ть,  -  надо
ввергнуть его в огонь.
   (3) И все же, насколько возможно, будем избегать не  только  опаснос-
тей, но и неудобств и скроемся под надежной защитой, исподволь  обдумав,
как можно прогнать то, что внушает страх. Таких вещей  три,  если  я  не
ошибаюсь: мы боимся бедности, боимся болезней, боимся насилия  тех,  кто
могущественней нас. (4) В наибольший трепет приводит нас то, чем  грозит
чужое могущество: ведь такая беда приходит с великим шумом и  смятением.
Названные мною естественные невзгоды - бедность и болезни -  подкрадыва-
ются втихомолку, не внушая ужаса ни слуху, ни зрению, зато у третьей бе-
ды пышная свита: она приходит с мечами и факелами, с цепями  и  зверьми,
натравив их стаю на нашу плоть. (5) Вспомни тут же и  о  темницах,  и  о
крестах, и о дыбе, и о крюке, и о том, как выходит  через  рот  насквозь
пропоровший человека кол, как разрывают тело мчащиеся в  разные  стороны
колесницы, как напитывают горючей смолой тунику из горючей ткани, - сло-
вом, обо всем, что выдумала жестокость. (6) Так нечего и удивляться, ес-
ли сильнее всего ужас перед бедствием, столь многоликим  и  так  страшно
оснащенным. Как палач, чем больше он выложит орудий, тем  большего  дос-
тигнет, ибо один их вид побеждает даже способного вытерпеть пытку, - так
нашу душу легче всего подчиняет и усмиряет та угроза, которой  есть  что
показать. Ведь и остальные напасти не менее тяжелы - я имею в виду голод
и жажду, и нагноения в груди, и лихорадку, иссушающую внутренности, - но
они скрыты, им нечем грозить издали, нечего выставлять напоказ.  А  тут,
как в большой войне, побеждает внушительность вида и снаряжения.
   (7) Постараемся поэтому никого больно не задевать. Иногда нам следует
бояться  народа,  иногда,  если  порядки  в  государстве   таковы,   что
большинство дел проводится через сенат, тех сенаторов,  что  в  милости,
иногда же - тех людей, кому на погибель народу отдана власть  над  наро-
дом. Сделать всех этих людей друзьями слишком хлопотно - довольно и  то-
го, чтобы они не были тебе врагами. Поэтому  никогда  мудрец  не  станет
гневить власть имущих, - наоборот, он будет уклоняться от их гнева,  как
мореход от бури. (8) Ты, когда ехал в Сицилию, пересек  пролив.  Неосто-
рожный кормчий пренебрег угрозами южного ветра, от  которого  становится
опасным завиваемое воронками Сицилийское море, и направился не к  левому
берегу, а к тому, близ которого бушует водоворот  Харибды1.  Зато  более
осмотрительный кормчий спросит знающих эти места людей, силен ли  прибой
и не предвещают ли чего облака, - и держит путь подальше от  мест,  стя-
жавших дурную славу из-за водоворотов. То же сделает и мудрый:  опасного
властителя он избегает, но прежде всего стараясь избегать его незаметно.
Один из залогов безопасности - в том, чтобы не стремиться к ней открыто:
ведь от чего мы держимся дальше, то осуждаем. (9) Еще следует нам  обду-
мать, как обезопасить себя от черни. Тут первое дело - не желать того же
самого: где соперничество - там и разлад. Во-вторых, пусть  не  будет  у
нас ничего такого, что злоумышляющему было бы выгодно отнять: пусть твой
труп не даст богатой добычи. Никто не станет или мало кто станет  проли-
вать человеческую кровь ради нее самой. Голого  и  разбойник  пропустит,
бедному и занятая шайкой дорога не опасна.  (10)  Старинное  наставление
называет три вещи, которых надо избегать: это  -  ненависть,  зависть  и
презрение. А как этого добиться,  научит  только  мудрость.  Тут  бывает
трудно соблюсти меру: нужно опасаться, как бы, страшась зависти, не выз-
вать презрения, как бы, не желая, чтобы нас топтали, не дать повода  ду-
мать, будто нас можно топ тать. Многим пришлось бояться оттого,  что  их
можно было бояться. Так что будем умеренны во всем: ведь так  же  вредно
вызывать презренье, как и подозренье.
