тра  па-
руса: а чем мне поможет правитель корабля, одуревший  и  блюющий?  Разве
нашу жизнь, по-твоему, буря не треплет сильнее, чем любую  лодку?  Нужно
не разговаривать, а править. (38) Вс„, что говорится, чем бахвалятся пе-
ред заслушавшейся толпой, - заемное, все это сказано  Платоном,  сказано
Зеноном, сказано Хрисиппом, Посидонием и огромным отрядом им подобных. А
как нынешним доказать, что сказанное подлинно  им  принадлежит,  я  тебе
открою: пусть поступают, как говорят.
   (39) Я сказал все, что хотел тебе сообщить, а теперь я пойду навстре-
чу твоему желанью и то, чего ты  требовал,  целиком  перенесу  в  другое
письмо, чтобы ты не брался усталым за дело спорное, которое надобно слу-
шать, с любопытством насторожив уши. Будь здоров.


   Письмо CIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты желаешь узнать, может ли мудрый помочь мудрому. - Ведь мы  го-
ворим, что мудрец преисполнен всяческим благом и достиг вершины; спраши-
вается, как можно принести пользу обладающему высшим благом. Мужи  добра
полезны друг другу: они упражняются в добродетелях и  поддерживают  муд-
рость такой, как она есть. Каждому нужен кто-нибудь, чтобы разговаривать
с ним, с ним заниматься изысканьями. (2) Опытные борцы упражняются  друг
с другом, музыканта наставляет другой, равный ему выучкой. Мудрому  тоже
нужно, чтобы его добродетели не были праздны; и как он сам не дает  себе
лениться, так же не дает ему этого и другой мудрец. (3) Чем мудрый помо-
жет мудрому? Подбодрит его, укажет случай поступить  благородно,  И  еще
поделится с ним мыслями, научит тому, что сам  открыл.  Ведь  и  мудрому
всегда будет что открыть, будет простор для вылазок духа.
   (4) Дурной вредит дурному, делает его хуже, подстрекая в нем  гнев  и
страх, потакая унынью, восхваляя наслажденья; и дурным людям хуже  всего
там, где сошлись пороки многих и негодность их слилась воедино.  Значит,
если заключать от противного, добрый полезен доброму. - "Чем?"  -  спро-
сишь ты. - (5) Он доставит ему радость, укрепит в нем  уверенность;  при
виде спокойствия другого каждому станет еще отраднее. Помимо этого, один
передаст другому знанье некоторых вещей: ведь мудрец знает не все, а ес-
ли бы и знал, другой может придумать кратчайшие пути и показать, по  ка-
ким из них возможно легко довести весь труд до конца. (6) Мудрец поможет
мудрецу, и, конечно, не только своими силами, но и силами того, кто  по-
лучает помощь. Он может сделать свое дело и покинутый на самого себя; но
даже бегуну полезен ободряющий зритель. Мудрец помогает  не  мудрецу,  а
самому себе, знай это. Лиши его собственных сил - и он ни на что не  го-
ден. (7) Так же точно можно сказать, что в меду нет сладости: это у про-
бующего мед язык и н„бо должны так приладиться к тому или другому вкусу,
чтобы он нравился, а не казался противным. Ведь есть и такие, кому из-за
болезненного изъяна мед кажется горьким. Нужно обоим быть такими,  чтобы
один мог принести, другой извлечь пользу.
   - (8) "Но раскаленное до последнего предела излишне нагревать; а дос-
тигшему высшего блага излишне помогать. Разве снаряженный всем, что тре-
буется, землепашец просит орудий у других? Разве воин, если у  него  до-
вольно оружья для боя, хочет вооружаться дальше? Так же и  мудрец:  ведь
он достаточно и снаряжен, и вооружен для жизни". - (9) Отвечаю  на  это:
даже раскаленное до последнего предела нуждается в заемном  жаре,  чтобы
остаться у этого предела. - "Но жар сам себя поддерживает". -  Те  вещи,
которые ты сравниваешь, не так уж похожи. Ведь жар всегда один, а польза
бывает разная. И потом к жару, чтобы он был горячим, не нужно  добавлять
жар, а дух мудреца не может оста ваться, как был, если рядом с мудрым не
будет подобных ему друзей, с которыми он мог бы делиться  добродетелями.
