т нам от нее такого  приказа,  нет
нужды через силу добывать то, без чего не прожить. Мы рождены на все го-
товое, но, пресытившись легко доступным, обрекли себя на трудности. Все,
что теперь достается ценой бессчетных хлопот: и кров, и покров, согрева-
ющий тело, и пища, - попадалось на каждом шагу и  давалось  задаром  или
стоило малого труда, потому что меру указывала  необходимость.  Мы  сами
сделали вс„ драгоценным и редким, сделали так, что без великого и много-
образного уменья ничего нельзя добыть. (19) А природа дает вдоволь  все-
го, что ей требуется. Страсть к роскоши отошла от природы, она ежедневно
сама себя разжигает и растет уже много  веков,  изобретательностью  спо-
собствуя порокам. Сперва она пожелала лишнего, потом противоестественно-
го, а напоследок превратила душу в рабыню тела и  заставила  ее  служить
его похоти. Все эти ремесла, шум которых будоражит  город,  работают  на
потребу телу, которому прежде отпускали столько, сколько рабу, а  теперь
подносят все, как хозяину. Поэтому в той мастерской ткут, в этой куют, в
той варят духи, тут учат изнеженным  телодвиженьям,  там  -  изнеженным,
расслабленным напевам. Потерялась естественная мера, ограничивающая  же-
лания необходимым; теперь желать, сколько нужно, значит, слыть  деревен-
щиной или нищим.
   (20) Трудно поверить, Луцилий, до чего легко приятность  речи  уводит
прочь от истины даже великих людей. Вот  Посидоний  (по-моему,  один  из
тех, чей вклад в философию больше прочих): ему хочется описать  сначала,
как одни нитки сучатся, другие тянутся из мягкого распушенного  волокна,
потом как подвешенный груз выпрямляет и натягивает основу, как пропущен-
ный уток, чтобы смягчить жесткость сжимающей его с двух  сторон  основы,
бердом прижимается нить к нити, - и он говорит, будто ткацкое  искусство
изобрели мудрецы, позабыв, насколько позже был придуман более тонкий его
род, когда

   Держит основу навой; станок - разделяет тростинка;
   Вот уж продет и уток меж острыми зубьями: пальцы
   Перебирают его. Проводя между нитей основы
   Зубьями берда, его прибивают они, ударяя.. .9

   А что если бы довелось ему взглянуть на ткани нашего времени, из  ко-
торых шьется ничего не прячущая одежда, не защищающая не только тела, но
и стыдливости?
   (21) Потом он переходит к земледельцам и не менее красноречиво описы-
вает землю, однажды и дважды пропаханную плугом, чтобы рыхлая почва лег-
че давала путь корням, а после брошенное в борозды семя и травы, выполо-
тые вручную, затем чтобы случайные дикие всходы не  погубили  посева.  И
это, по его словам, есть дело мудреца, как будто  сейчас  землепашцы  не
придумывают много новых способов увеличить плодородие. (22) А потом,  не
довольствуясь этими уменьями, он посылает мудреца на мельницу и в пекар-
ню. Вот что он рассказывает о том, как мудрец,  подражая  природе,  стал
выделывать хлебы: "Зерна во рту дробятся  твердостью  зубов,  когда  они
сходятся, а что не попадает под них, то язык подталкивает к тем  же  зу-
бам; потом примешивается слюна, чтобы глоток легче проскользнул в горло;
а попав в утробу, пища переваривается теплом желудка и лишь тогда  пере-
ходит в тело. (23) Следуя этому примеру, кто-то положил один шероховатый
камень на другой, наподобие зубов, половина которых неподвижна и ожидает
движенья другой половины. Потом трением камня о камень он  стал  дробить
зерна, перемалывая их вновь и вновь, пока они, растертые много  раз,  не
измельчались совсем. Затем он полил муку водой и принялся усердно месить
ее, пока она не стала податливой; тогда он вылепил хлеб, который  сперва
пекся в горячей золе и на раскаленных кирпичах;  позже  были  изобретены
печи и другие устройства, где жар послушен нашему усмотренью". Не хвата-
ет только, чтобы он и сапожное ремесло объявил изобретеньем мудрецов!
   (24) До всего этого додумался разум, -но не  поистине  правый  разум.