   (11) Вот и выходит, что нужно обратиться к философии: ведь эти  писа-
ния не только для хороших людей, но и для не слишком дурных,  все  равно
что жреческие повязки2. И публичное красноречие, и все, что волнует  на-
род, вызывает вражду, а это занятие, мирное и ни во что не  вмешивающее-
ся, никто не презирает, ибо даже у худших из  людей  его  чтят  все  ис-
кусства. Никогда испорченность не окрепнет настолько, никогда не  соста-
вится такого заговора против добродетели, чтобы имя философии  перестало
быть чтимым и священным. Впрочем, и философией надо  заниматься  тихо  и
скромно. - (12) "Как так? - спросишь ты. - По-твоему, был скромен в  фи-
лософии Марк Катон, который своим приговором положил  конец  гражданской
войне? Который встал между войсками двух разъяренных вождей?3 Который  в
то время, когда одни поносили Цезаря, другие Помпея, нападал на  обоих?"
- (13) Но можно поспорить, следовало ли тогда мудрецу вмешиваться в дела
государства. - "Чего хочешь ты, Марк Катон? Ведь не о свободе идет дело:
она давно уже погублена! Вопрос лишь в том. Цезарь или Помпеи  завладеет
государством? Но что тебе до их соперничества?  Ни  одна  сторона  -  не
твоя. Выбор - только из двух властителей. Твое дело, кто победит?  Побе-
дить может лучший; одержавший победу не может не быть худшим". - Я  беру
только ту роль, которую Катон играл напоследок; но и предшествующие годы
были не таковы, чтобы мудрому допустимо было участвовать в этом разграб-
лении республики. На что, кроме криков и сердитых воплей,  был  способен
Катон, когда народ, подняв его на руки и осыпав плевками, тащил его  вон
с форума, или когда его уводили прямо из сената в темницу?4  (14)  Позже
мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем
стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорб-
ляли никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать  свою
жизнь и создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет  нару-
шать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным  обра-
зом жизни. - (15) "Ну и что? Неужели будет в безопасности тот, кто  сле-
дует этому правилу?" - За это я не могу тебе поручиться, как  и  за  то,
что человек умеренный всегда будет здоров; и все-таки умеренность прино-
сит здоровье. Бывает, что корабль тонет в гавани; что же, по-твоему, мо-
жет случиться в открытом море? Насколько ближе  опасность  к  тому,  чья
предприимчивость неугомонна, если праздность не спасает от угроз?  Быва-
ет, гибнут и невиновные - кто спорит? - но виноватые - чаще. У бойца ос-
тается сноровка, даже если ему пробили доспехи. (16) Кто  мудр,  тот  во
всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что  вый-
дет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора.  -  "А  она
доставит тебе волнения, доставит неприятности". - Но разбойник не казнит
нас, даже когда убивает 6.
   (17) Ты уже тянешь руку за ежедневной платой.  Сегодня  заплачу  тебе
золотом; а коль скоро я упомянул о золоте, то узнай, как  тебе  получить
побольше радости от  владения  им.  "Тот  более  всех  наслаждается  бо-
гатством, кто меньше всех в богатствах нуждается". Ты  просишь  открыть,
чьи &'го слова. Чтобы ты видел мою доброжелательность, я взял за правило
хвалить чужое. И это взято у Эпикура, либо у Метродора, либо  у  кого-то
еще из их мастерской. (18) Но какая разница, кто  сказал?  Сказано  было
для всех. Кто нуждается в богатствах, тот за них боится, а добро, за ко-
торое тревожишься, радости не приносит. Если же кто хочет  что-нибудь  к
нему добавить, тот, думая о его умножении, забывает им пользоваться: по-
лучает счета, толчется на торжище, листает календарь - и  становится  из
хозяина управляющим. Будь здоров.



   Письмо XV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до  моего  времени,  -
начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я  здоров".  Нам
же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)
Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько
бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых.  Так
прежде всего заботься о том, настоящем, здоровье, а  потом  и  об  этом,
втором, которое недорого тебе обойдется, если захочешь быть здоровым.
   Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи - шире, бока - крепче, -
это, Луцилий,  занятие  глупое  и  недостойное  образованного  человека.
Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно  ты
не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому  же  груз
плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому,  в  чем
можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. (3) Много неприятно-
го ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные  упраж-
нения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям пред-
метами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает  его  изощренности
). Вспомни и о рабах наихудшего разбора, к которым поступают в обучение,
хоть этим людям ни до чего, помимо вина и масла2, нет дела, и день  про-
шел для них на славу, если они хоре. шенько вспотели и на место потерян-
ной влаги влили в пустую утробу новое питье, еще в  большем  количестве.
Но ведь жить в питье и потении могут только больные желудком!
   (4) Есть, однако, упражнения легкие и недолгие, которые быстро  утом-
ляют тело и много времени не отнимают, - а его-то и следует прежде всего
считать. Можно бегать, поднимать руки с грузом, можно прыгать, подбрасы-
вая тело вверх или посылая его далеко вперед,  можно  подпрыгивать,  так
сказать, на манер салиев3, или, говоря грубее, сукновалов4. Выбирай  ка-
кое угодно упражнение, привычка сделает его легким5. (5) Но что бы ты ни
делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем  и  ночью,  -
ведь труд, если он не чрезмерен, питает ее. Таким упражнениям не помеша-
ют ни холод, ни зной, ни даже старость. Из всех твоих  благ  заботься  о
том, которое, старея, становится лучше. (6) Я вовсе  не  велю  тебе  все
время сидеть над книгами и дощечками: и душе нужно дать роздых, но  так,
чтобы она не расслабилась, а только набралась сил. Прогулка  в  носилках
дает встряску телу и не мешает занятиям: можно читать, можно  диктовать,
можно беседовать и слушать других; впрочем, и прогулка пешком  позволяет
делать то же самое.
   (7) Не пренебрегай также напряжением голоса, а вот повышать его и по-
нижать по ступеням и ладам я тебе запрещаю. Впрочем, может быть, ты  хо-
чешь выучиться, как тебе гулять; тогда допусти к себе  тех,  кого  голод
научил невиданным прежде ухищрениям. Один сделает размеренной  твою  по-
ходку, другой будет следить во время еды за твоими  щеками,  и  наглость
каждого зайдет настолько далеко, насколько позволят твои терпеливость  и
доверчивость. Так что же? Разве с крика, с сильнейшего напряжения голоса
начинается речь? Нет, для нас естественно разгорячаться постепенно,  так
что даже при ссоре сперва говорят, а потом лишь начинают вопить, и никто
сразу же не зовет в свидетели квиритов. (8) Поэтому, как бы ни увлек те-
бя порыв души, произноси речь то с большей, то с меньшей  страстью,  как
голос и грудь сами тебе подскажут. Когда ты хочешь приглушить и  умерить
голос, пусть он затихает постепенно, а не падает резко; пусть  он  будет
таким же сдержанным, как тот, кто им управляет, и не бушует, как у  гру-
бых неучей. Ведь мы делаем все это не для того, чтобы  совершенствовался
голос, а для того, чтобы совершенствовались слушатели.
   (9) Я снял с твоих плеч немалый труд, а теперь вдобавок к этому моему
благодеянию награжу тебя греческим подарком6. Вот замечательное  настав-
ление: "Жизнь глупца безрадостна и полна страха, потому что он все  отк-
ладывает на будущее". - Ты спросишь, кто это сказал. Да тот  же,  кто  и
прежние слова. А какую, по-твоему, жизнь называют глупой? Как у Исиона и
Бабы? Как бы не так! Нашу собственную - жизнь тех, кого слепая  алчность
бросает вдогонку за вещами вредными и наверняка  неспособными  ее  насы-
тить, тех, которые давно были бы удовлетворены, если бы хоть что-то мог-
ло нас удовлетворить, тех, кто не думает, как отрадно ничего  не  требо-
вать, как великолепно не чувствовать ни в чем недостатка и  не  зависеть
от фортуны. (10) Не забывай же, Луцилий,  за  сколькими  вещами  ты  го-
нишься, а увидев, сколько людей тебя опередили, подумай о  том,  сколько
их отстало. Если хочешь быть благодарен богам и собственной жизни, думай
о том, что ты обогнал очень многих. Но что тебе до  других?  Ты  обогнал
себя самого! (11) Установи же для себя предел, за который ты не хотел бы
перейти, даже если бы мог: пусть останутся за ним таящие  угрозу  блага,
притягательные для надеющихся и разочаровывающие достигших.  Была  бы  в
них хоть какая-то прочность, они бы приносили  порой  удовлетворение;  а
так они только  распаляют  жажду  черпающих.  Привлекательная  внешность
вдруг меняется. Зачем мне требовать у фортуны то, что  неведомый  жребий
сулит мне в будущем, вместо того чтобы потребовать у себя не  стремиться
больше к этому? К чему стремиться? Мне ли копить, забыв о бренности  че-
ловека? Над чем мне трудиться? Нынешний день - последний. Пусть не  пос-
ледний, но и последний близко. Будь здоров.