(10) Прибавь к этому, что все добродетели дружны  между  собою.  Значит,
есть польза в том, чтобы любить чужие, равные твоим, добродетели и чтобы
кто-нибудь любил твои. Само сходство отрадно, особенно когда схожее бла-
городно и когда сходствующие умеют и одобрить, и снискать одобренье.
   (11) Кроме того, никто не может с толком действовать на душу мудреца,
кроме мудреца, как никто не может разумно действовать на человека, кроме
человека. И как для того, чтобы действовать на разум, нужен разум, так и
для действия на совершенный разум нужен разум столь же совершенный.
   (12) Говорят, нам помогают и те, кто щедро дает нам вещи  промежуточ-
ные: деньги, милости, безопасность и прочее, что ценится или  необходимо
в повседневной жизни. Так скажут и о глупце, будто этим он помогает муд-
рецу. Но помогать - значит согласно природе  действовать  на  душу  пос-
редством добродетели, и своей, и того, на кого ты действуешь. Это не мо-
жет не быть на благо и самому помогающему: ведь заставляя другого упраж-
няться в добродетели, он упражняет и собственную. (13) Но пусть мы оста-
вим в стороне и само высшее благо и все ему способствующее, - все  равно
мудрые могут принести друг другу пользу. Найти другого мудреца  само  по
себе желательно для мудрого: ведь по природе благо дорожит благом, и че-
ловек добра привязывается душою к другому такому же, словно к самому се-
бе.
   (14) Но сам предмет наш требует перейти от этого вопроса к другому. -
Спрашивают, станет ли мудрец обсуждать свои дела,  призовет  ли  он  ко-
го-нибудь на совет. - Без этого ему не обойтись, едва только доходит  до
дел гражданских, домашних, так сказать, смертных. Тут чужой совет  нужен
ему так же, как бывает нужен врач, кормчий, ходатай, посредник в  тяжбе.
Значит, мудрец порой принесет пользу мудрецу и тем, что убедит  его.  Но
пригодится он и в делах великих и божественных, - тем, что будет, как мы
говорили, заодно с другом стремиться к честности, сольется с ним душою и
помыслами. (15) И потом, льнуть к друзьям, радоваться их поступкам,  как
своим собственным, - это согласно с природой. А не будь этого, мы  лиши-
лись бы и добродетели, которая сильна повседневным упражнением. Доброде-
тель же учит нас не тратить впустую настоящего, заранее думать  о  буду-
щем, советоваться с другими и не расслабляться душою, -  а  не  расслаб-
ляться и дать ей развернуться во всю ширь нам  легче,  имея  кого-нибудь
рядом. Значит, нам нужен друг или совершенный, или стремящийся и близкий
к совершенству. Совершенный принесет пользу, коль скоро общим разумением
легче найти решенье. (16) Говорят, человек зорче в чужих  делах,  чем  в
своих; это бывает с такими, кого ослепляет себялюбие, у кого страх отни-
мает способность разглядеть свою пользу. А в безопасности,  не  страшась
ничего, эти люди становятся здравомыслящими. Но есть  вещи,  на  которые
даже мудрецы глядят пристальней, когда дело  касается  других.  И  потом
мудрый дарит мудрому такую отрадную и благородную вещь, как единство же-
лании; а в единой упряжке можно создать самый прекрасный труд.
   (17) Я выполнил все, чего ты требовал, хоть оно и входило по  порядку
в число вопросов, которые я собираюсь охватить в книгах  о  нравственной
философии. Помни и о том, о чем я часто твержу тебе: все  это  -  упраж-
ненья для нашего остроумия, и только. Я то и дело возвращаюсь к  одному:
а чем мне это поможет? стану ли я от этого  мужественней,  справедливей,
воздержней? Мне пока еще не до упражнений: во враче я нуждаюсь. (18) За-
чем же ты учишь меня тому, что знать бесполезно? Наобещал  ты  много,  а
то, что я вижу, ничтожно '. Ты говорил, что я не  затрепещу,  даже  если
вокруг меня засверкают мечи, если острие прикоснется к  горлу;  говорил,
что я останусь безмятежен, даже если вокруг меня запылают  пожары,  если
внезапный вихрь подхватит мой корабль и будет бросать его по всему морю.
Дай же мне презирать наслажденье, презирать славу; потом ты научишь меня
распутывать запутанные узлы, разбираться в  двусмысленных  утвержденьях,
проникать взглядом в темноту, а сейчас учи необходимому. Будь здоров.


