желанную возмож-
ность. Вот я и предавался прекрасной надежде, и уже сам себе был  несно-
сен, и презирал уже остаток моей одряхлевшей жизни, готовясь  перейти  в
бесконечное время и стать хозяином  вечности,  -  и  вдруг  пришло  твое
письмо и разбудило меня, лишив красивого сновиденья. Впрочем,  разделав-
шись с тобою, я снова его потребую и выкуплю.
   (3) В начале письма ты утверждаешь, будто я не довел  до  ясности  то
рассужденье, где пытался доказать, что посмертное признанье есть  благо,
как утверждают наши. Я-де не опроверг возражения, гласящего, что не  бы-
вает блага из отдельных частей, признанье же именно таково.  (4)  То,  о
чем ты, Луцилий, спрашиваешь, относится к тому же рассужденью, но к дру-
гому разделу, потому я и оставил в стороне не только это, но и еще  неч-
то, относящееся к нему же. Ты сам знаешь, что с вопросами  нравственными
перемешаны и вопросы, касающиеся мышления. Вот я и занялся  той  частью,
которая прямо относится к нравам: не глупо ли и не излишне ли заботиться
о том, что наступит после смертного часа? погибают ли наши блага  вместе
с нами? остается ли что-нибудь от того, кого уже нет? можно ли  получить
или стремиться получить какой-нибудь плод с еще не существующего и имею-
щего появиться тогда, когда мы его не почувствуем? (5) Все это  касается
нравов и, значит, было к месту. А все, что возражают диалектики,  следо-
вало отделить, - вот оно и было оставлено без вниманья. Но  сейчас,  раз
уж ты требуешь, я не пропущу ни одного из  их  утверждений  и  выскажусь
против каждого в отдельности.
   (6) Без предисловий нельзя будет понять, что опровергается. Что же  я
хочу сказать предварительно? Есть тела цельные - например, человек; есть
составные - например, корабль, или дом, словом, все, в чем разные  части
скреплены в единое целое; и есть слагающиеся из  отдельных  членов,  су-
ществующих порознь, - например, войско, народ, сенат. Предметы, из кото-
рых слагаются такие тела, объединены правами или обязанно стями,  но  по
природе не связаны и разобщены. Что же еще мне  предварительно  сказать?
(7) Мы думаем, что не бывает благ, состоящих из отдельных частей: единое
благо должно охватываться и управляться единым духом, иметь  единый  ис-
ток. Это, если тебе угодно, доказывается само собою, - но установить это
следовало, так как в нас мечут наши же копья. - (8) "Вы утверждаете, что
не бывает блага из отдельных частей;  но  признанье  есть  благоприятное
сужденье людей добра. Как не может быть молвою речь одного-единственного
и поношеньем - дурное мнение одного-единственного, так и  для  признанья
мало понравиться одному человеку добра. Для признанья потребно  единоду-
шие многих известных и почтенных мужей. Стало быть, признанье  слагается
из суждений множества лиц, то есть  из  отдельных  частей,  и,  следова-
тельно, не может быть благом. (9) Признанье  -  это  хвала,  воздаваемая
людьми добра человеку добра; хвала есть речь, речь есть звук, обозначаю-
щий нечто, или голос; а голос, пусть даже и самых лучших людей, не  есть
благо. Ведь не все, что делает человек добра, есть благо: он и  рукопле-
щет, и свистит, но даже тот, кто всем в нем восхищается и все хвалит, не
назовет благом ни рукоплесканья, ни свист, - так же, как чох или кашель.
Значит, признанье не есть благо. (10) И главное,  скажите-ка,  для  кого
оно благо - для хвалящего или для хвалимого? Говорить, как вы,  что  оно
благо для хвалимого, так же смешно, как утверждать, будто чужое  крепкое
здоровье - это мое здоровье. Но хвалить по заслугам есть деянье честное;
значит, хвала есть благо для хвалящего, то есть совершающего  деянье,  а
не для нас, хвалимых. Этого-то мы и доискивались".