   Письмо XVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я знаю, Луцилий, для тебя  очевидно,  что,  не  изучая  мудрости,
нельзя жить не только счастливо, но даже и сносно, ибо счастливой делает
жизнь совершенная мудрость, а сносной - ее начатки. Но и очевидное  нуж-
дается в том, чтобы его глубже усвоили и укрепили постоянным размышлени-
ем. Труднее сохранить честные намерения, чем  возыметь  их.  Нужно  быть
упорным и умножать силы усердными занятьями, пока добрая воля не превра-
тится в добрые нравы. (2) Впрочем, мне нет уже нужды укреплять тебя дол-
гими и многословными речами ': ведь я знаю твои  успехи.  Мне  известно,
откуда берется все, что ты мне пишешь; в  нем  нет  ни  притворства,  ни
прикрас. И все же я скажу, что чувствую: я на тебя надеюсь, но еще в те-
бе не уверен. И от тебя я хочу того же: ведь у тебя нет причин так легко
и быстро поверить в себя. Разберись в самом себе, со всех сторон осмотри
себя и проверь, а прежде всего - в чем ты преуспел: в  философии  или  в
жизни. (3) Философия - не лицедейство, годное на показ толпе,  философом
надо быть не на словах, а на деле. Она - не для того, чтобы приятно про-
вести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу,
подчиняет жизнь порядку, управляет поступками,  указывает,  что  следует
делать и от чего воздержаться, сидит у руля  и  направляет  среди  пучин
путь гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь
каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого  можно
спросить только у нее.
   - (4) Кто-нибудь скажет: "Что мне пользы в философии, если есть  рок?
Что в ней пользы, если правит божество? Что в ней пользы, если повелева-
ет случай? 2 Ведь неизбежное нельзя изменить,  а  против  неведомого  не
найти средств. Мои замыслы либо предвосхищены божеством, решившим за ме-
ня, что мне делать, либо фортуна не даст им осуществиться". - (5)  Пусть
одно из этих утверждений верно, Луцилий, пусть все они  верны,  -  нужно
быть философом! Связывает ли нас непреложным законом  рок,  божество  ли
установило все в мире по своему произволу, случай ли без всякого порядка
швыряет и мечет, как кости, человеческие дела, - нас должна охранять фи-
лософия. Она даст нам силу добровольно подчиняться божеству, стойко соп-
ротивляться фортуне, она научит следовать веленьям  божества  и  сносить
превратности случая. (6) Но сейчас не время рассуждать о том, что в  на-
шей власти, если повелевает провиде ние либо череда судеб влечет  нас  в
оковах, либо господствует внезапное и непредвиденное.  Я  возвращаюсь  к
своим наставлениям и увещаниям: не допускай, чтобы порыв твоей души  по-
ник и остыл. Сохрани его и добейся, чтобы то, что  было  порывом,  стало
состоянием души.