   Письмо СХ

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Шлю тебе привет из моей Номентанской усадьбы и желаю благомыслия,
то есть милости всех богов, которые всегда расположены и благосклонны  к
тому, кто сам к себе благосклонен. По нынешним временам тебе нужно отка-
заться от мысли, столь любезной некоторым, - будто каждому дан в  воспи-
татели бог, пусть даже не сановитый, а второразрядный, из числа  тех,  о
ком Овидий говорит; "бессмертные низкого званья" ). Но  я  хочу,  чтобы,
отказываясь от этого заблужденья, ты помнил одно: наши предки,  верившие
в него, были истинные стоики, - ведь они каждому давали либо гения, либо
Юнону2. (2) Позже мы посмотрим, есть ли у богов время быть  управителями
частных дел; а покуда знай: приписаны ли мы к богам или  брошены  ими  и
отданы фортуне3, - ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем  пожелав
ему быть в гневе на себя самого. Нет причины накликать на того, кого  ты
считаешь достойным кары, вражду богов: они и так враждебны ему, даже ес-
ли он, по-видимому, преуспевает через их покровительство.  (3)  Присмот-
рись пристальней, что такое наши дела действительно, а не по названию, и
ты узнаешь, что большая часть бед - это удачи, а не беды. Как часто ста-
новилась причиной и началом счастья так называемая "невзгода"? Как часто
встреченное общими поздравлениями событие строит лишнюю ступень над про-
пастью и поднимает высоко вознесенного еще выше, как будто  оттуда,  где
он стоял, падать безопасно? (4) Но и в самом падении нет никакого зла, -
надо только разглядеть предел, ниже которого природа никого не сбрасыва-
ла. Исход всех дел, повторяю, близок, - одинаково близок и от того  мес-
та, откуда изгоняется счастливец, и от того, откуда выходит на волю нес-
частный. Мы сами увеличиваем расстоянье и удлиняем путь страхом и надеж-
дой.
   Если ты умен, мерь все мерой человеческого  удела,  не  преувеличивай
поводов ни для радости, ни для страха.  Чтобы  сократить  время  боязни,
стоит сократить и время радости. (5) Но почему я только убавляю это зло?
Ничего вообще ты не должен считать страшным! Все, что волнует нас и оше-
ломляет, - пустое дело. Никто из нас не разобрался, где  истина,  и  все
заражают друг друга страхом. Никто не отважился подойти ближе к источни-
ку своего смятения и узнать его природу, понять, нет ли в нем блага. По-
тому-то и верят поныне пустому заблужденью, что оно не  изобличено.  (6)
Так поймем же, до чего важно вглядеться внимательнее, - и станет очевид-
но, как кратковременны, как шатки, как безопасны причины нашей боязни. В
душе у нас и теперь та же путаница, какую видел Лукреций:

   Ибо как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,
   Так же и мы среди белого дня опасаемся часто.4

   Так что же, разве мы и впрямь не глупее любого ребенка, если страшим-
ся при свете? (7) Нет, Лукреций, это неверно, мы страшимся не при свете,
а сами разливаем вокруг тьму и не видим, что нам во  вред  и  что  -  на
пользу; всю жизнь мы проводим в бегах и от этого  не  можем  ни  остано-
виться, ни посмотреть, куда ставим ногу. Вот  видишь,  какое  безумье  -
этот безудержный бег в темноте. А мы, клянусь, только о том и стараемся,
чтобы нас отозвали попозже, и хоть сами не знаем, куда  несемся,  упорно
продолжаем мчаться тем же путем.
   (8) Но ведь может и посветлеть, если мы  захотим!  Есть  только  один
способ: усвоить знание всего божественного и  человеческого,  не  только
окунуться в него, но и впитать, почаще повторять усвоенное и  все  отно-
сить к себе, исследовать, что благо, что зло, а чему эти имена  напрасно
приписаны, исследовать, что есть честное, что есть постыдное,  что  есть
провиденье. (9) Но пытливость человеческого  ума  не  останавливается  в
этих пределах: ему хочется заглянуть и дальше  вселенной,  понять,  куда
она несется, откуда возникла, к какому исходу мчит все вещи их необычай-
ная скорость. Мы же оторвали душу от этого  божественного  созерцания  и
низвели ее до низменной убогости, чтобы она стала рабыней алчности, что-
бы, покинув мир и его предельные области и движущих вс„ властителей, ры-
лась в земле, искала, что бы еще выкопать на горе нам,  не  довольствую-
щимся лежащим перед глазами. (10) Все, что нам на благо, наш бог и роди-
тель поместил у нас под рукой и дал по доброй воле, не ожидая наших  по-
исков, а все вредное спрятал поглубже. Нам не на кого жаловаться,  кроме
как на себя: вс„ гибельное для нас мы сами вытащили на свет, вопреки во-
ле скрывшей его природы. Мы обрекли душу наслаждениям, - а потворство им
есть начало всех зол; мы предали ее честолюбию и молве и другим столь же
пустым видимостям.