   (11) Теперь я кратко отвечу на все по отдельности. Во-первых, еще  не
установлено, нет ли благ из отдельных частей; оба ответа имеют сторонни-
ков. Во-вторых, признанье не нуждается во многих поданных за него  голо-
сах - довольно сужденья и одного человека добра;  ведь  и  один  человек
добра признает нас равными себе. - (12) "Так что же, значит, и  молва  -
это мнение одного человека, а поношенье - это злоречивость одного?  Сла-
ва, по-моему, требует широкого распространенья и единодушия  многих".  -
Но одно дело молва или поношение, другое - признанье.  Почему?  Да  если
обо мне хорошо думает муж добра, это все равно, как если бы так же дума-
ли все мужи добра; да они и думали бы так же, если бы меня  узнали.  Все
они судят одинаково, ибо равно основываются на истине и потому не  могут
разойтись. Вот и получается так, словно они все думают одно,  ибо  иначе
думать ни один не может. - (13) "Для молвы или для славы мало мненья од-
ного-единственного". - Но тут приговор одного равноценен общему, - пото-
му что он будет одинаков у всех, если их опросить; а там у несхожих  лю-
дей различны и суждения, несходны чувства, и все -  сомнительно,  легко-
весно, подозрительно. Ты думаешь, они могут судить все  одинаково?  Даже
один судит по-разному! Человек добра держится правды, а  у  правды  одна
суть, один облик; все прочие согласны между собою только в вещах ложных,
которые не бывают постоянны, но изменчивы и противоречивы.  -  (14)  "Но
хвала - это только голос, а голос не может быть благом". - Однако, гово-
ря, что признанье есть хвала, воздаваемая добрыми добрым, они сами имеют
в виду не голос, а суждение. Пусть муж добра молчит, но кого он  считает
достойным хвалы, тот ее получил. (15) И потом, хвала - это одно, а восх-
валенье - другое: для него-то и нужен голос. Потому говорят не "надгроб-
ная хвала", а только "восхваление", что выполняющий эту обязанность дол-
жен держать речь. Утверждая, что такой-то заслуживает  хвалы,  мы  сулим
ему не благожелательные разговоры, а мнения. Значит, хвала - это  и  не-
высказанное одобренье того, кто про себя хвалит человека добра.
   (16) Далее, как я сказал, источник хвалы - душа, а слова только обна-
руживают выношенную в душе хвалу и доводят ее до сведенья многих. Хвалит
тот, кто считает хвалу уместной. Когда знаменитый наш трагический  поэт1
говорит, что превосходно, когда "нас хвалит достохвальный муж", он имеет
в виду мужа, достойного хвалы. И когда столь же  древний  поэт  говорит:
"Хвала питает искусства" 2, он имеет в виду не восхваленье; оно  развра-
щает искусства, и ничто так не испортило и красноречье, и прочие из них,
которые обращаются к слуху, как всенародное одобрение. (17) Молва непре-
менно требует слов в полный  голос,  признанье  -  нет:  оно  может  до-
вольствоваться невысказанным сужденьем и быть  полным  не  только  среди
молчанья, но и среди порицающих криков. Я объясню, в чем  разница  между
признанием и славой: слава слагается из суждений многих, а  признанье  -
одних только добрых.
   - (18) "Для кого признанье, или хвала,  воздаваемая  добрыми  добрым,
есть благо: для хвалящих или для хвалимых?" - Для обоих: и для меня, ко-
торого хвалят, потому что природа наделила меня любовью ко всем, и я ра-
дуюсь правильности моих поступков, и счастлив, что  нашлись  благодарные
истолкователи моих добродетелей. Их благодарность - благо для многих, но
и для меня тоже. Ведь строй моей души таков, что я  считаю  чужое  благо
своим, особенно если я сам - источник блага для них. (19) Но признанье -
благо и для хвалящих: его направляет добродетель,  а  всякое  ее  деяние
есть благо. Оно бы им не досталось, не будь я таким. Значит, заслуженная
хвала - благо для обоих, - точно так же, клянусь, как судить благосклон-
но - благо и для того, кто судит, и для того, в чью пользу его сужденье.
Неужели ты сомневаешься, что справедливость - благо и для того,  кто  ею
обладает, и для того, кому она воздает должное? А ведь хвалить по заслу-
гам - справедливо; значит, такая хвала - благо для обоих.
   (20) Мы щедро ответили на все эти умствования. Но не это должно  быть
нашей целью - хитро рассуждать и низводить философию с вершин ее величия
в такие теснины. Не лучше ли идти прямой и открытой дорогой, чем по доб-
рой воле петлять и с трудом выбираться из этой путаницы?  Ведь  все  эти
прения - просто игра для тех, кто старается половчее поймать друг друга.