Ведь такие изобретенья - дело человека, а не мудреца, точно так  же  как
суда, на которых мы пересекаем реки, пересекаем моря.  приладив  паруса,
улавливающие напор ветра, приспособив сзади руль,  поворачивающий  судно
туда и сюда (пример тут взят с  рыб,  которые  легким  движением  хвоста
вправо или влево направляют в сторону свой быстрый ход). (25) "Все  это,
- говорит Посидоний, - изобрел мудрец, но счел слишком ничтожным,  чтобы
заниматься самому, и отдал более скромным помощникам". Нет,  все  это  и
придумано теми, кто по сей день этим занят. Мы знаем такие вещи, что бы-
ли созданы на нашей памяти -  например,  зеркальные  окна,  пропускающие
дневной свет через прозрачную черепицу, или приподнятые полы бань и вде-
ланные в стену трубы, по которым проходит тепло, равномерно нагревая все
и снизу, и сверху. Что говорить о мраморе, которым  сверкают  и  дома  и
храмы? О круглых и лощеных каменных громадах, поддерживающих  портики  и
залы, способные вместить целый город? О значках, слово за словом подхва-
тывающих сколь угодно быструю речь 10, так что скорость  руки  поспевает
за проворством языка? Все это придумано ничтожными рабами. (26) Мудрость
же стоит выше: она не обучает работать руками, она - наставница душ. Хо-
чешь знать, что ею добыто, что создано? Не непристойные телодвижения, не
напевы для труб и флейты, превращающих в звук проходящее сквозь них  или
излетающее из них дыхание; не оружье, не стены, не войны; нет, она  мыс-
лит о пользе, лелеет мир, зовет род людской к согласию. (27) Она, повто-
ряю, не кузнец необходимейших орудий. Зачем приписывать ей так мало? Пе-
ред тобою та, чье искусство - устраивать жизнь. А все прочие искусства у
нее в подчинении: ведь ей подвластна жизнь, а потому и все,  что  служит
украшению жизни, которую она, впрочем, направляет к блаженству, ведет  к
нему, открывает к нему пути. (28) Она показывает, что беда, а что кажет-
ся бедою; избавляет души от тщеславия и дарит им стойкое  величье;  душу
спесивую и красующуюся попусту обуздывает; не  позволяет  нам  не  знать
разницы между величием и напыщенностью; дает нам постичь  и  природу,  и
себя самое. Она объясняет, что такое боги и каковы они; что  такое  под-
земные силы, и лары, и гении, и божества второго рода - ставшие  вечными
души; где они пребывают, что делают, что могут и чего хотят.  Таково  ее
посвящение, отворяющее не городское святилище, но огромный храм всех бо-
гов, именуемый миром, и в нем открывающее духовному взору подлинные  ку-
миры, подлинные лики, - потому что для столь  величавого  зрелища  глаза
слишком слабы. (29) Потом она восходит к началам всех вещей, к  заложен-
ному в основе всего вечному разуму и силе,  развивающей  семена  сущего,
каждое на особый лад. Потом она принимается за исследованье души, -  от-
куда она, где она, долговечна ли, на сколько членов разделена. Затем фи-
лософия переходит от тел к бестелесному, разбирая, что  такое  истина  и
каковы ее доказательства, и еще - как различить двусмысленное в жизни  и
в словах, ибо и тут и там истина и ложь перемешаны.
   (30) Я утверждаю, что мудрец не отошел от низких ремесел, как  пола-.
гает Посидоний, но вообще к ним не приближался. Он бы счел,  что  недос-
тойно изобретать нечто недостойное вечного употребления, не взял бы  то-
го, что придется отложить. - (31) "Анахарсис11, - говорит  Посидоний,  -
изобрел гончарный круг, на котором лепят сосуды". А потом, встретив гон-
чарный круг у Гомера, предпочитают думать, будто под-ложны эти стихи,  а
не предание. Я не спорю, что эту вещь создал Анахарсис; а если так, зна-
чит, изобрел ее мудрец, - но не как мудрец: ведь все мудрецы многое  де-
лают не как мудрецы, а как люди. Представь себе быстроногого мудреца: он
всех обгонит, но как быстроногий бегун, а не как мудрец. Я бы хотел  по-
казать Посидонию стеклодува, который дыханием придает  стеклу  множество
таких форм, каких не вылепит и умелая рука. А способ этот отыскали после
того, как стало невозможно отыскать мудреца. - (32) "Демокрит, - утверж-
дает Посидоний, - по преданью, изобрел свод, в  котором  изгиб  наклонно
положенных камней замыкается срединным камнем". - А это, по-моему,  неп-
равда. Ведь непременно были и до Демокрита мосты и ворота, а их  верхняя
часть почти всегда изогнута. (33) И потом вы забыли, что тот же Демокрит
якобы изобрел способ смягчать слоновую кость,  превращать  расплавленную
гальку в изумруды - таким способом и по сей день  окрашивают  подходящие
для этого камешки. Пусть это изобретено мудрецом, - но изобретал  он  не
как мудрец: ведь и он делает много такого, что люди неразумные,  как  мы
видим, делают не хуже или даже более ловко и умело.