   (11) Что же мне посоветовать тебе? Что ты должен делать? Ничего ново-
го: ведь не от новых болезней нужны нам лекарства. Прежде всего  ты  сам
для себя должен разобраться, что необходимо и что  излишне.  Необходимое
ты легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать,  тратя  всю  душу.
(12) Далее, тебе не за что будет так уж себя хвалить, если  ты  презришь
золотые ложа и посуду в самоцветах. Велика  ли  добродетель  -  презреть
лишнее? Восхищайся собой, когда презришь необходимое.  Пусть  ты  можешь
жить без царского убранства, - это не так уж много! Пусть тебе не  нужны
тысячефунтовые кабаны, языки заморских птиц и прочие чудовищные  выдумки
роскоши, пресытившейся целыми тушками и выбирающей из каждой  только  те
или другие части, - я буду восхищаться тобою,  когда  ты  презришь  даже
грубый хлеб, когда убедишь себя, что трава родится не только для  скота,
но, в случае необходимости, и для человека, когда узнаешь, что  молодыми
побегами деревьев тоже можно наполнить желудок, который мы набиваем цен-
ностями, словно он может их сохранить. Насытиться можно и без  прихотей.
Какая разница, что поглотило брюхо, которое все равно не удержит прогло-
ченного? (13) Тебе нравится видеть разложенным по блюдам все, что  можно
добыть на суше и на море; одно приятнее тебе, если  доставлено  к  столу
свежим, другое - если его долго откармливали и заставляли жиреть до  то-
го, что сейчас оно безудержно расплывается салом. Тебя радует наведенный
с великим искусством лоск, - а между тем, клянусь, все эти с трудом  до-
бытые и разнообразно приготовленные яства, едва попав в утробу,  превра-
тятся в одинаковую мерзость. Хочешь научиться, как  презирать  чревоуго-
дие? Взгляни, чем вс„ выходит!
   (14) Я помню, как Аттал к вящему  восхищению  всех  говорил:  "Долгое
время меня ослепляло богатство; я цепенел всякий раз, как видел там  или
здесь его блеск, и думал, что и скрытое от глаз подобно выставляемому на
обозренье. Но однажды на пышном празднестве я увидел все богатства  сто-
лицы, вс„ чеканное золото и серебро, и еще многое, что дороже  золота  и
серебра, и одежды изысканных цветов, привезенные не только  из-за  нашей
границы, но и из-за рубежей наших  врагов.  Тут  были  толпы  мальчиков,
прекрасных и убранством и наружностью, там - толпы женщин, словом,  все,
что выставила всевластная фортуна, обозревающая свои владения. (15) И  я
сказал себе: что это, как не разжигание и без того не знающих покоя  че-
ловеческих вожделений? К чему это бахвальство своими деньгами? Мы собра-
лись здесь учиться жадности. А я, клянусь, унесу отсюда меньше  вожделе-
ний, чем принес сюда. Я презираю теперь богатства не потому, что они  не
нужны, а потому, что они ничтожны. (16) Ты видел, вся эта  череда,  хотя
шла медленно и не густо, прошла за два-три часа? Так неужто нас  на  всю
жизнь займет то, что не могло занять и целого дня? И еще  одно  прибави-
лось: мне показалось, что богатства так же не нужны  владельцам,  как  и
зрителям. (17) С тех пор всякий раз, когда что-нибудь такое поразит  мой
взгляд, когда попадется на глаза блистательный дом, отряд лощеных рабов,
носилки на плечах красавцев-слуг, я говорю себе: "Чему  ты  удивляешься?