(21) Лучше скажи о том, что согласно природе наш дух должен стремиться в
бескрайнюю ширь, ибо душа человека - вещь великая и благородная и не до-
пускает, чтобы ей ставили иные, нежели богам, пределы. Во-первых, она не
согласна, чтобы родиной ее были ничтожный Эфес  или  тесная  Александрия
или другое место, еще обильней населенное и гуще застроенное. Ее граница
- все то, что опоясывается последним и всеобъемлющим кругом, внутри  ко-
торого лежат земли и моря, внутри которого  воздух  соединяет  и  вместе
разделяет божественное и человеческое, внутри  которого  расставлено  по
местам столько божеств, чтобы каждое делало свое дело.  (22)  Во-вторых,
она не принимает отпущенного ей короткого срока: "Мне принадлежат, - го-
ворит она, - все годы, ни один век не заперт для  великого  ума,  и  все
времена доступны мысли. Когда придет последний день и  разделит  божест-
венное и человеческое, перемешанные сейчас, я оставлю это тело там,  где
нашла его, а сама вернусь к богам. Я и теперь не чужда им, хоть и держит
меня тяжкая земная темница".  (23)  Этот  медлительный  смертный  век  -
только пролог к лучшей и долгой жизни. Как девять месяцев прячет нас ма-
теринская утроба, приготовляя, однако, жить не в ней, а в другом  месте,
куда мы выходим, по-видимости способные уже и дышать и существовать  без
прежней оболочки, так за весь срок, что простирается от младенчества  до
старости, мы зреем для нового рождения. Нас ждет новое появленье на свет
и новый порядок вещей. А без такого промежутка нам не выдержать неба.
   (24) Так не страшись, прозревая впереди этот решительный час: он пос-
ледний не для души, а для тела. Сколько ни есть вокруг вещей, ты  должен
видеть в них поклажу на постоялом дворе, где ты задержался мимоездом.
   (25) Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести
больше, чем принес; да и немалую часть того,  что  ты  взял  с  собою  в
жизнь, придется оставить. Ты сбросишь верхний из одевающих тебя покровов
- кожу, ты лишишься плоти и разливающейся по всему телу крови,  лишишься
костей и жил, скрепляющих все текучее и непрочное.
   (26) Тот день, которого ты боишься как последнего, будет днем  рожде-
ния к вечной жизни. Сбрось груз! Что ты медлишь, как будто  уже  однажды
не покинул прятавшего тебя тела? Ты мешкаешь, упираешься, - но  и  тогда
тебя вытолкнуло величайшее усилие матери. Ты стонешь, плачешь; плакать -
дело новорожденного, но тогда тебя можно было простить: ты появился  не-
разумным и ничего не ведающим, тебя, едва покинувшего мягкое тепло мате-
ринской утробы, овеял вольный воздух, а потом испугало грубое  прикосно-
вение жестких рук, и ты, нежный, ничего не  понимающий,  оторопел  перед
неведомым. (27) Теперь для тебя уже не внове отделяться от того,  частью
чего ты был; так равнодушно расставайся с ненужными уже членами и  сбра-
сывай это давно обжитое тело. Его рассекут, закопают,  уничтожат.  А  ты
что печалишься? Это дело обычное! Ведь оболочка новорожденных чаще всего
гибнет. Зачем ты любишь как свое то, что тебя одевает? Придет день,  ко-
торый сдернет покровы и выведет тебя на свет из мерзкой зловонной  утро-
бы.