   (34) Ты спрашиваешь, что исследовал, что сделал ясным для  всех  муд-
рец? Во-первых, природу, за которой он не в пример прочим живым  сущест-
вам следил глазами, достаточно зоркими ко всему  божественному.  Во-вто-
рых, закон жизни, который он согласовал со всеобщим законом, научив  лю-
дей не только знать богов, но и следовать им, и все случайное  восприни-
мать как приказанное ими. Он запретил  повиноваться  ложным  мнениям  и,
взвесив все, всему указал настоящую цену; осудил перемешанные  с  раска-
яньем наслаждения; превознес те блага, что всегда будут нам отрадны; об-
наружил перед всеми, что самый счастливый - тот, кому не нужно  счастье,
самый полновластный - тот, кто властвует собою. (35) Я говорю не  о  той
философии, что 'гражданина отрывает от родины. богов - от мира,  которая
отдает добродетель  на  произвол  наслаждению  12,  но  о  той,  которая
единственным благом считает честность, которую не прельстят ни дары  че-
ловека, ни дары фортуны, награда которой в том, что никакой наградой  не
заманишь ее в плен.
   Я не думаю, чтобы такая философия была в тот грубый век, когда не су-
ществовало ни наук, ни искусств и люди на опыте учились всему полезному;
(36) и раньше 13, в счастливые времена, когда лежащими на  виду  благами
природы пользовались все без разбору, когда жадность и страсть к роскоши
не разобщили еще смертных и они не расторгли союза ради грабежа, люди не
были мудрецами, хотя и делали то, что положено делать мудрым мужам. (37)
Нет такого состояния рода человеческого, которым восхищались бы  больше,
чем этим, и если бы бог позволил кому-нибудь устраивать  земные  дела  и
давать народам нравы, никто не выбрал бы ничего другого, нежели памятные
нам нравы тех, чьи

   ...поля неподвластны пахарям были;
   Даже значком отмечать и межой размежевывать нивы
   Не полагалося; вс„ сообща добывали. Земля же
   Плодоносила сама, добровольно и без принужденья.14

   (38) Было ли поколенье людей счастливее  этого?  Они  сообща  владели
природою, а той, как матери, довольно было сил  всех  опекать,  позволяя
всем безопасно пользоваться общими богатствами. Почему же не назвать бо-
гатым поколенье смертных, среди которого нельзя было  найти  бедняка?  В
этот наилучший порядок вещей ворвалась  жадность  и,  желая  отделить  и
присвоить хоть что-то, сделала все из  безграничного  скудным  и  чужим,
принесла с собою бедность и, захотевши многого, потеряла все. (39) Пусть
она теперь мечется, стремясь возместить потерянное; пусть прибавляет по-
ле к полю, изгоняя соседей деньгами или  насилием,  пусть  сделает  свои
пашни просторными, как целая провинция, и долгие странствия по ним назы-
вает "обладанием": никакое расширение границ не вернет нас  к  тому,  от
чего мы ушли. Сделав все, мы будем владеть многим, - а владели  мы  все-
ленной. (40) Сама земля, пока ее не обрабатывали,  была  плодороднее,  и
простора хватало всем народам, не расхищавшим ее. Для людей было  равным
наслаждением находить то, что давала природа, и указывать  другому  най-
денное, и не могло быть у одного - избытка, у другого  -  нехватки:  все
делилось в полном согласии. Сильный еще не  поднимал  руку  на  слабого,
скупой еще не прятал лежащих втуне запасов, лишая  других  необходимого:
каждый заботился о других, как о себе. (41) Оружье оставалось  праздным,
руки не обагрялись человеческой кровью, и вся ненависть обращалась  про-
тив диких зверей. Те, кого защищала от солнца плотная тень рощи, кто жил
в даровом убежище, заслоняясь от свирепости стужи или дождя  кровлей  из
листвы, проводили ночь в покое, не вздохнув ни разу. Мы  ворочаемся  под
нашим пурпуром, ужаленные острыми  стрекалами  беспокойства;  а  им  как
сладко спалось на твердой земле! (42) Не висел над ними штучный потолок,
но скользили над лежащими под открытым небом светила, и было перед  ними
величавое зрелище ночи. Мир обращался в вышине, беззвучно совершая столь
великий труд. И днем, и ночью был открыт  их  взору  этот  прекраснейший