Перед чем цепенеешь? Все это - одно бахвальство! Такими вещами не владе-
ют - их выставляют напоказ, а покуда ими любуются,  они  исчезают.  (18)
Обратись-ка лучше к подлинным богатствам, научись довольствоваться малым
и с великим мужеством восклицай: у нас есть вода, есть мучная  похлебка,
- значит, мы и с самим Юпитером потягаемся счастьем! Но прошу тебя:  по-
тягаемся, даже если их не будет. Постыдно полагать все блаженство  жизни
в золоте и серебре, но столь же постыдно - в воде и похлебке". - (19) "А
как же, если их не будет?" - Ты спрашиваешь, где лекарство от нужды? Го-
лод кладет конец голоду. А не то какая разница, велики или малы те вещи,
которые обращают тебя в рабство? Важно ли, насколько велико  то,  в  чем
может отказать тебе фортуна? (20) Эта самая вода и похлебка  зависит  от
чужого произвола; а свободен не тот, с кем фортуна мало что  может  сде-
лать, но тот, с кем ничего. Да, это так; если  ты  хочешь  потягаться  с
Юпитером, который ничего не желает, - нужно самому ничего не желать".  -
Вс„ это Аттал говорил нам, а природа говорит всем5. Если ты  согласишься
часто об этом думать, то добьешься того, что станешь  счастливым,  а  не
будешь казаться, то есть будешь казаться счастливым самому  себе,  а  не
другим. Будь здоров.



   Письмо CXI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты спросил меня, как назвать "софизмы" по-латыни. Многие пытались
дать им название, но ни одно не привилось; как видно,  сам  предмет  для
нас был неприемлем и настолько неупотребителен, что противились даже его
имени. Мне самым подходящим кажется то, которое употреблял Цицерон:  (2)
он называл их "изворотами"1, поскольку тот, кто им предался, только хит-
ро запутывает мелкие вопросы, ничего полезного для жизни не  приобретая,
не став ни мужественней, ни воздержней, ни выше духом. Зато всякий,  кто
занимается философией ради собственного исцеления, делается велик  духом
и неодолим, преисполняется уверенности и кажется тем выше, чем ближе по-
дойдешь. (3) Что бывает с большими горами, чья высота плохо видна  смот-
рящим издали, и только приблизившимся становится ясно, как вознеслись их
вершины, - то же самое, Луцилий, происходит и с подлинным философом, до-
казывающим свою подлинность делами, а не ухищрениями. Он стоит на возвы-
шении, всем видимый снизу вверх, и величье его - истинное. Он не обувает
высоких подметок и не ходит на цыпочках,  наподобие  тех,  кто  уловками
прибавляет себе росту, желая казаться выше, чем на самом деле. Он  дово-
лен своим природным ростом. (4) Да и как ему быть недовольным,  если  он
дорос до того, что фортуне к нему не дотянуться? Значит, рост  его  выше
человеческого и при любых обстоятельствах остается одинаковым, будет  ли
теченье жизни благоприятным или же  она  бурно  понесется  через  пороги
трудностей. Такого постоянства не дадут хитрые  извороты,  о  которых  я
только что говорил. Душа забавляется ими, но без пользы для себя, и низ-
водит философию с ее высот в низину. (5) Я не стану запрещать тебе иног-
да ими заняться, - но только тогда, когда  тебе  захочется  побездельни-
чать. В том-то и вся беда, что в них есть некая приятность, они держат в
плену душу, соблазненную видимостью тонкости, и не отпускают, хоть ее  и
зовет неодолимая громада дел, хотя всей жизни едва хватает на  то  одно,
чтобы научиться презирать жизнь. - "А не управлять ею?" - спросишь ты. -
Это дело второе; ведь только тот, кто презрел ее, сумеет хорошо  ею  уп-
равлять. Будь здоров.



   Письмо CXII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (I) Клянусь тебе, я и хочу образовать твоего друга, как ты желаешь, и
решил сделать это, - да он слишком тверд, чтоб воспринимать, или  вернее
- и это еще хуже - слишком мягок, чтобы воспринимать, и  сломлен  долго-
летними дурными привычками. Я хочу привести тебе пример из нашего ремес-
ла. (2) Не всякая лоза годна для прививки: та, что стара и  изъедена,  и
та, что не окрепла и гнется, либо не принимают привоя, либо его не пита-
ют, не дают срастись с собой, не перенимают его свойств и природы.  Поэ-
тому мы и делаем обыкновенно надрез над землею, чтобы, если лоза не  от-
ветит, попытать счастья вторично и сделат