   (7) Но, если я хорошо тебя знаю, ты с  самого  начала  высматриваешь,
какой подарочек принесет с собою это письмо. Обыщи его - и найдешь.  Нет
причин восхищаться моей щедростью: до сих пор я раздаривал чужое.  Впро-
чем, почему чужое? Все, что сказано хорошо, - мое, кем бы  оно  ни  было
сказано. Как и это, сказанное Эпикуром: "Если в жизни ты сообразуешься с
природой, то никогда не будешь беден, а если с людским мнением,  то  ни-
когда не будешь богат". (8) Природа желает малого, людское мнение - бес-
конечно многого3. Пусть ты накопишь столько же, сколько множество  бога-
чей, пусть фортуна увеличит твою казну свыше меры,  отпущенной  частному
человеку, пусть она осыпет тебя золотом, оденет в пурпур,  даст  столько
наслаждений и богатств, что ты покроешь  землю  мрамором  и  сможешь  не
только владеть своим добром, но и топтать его ногами. Пусть будут у тебя
вдобавок и картины, и статуи, и все, что только создало искусство в уго-
ду роскоши, - излишества лишь научат тебя желать еще большего.  (9)  Ес-
тественные желания имеют предел, порожденные ложным мнением - не  знают,
на чем остановиться, ибо все ложное не имеет границ. Идя по дороге, при-
дешь к цели, блуждание же бесконечно. Поэтому отойти подальше  от  всего
суетного, и если, домогаясь чего-нибудь, ты захочешь узнать, естественно
ли твое желание или слепо, взгляни,  может  ли  оно  где-нибудь  остано-
виться. Если, зайдя далеко, ты заметишь, что идти до цели  осталось  еще
больше, знай, что твое желание рождено не природой. Будь здоров.



   Письмо XVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Брось все это, если ты мудр, или вернее, чтобы  стать  мудрым,  и
спеши что есть сил, стремясь к благам духа. Все,  что  тебя  удерживает,
смети с дороги или отсеки. - "Но я мешкаю из-за домашних дел, хочу  уст-
роить их так, чтобы, и ничего не делая, не знать недостатка, чтобы и ме-
ня не тяготила бедность, и я никому не был в тягость". - (2) Если ты так
говоришь, то, видимо, тебе не открылись еще вся сила и могущество блага,
о котором ты помышляешь. В общих чертах ты различаешь, чем  полезна  нам
философия, а вот отдельные части досконально не видишь, не  знаешь,  как
она помогает нам везде, не ведаешь, что она, говоря словами Цицерона  ',
и в большом выручает, и до мелочей снисходит. Поверь мне и призови ее  в
советчики: она убедит тебя не сидеть над подсчетами. (3) Не к тому ли ты
стремишься, не ради того ли оттягиваешь срок, чтобы не бояться бедности?
А что, если бедность должна быть нам же ланна? Многим богатство помешало
посвятить себя философии, бедность же ничем не отягчена и не знает стра-
ха. Прозвучит сигнал трубы 2 - бедняк3 знает, что не его она зовет; ког-
да кричат о наводнении, он думает о том, как бы выйти  самому,  а  не  о
том, что бы такое вынести; если надо отплыть в море, - гавань не  напол-
нится шумом, не встревожит берег толпа, провожающая одного человека. Нет
вокруг него полчища рабов, на прокорм которых нужны целые урожаи заморс-
ких стран. (4) Нетрудно прокормить немногие рты, если твои нахлебники не
избалованы и хотят лишь насытиться. Голод обходится недорого,  приверед-
ливость - дорого. Бедности довольно  удовлетворить  самые  насущные  же-
ланья.
   Почему же ты отказываешься избрать спутницей ту, чьим обычаям  подра-
жает и здравомыслящий богач? (5) Если хочешь, чтобы твоя душа была  сво-
бодна, будь или беден, или подобен бедному. Самые  усердные  занятия  не
принесут исцеленья, если ты не будешь воздержан, а  воздержность  -  это
добровольная бедность. - Оставь же эти отговорки: "Того, что  есть,  мне
не хватит, вот когда накоплю столько-то, тогда и предамся целиком  фило-
софии". - А ведь то, что ты откладываешь и собираешься приобрести напос-
ледок, нужно приобретать раньше всего, с него и начавши. - Ты  говоришь:
"Я хочу приобрести средства к жизни". - Так учись же,  что  приобретать!
Если что мешает тебе жить хорошо, то хорошо умереть не мешает ничто. (6)
Нет причин, почему бедность или даже нищета могли бы отвлечь тебя от фи-
лософии.