дом, им отрадно было наблюдать созвездия, как одни покидают середину не-
ба, другие восходят из невидимых его областей. (43) Разве  не  сладостно
было странствовать в виду этой усеянной чудесами шири? А вас пугает  ма-
лейший скрип вашей крыши, вы бежите, сломя голову, едва что-то  затрещит
среди росписей 15. Ни у кого не было домов в размер города - был  воздух
и вольное дыхание на просторе, и легкая тень скалы либо дерева, и  проз-
рачные источники, и ручьи, не загрязненные ни канавами, ни  трубами,  ни
иными насильственными путями, но бегущие по своей воле, и луга, красивые
без всякого искусства, и среди них - грубая хижина,  сложенная  неумелой
рукой. Таков был дом у живших в согласье с природой, в нем отрадно  было
обитать, не боясь ни его, ни за него. А теперь само жилище есть одна  из
первых причин нашего страха.
   (44) Но, хотя жизнь их была превосходна и чужда коварства, они не бы-
ли мудрецами, коль скоро это имя знаменует самое высокое совершенство. Я
не отрицаю, что были мужи высокого духа, так сказать, рожденные прямо от
богов: ведь нет сомнения, что мир, еще не истощенный родами,  производил
на  свет  только  самое  лучшее.  И,  однако,  насколько  по  врожденным
свойствам все были и сильнее, и способнее к труду, настолько  ум  их  не
был усовершенствован. Ведь природа не дает добродетели: достичь ее - это
искусство. (45) Они еще не искали ни золота, ни серебра, ни самоцветов в
глубине земной грязи; не могло быть такого, чтобы человек убивал челове-
ка не в сердцах, не из страха, а ради зрелища. Не было  еще  ни  пестрых
одежд, ни тканого золота - его и не добывали еще. (46) Что  же  выходит?
Они были невинны по неведенью; а это большая разница, не  хочет  человек
грешить или не умеет. У них не было справедливости, не было  разумности,
воздержности, мужества. В их грубой жизни были некие подобья этих добро-
детелей, сама же добродетель достается на долю только душе наставленной,
обученной, достигшей вершин благодаря неустанному упражнению. Для  этого
- но лишенными этого - мы и рождаемся. В лучших из нас, покуда нет обра-
зования, имеются лишь задатки добродетели, но не добродетель. Будь  здо-
ров.

   Письмо XCI

   Сенека приветствует Луцилия! ,

   (1) Нашего Либералиса1 опечалила весть о пожаре, дотла спалившем Луг-
дунскую колонию2. Такое несчастье хоть кого взволнует, - что же говорить
о человеке, который так любит родной город! Вот и вышло так, что ему по-
надобилась вся твердость духа, которую он закалял против любых бед,  ка-
ких только можно опасаться, как ему казалось. А такого  неожиданного  и,
пожалуй, неслыханного бедствия не боялись, и я этому не удивляюсь:  ведь
не бывало даже таких примеров! Многие города страдали от огня, - ни один
не был уничтожен. Даже там, где дома поджигала вражеская рука, во многих
местах пламя гасло, и хоть его тем временем раздували, редко оно пожира-
ло все и ничего не оставляло оружию. Даже и землетрясенья вряд ли бывали
такими сильными и пагубными, чтобы разрушить целые города.  И  нигде,  в
конце концов, не случалось таких пожаров, чтобы ничего не  осталось  для
другого пожара. (2) А тут столько прекрасных творений, каждое из которых
могло бы прославить любой город, погубила одна ночь; в самую мирную пору
случилось такое, чего и на войне нет причин бояться. Кто  бы  мог  пове-
рить? Теперь, когда во всем мире царит спокойствие,  приходится  спраши-
вать, где Лугдун, украшенье Галлии! Фортуна, если настигала бедою  целую
общину, всегда давала возможность бояться предстоящих испытаний. Все ве-
ликое рушилось в течение некоего срока, а здесь вечером был огромный го-
род - утром его не было. Я дольше рассказываю тебе о его гибели, чем  он
погибал. (3) Все это надломило  дух  нашего  Либералиса,  несгибаемый  и
стойкий перед его собственными горестями. И не без причины:  все  неожи-
данное гнетет нас сильнее, невиданность  прибавляет  тяжести  бедствиям,
всякий смертный, удивляясь, горюет больше.