   (28) И теперь взлети отсюда, насколько можешь; привязывайся  к  самым
дорогим и близким не больше, чем чужой человек3; уже  здесь  помышляй  о
более высоком и величавом. Когда-нибудь перед тобою откроются тайны при-
роды, рассеется этот туман и отовсюду ударит в глаза яркий свет.  Предс-
тавь себе, каково будет это сиянье, в котором сольется блеск  бессчетных
звезд. Ни одна тень не омрачит ясности,  каждая  сторона  не  бес  будет
сверкать одинаково ослепительно, - ведь чередованье дня и ночи есть удел
нижнего воздуха. И вот, когда ты всем  существом  воспримешь  весь  этот
свет, который теперь смутно доходит слишком тесными для него путями зре-
ния и все же издали восхищает тебя, - тогда ты скажешь, что прожил жизнь
в темноте. Чем покажется тебе божественный свет, когда ты его увидишь  в
его области? (29) Мысль о нем не допускает,  чтобы  в  душе  угнездились
грязь, и низость, и жестокость. Она твердит, что боги -  свидетели  всех
наших дел, приказывает искать их одобрения, готовиться к будущей встрече
с ними, видеть перед собою вечность. А тот, кто постиг  ее  разумом,  не
устрашится никакого войска, не испугается трубы, не побоится ничьих  уг-
роз. (30) Да и откуда страх у того, кто надеется умереть? Ведь и утверж-
дающий, будто душа существует лишь до тех  пор,  покуда  удерживается  в
оковах плоти, а отделившись, тотчас рассеивается, все же старается  4  и
после смерти быть полезным. Пусть он сам исчезнет с глаз, однако

   Мужество мужа в душе вспоминают и древнюю славу Рода его...6

   Подумай сам, до чего нам полезны добрые примеры, - и ты поймешь,  что
память о великих людях не менее благотворна, чем  их  присутствие.  Будь
здоров.



   Письмо СIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Зачем ты опасаешься беды, что может произойти с. тобою, а может и
не произойти? Я имею в виду пожар, обвал дома и прочее, что на нас обру-
шивается, но не подстерегает нас. Лучше смотри и старайся избежать того,
что следит за нами и хочет поймать. Потерпеть крушение, упасть с повозки
- все это случаи тяжкие, но редкие; а вот человек человеку грозит  ежед-
невно. Против этой  опасности  снаряжайся,  ее  выслеживай  внимательным
взглядом: нет беды чаще, нет упорней, нет вкрадчивей. (2)  Буря,  прежде
чем разразиться, грозит нам, здания, прежде чем рухнуть,  дают  трещину,
дым предупреждает о пожаре, - гибель от руки  человека  внезапна  и  чем
ближе подступает, тем усерднее прячется. Ты заблуждаешься,  если  веришь
лицам встречных: обличье у них человеческое, душа звериная; или нет,  со
зверьми только первое столкновение опасно, а кого  они  минуют,  тех  не
ищут больше, потому что только необходимость  толкает  их  чинить  вред.
Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить че-
ловека приятно.
   (3) Думай, однако, о грозящей от человека опасности так, чтобы не за-
бывать и о долге человека. На одного гляди, чтоб он тебе не повредил, на
другого - чтобы ему не повредить. Радуйся чужим удачам, огорчайся неуда-
чам, помни, что ты должен дать другим и чего остерегаться. (4)  Чего  ты
достигнешь, живя так? Повредить тебе смогут все равно, а вот обмануть не
смогут. Укройся, насколько сможешь, в  философии:  она  тебя  спрячет  в
объятиях, в ее святилище ты будешь или в полной, или в большей  безопас-
ности. Сталкиваются только те, кто гуляет по одной дороге. (5) Однако  и
самой философией нельзя похваляться: для многих, кто хвастался ею и  ки-
чился, она стала причиной опасности. Пусть она избавит от пороков  тебя,
а не обличает чужие пороки;  пусть  не  чурается  общепринятых  обычаев;
пусть постарается не внушать мненья, будто она осуждает то, от чего воз-
держивается. Можно быть мудрым, и не  выставляясь  напоказ,  не  вызывая
неприязни. Будь здоров.



   Письмо СIV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я убежал к себе в Номентанскую усадьбу, - от чего, по-твоему?  От
города? - Нет, от лихорадки, - той, что  подкрадывается  исподволь.  Она
уже наложила на меня руку, но я сразу велел  закладывать  повозку,  хоть
Паулина1 меня и удерживала. Врач говорил, что это только начало,  потому
что биение жил неспокойно и неровно, его обычная мера нарушена. Я наста-
ивал на отъезде. На устах у меня были слова господина  моего  Галлиона2,
который, захворав лихорадкой в Ахайе, тотчас поднялся на корабль,  воск-
лицая, что болезнь обитает не у него в теле, а в тамошней местности. (2)
Это я и сказал Паулине, ради которой мне приходится думать  о  здоровье.