   (4) Поэтому ничто не должно заставать нас  врасплох.  Нужно  посылать
душу навстречу всему и думать не о том, что случается обычно, а  о  том,
что может случиться. Есть ли что-нибудь, чего  фортуна  при  желании  не
сгубила бы в самом расцвете? на что бы не напала и не ударила тем  гроз-
нее, чем ярче оно блистало? Есть ли трудное и недоступное для  нее?  (5)
Она налетает не всегда одним путем, не всегда  проходит  его  до  конца;
иногда  она  поражает  нас  нашими  же  руками,  иногда,   довольствуясь
собственными силами, находит опасности без виновника. Безопасного време-
ни нет. В разгаре наслаждений зарождаются причины боли;  в  мирную  пору
начинается война и оплоты безопасности делаются источниками страха; друг
становится недругом, союзник - врагом. Летнее затишье  разражается  вне-
запной бурей хуже зимней; мы терпим все, что терпят от врагов, хотя их у
нас нет, и если не имеется других причин для пораженья, их находит в са-
мом себе чрезмерное счастье. Самых воздержных настигает  болезнь,  самых
здоровых - чахотка, самых невинных -  кара,  самых  нелюдимых  -  смута.
Иногда случай избирает нечто новое, чтобы настигнуть своею  силой  поза-
бывших о нем. (6) Что по строило ценою великих трудов, при великой  бла-
госклонности богов долгое время, то один день рушит и опрокидывает.  Кто
сказал "один день", тот дал долгий срок поспешающим бедам: довольно  ча-
са, мига, чтобы низвергнуть державу! Было бы некоторым утешеньем в нашем
бессилии и в наших обстоятельствах, если бы все погибало так же  медлен-
но, как возникает; но нет, медлителен только  прирост,  ущерб  тороплив.
(7) Все непрочно - и частное, и общественное; судьба городов, как судьба
людей, вертится колесом. Среди полного спокойствия  встает  ужас;  нигде
нет причин для смятенья - а беды налетают, откуда  мы  их  меньше  всего
ждем. Царства, устоявшие и в междоусобных, и во внешних войнах,  рушатся
без всякого толчка. Много ли государств благополучно пережили счастье?
   Значит, нужно думать обо всем и укреплять дух против всего, что может
случиться. (8) Держи в мыслях ссылку, пытки, войны, болезни, кораблекру-
шенья. Случай может отнять у тебя родину и тебя - у родины,  может  бро-
сить тебя в пустыню, может сделать пустыней место, где сейчас задыхаются
в толпе. Пусть перед глазами у тебя будет все, что входит в человеческий
удел. Будем предвосхищать в душе не то, что происходит  часто,  а  самое
худшее, что может произойти, если только мы не хотим пасть духом,  пора-
жаясь необычному как небывалому. Нужно иметь в виду все,  что  под  силу
фортуне. (9) Сколько городов в Азии, сколько в Ахайе рушилось от  одного
землетрясенья? Сколько поглощено их в Сирии, в  Македонии?  Сколько  раз
опустошало Кипр это бедствие? Сколько раз рассыпался в прах Пафос? 3 Нам
часто приносят вести о гибели целых городов; но мы-то, к кому часто при-
ходят эти вести, большая ли часть всего мира? Так воспрянем духом  перед
лицом всего случайного,, и что бы ни произошло, будем знать: беда не так
велика, как гласят о ней слухи. (10) Выгорел  богатый  город,  украшенье
провинций, бывший их частью, но частью особой, и при  этом  стоявший  на
одном, не слишком высоком холме. Но  когда-нибудь  время  изгладит  даже
следы всех тех городов, о величье и благородстве которых мы  слышим  те-
перь. Разве ты не видал, как в Ахайе изничтожились уже и основань