Зная, что ее жизнь стала едина с моею, я начинаю щадить  себя,  так  как
щажу ее, и, хотя старость сделала меня во многом храбрее,  я  теряю  это
преимущество моего возраста. Мне приходит на ум, что моя старость вобра-
ла в себя чужую молодость, которую нужно беречь. И так как я не  добива-
юсь от Паулины, чтобы она была мужественней в любви ко мне, то она доби-
вается, чтобы я был прилежнее в любви к себе. (3) Ведь высоким  чувствам
нужно идти навстречу, и порой,  вопреки  напору  обстоятельств,  во  имя
близких возвращаться к жизни даже и с мукой, зубами удерживая вылетающий
дух; ведь человеку добра нужно жить, сколько велит долг,  а  не  сколько
приятно. Кто ни жены, ни друга не ценит настолько, чтобы ради них  прод-
лить себе жизнь и не упорствовать в намеренье умереть, тот просто  изба-
лован. Если польза близких требует, душа может даже приказать себе поло-
жить конец не только желанью смерти, но и самой смерти, когда она  нача-
лась, - только бы угодить близким. (4) Вернуться к жизни ради  других  -
признак наибольшего величия души, и величайшие мужи часто так поступали.
Но и то, по-моему, свидетельствует о  высочайшей  человечности,  что  ты
оберегаешь свою старость, величайшее благодеянье которой  -  возможность
беспечнее относиться к себе и смелее пользоваться жизнью, и заботишься о
ней, зная, что кому-нибудь из твоих юна мила, полезна и дорога. (5) И за
это нам достается в награду немалая радость: разве не самое  отрадное  -
когда жена так тебя любит, что ты сам начинаешь любить  себя  больше?  И
выходит, что Паулина может поставить мне в заслугу не  только  страх  за
нее, но и за меня самого.
   (6) Но ты спрашиваешь, чем кончился мой замысел уехать? Едва  я  выб-
рался из давящего города, от запаха дымящихся кухонь, которые,  едва  их
затопят, изрыгают вместе с пылью все таившиеся в них ядовитые пары,  как
тотчас самочувствие мое изменилось. А как ты думаешь, сколько сил приба-
вилось у меня, когда я добрался до виноградников? Выпущенный на  пастби-
ще, я накинулся на мой корм. Я снова нашел самого себя: не осталось сла-
бости в ненадежном, замышлявшем дурное теле, я опять всей душой предался
занятиям.
   (7) Но место мало поможет в этом, если душа не будет принадлежать са-
ма себе, - а она, если захочет, найдет способ  уединиться  даже  в  гуще
дел. Напротив, кто выбирает то ту, то эту местность в погоне за досугом,
всюду найдет отвлеченья. Рассказывают, еще Сократ, когда кто-то жаловал-
ся на то, что не получил пользы от  путешествий,  ответил:  "И  недаром:
ведь ты путешествовал с тобою!" (8) Как хорошо было бы некоторым  уехать
подальше от себя! А не то они сами себя  теребят,  портят,  пугают.  Что
пользы пересекать моря и менять города? Если хочешь бежать от того,  что
не дает тебе покоя, другим должно быть не место а  ты.  Представь  себе,
что ты приехал в Афины, приехал на Родос; выбирай какую  угодно  страну;
разве важно, какие в ней нравы? Ведь твои-то нравы -  с  тобою!  (9)  Ты
считаешь богатства благом; стало быть, тебе будет мучительна бедность  и
- самое печальное! - бедность мнимая: ведь ты, хоть имеешь много, будешь
воображать, будто тебе не хватает ровно столько,  яа  сколько  превзошел
тебя имеющий больше. Ты считаешь благом почести: так тебе будет плохо от
того, что такой-то стал консулом, а такой-то - даже во  второй  раз;  ты
будешь завидовать всякому, чье имя чаще попадается в годовых списках3. И
честолюбие настолько лишит тебя разума, что при виде одного  обогнавшего
ты забудешь обо всех, кого оставил позади. (10) Ты считаешь смерть вели-
чайшим злом, хотя если есть в ней что-то плохое, как только одно: ее бо-
ятся раньше, чем она приходит. Тебя будут пугать не то что опасности,  а
подозрения, ты постоянно будешь мучиться пустыми страхами.  Что  пользы,
если

   Путь меж врагов позади, позади твердыни аргивян? 4

   Даже мир даст тебе поводы бояться; однажды пав духом, ты и самой  бе-
зопасности не будешь верить. Привыкшая к слепому страху душа  неспособна
будет заботиться о собственном спасенье: она ие избегает, а  убегает,  а
опасности легче ударить нас сзади. (11) Самым тяжким  злом  ты  считаешь
потерю л