ежденным.
К тому же что пользы выгадать несколько дней либо  лет?  Для  нас,  коль
скоро мы родились, нет избавления. - (3) Ты спросишь: "Как же мне  стать
свободным?" - Избежать неизбежного нельзя - его можно  только  победить.
"Сила путь пролагает себе"3. Этот путь откроет  перед  тобою  философия.
Обратись к ней, если хочешь не знать ущерба, быть безмятежным,  счастли-
вым и, главное, свободным. Иным способом этого не достичь. (4)  Глупость
- вещь унизи тельная, гнусная, презренная, рабская,  подвластная  многим
жестоким страстям. Но от этих тягостных повелителей, которые приказывают
то по очереди, то все вместе, избавит тебя мудрость, она же - единствен-
ная свобода. К ней  ведет  одна  дорога,  и  притом  прямая:  с  нее  не
собьешься, шагай уверенно! Если хочешь  взять  власть  над  всем,  отдай
власть над собою разуму! Многим будешь ты повелевать, если  разум  будет
повелевать тобою. Он научит тебя, как и за что браться, и ты перестанешь
наталкиваться на то или другое дело случайно. (5) Ты не назовешь мне ни-
кого, кто, желая чего-нибудь, знал бы, откуда  это  желанье  взялось,  -
ведь он пришел к нему не по размышленье, а натолкнулся  на  него  сходу.
Фортуна сама находит нас не реже, чем мы ее. Стыдно не идти,  а  нестись
по течению и в водовороте дел спрашивать, опешивши: "Как же я  сюда  по-
пал?" Будь здоров.



   Письмо XXXVIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты не зря требуешь, чтобы мы чаще обменивались  письмами.  Больше
пользы приносит речь, которая малыми долями  прокрадывается  в  душу.  В
пространных же рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при  наро-
де, шуму много, а доверительности нет. Философия - это добрый  совет,  а
давать советы во всеуслышанье никто не станет. Иногда не стоит пренебре-
гать и этой, так сказать, всенародностью, - когда надо подтолкнуть  сом-
невающегося; но когда дело не в том, чтобы внушить желание учиться, а  в
самом учении, тогда нужны слова не такие громкие.  Они  легче  проникают
вглубь и удерживаются: ведь слов нужно немного,  но  зато  убедительных.
(2) Сеять их следует, как семена, каждое из которых, при всей его малос-
ти, попав на подходящую почву, обнаруживает свои силы и развивается так,
что из крошечного вырастает огромное. То же самое и  доводы  разума:  на
взгляд они невелики, но растут по мере того, как делают свое дело.  Ска-
зано немного, однако сказанное, если западет  в  душу,  крепнет  и  дает
всходы. Повторяю, тот же удел у наставлений, что и  у  семян:  короткие,
они многое могут, лишь бы только им попасть, как я говорил, в подходящую
душу, способную их принять. А она сама принесет плоды,  возвратив  полу-
ченное сторицей. Будь здоров.



   Письмо XXXIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Заметки, которые ты просишь, я, конечно, составлю, сжатые и  тща-
тельно расположенные по порядку, но смотри сам, не больше ли пользы при-
несет обычное изложение, нежели то, что теперь называют "обобщением",  а
раньше, когда говорили еще по-латыни, называли "кратким итогом" '.  Пер-
вое нужнее обучающемуся, второе - знающему, потому что первое учит, вто-
рое помогает вспомнить.
   Впрочем, я обеспечу тебя и тем, и другим. Но незачем требовать с меня
ссылок на такого-то или такого-то: кто приводит поручателей, тот сам ни-
кому не ведом. (2) Я напишу то, что ты хочешь, только на'  свой  лад.  А
покуда у тебя есть немало других, хотя я не знаю, достаточно ли соблюда-
ешь ты порядок в их чтении. Возьми в руки какой-нибудь "Перечень филосо-
фов"2: увидав, сколько их ради тебя потрудилось, ты уже и от этого поне-
воле проснешься и захочешь стать одним из них. Ведь лучшее свойство бла-
городного духа - это легко пробуждающееся стремление ко всему, что чест-
но. Человек с возвышенной по природе душою  не  находит  удовольствия  в
низменном и презренном, его манит ввысь зрелище великих дел. (3) Подобно
тому как пламя прямо вздымается вверх и не может ни гнуться и  стелиться
по земле, ни тем более затихнуть, так и наш дух всегда в движении и  тем
беспокойней и деятельней, чем больше в нем пыла. Счастлив тот, кто  нап-
равит порыв духа на благо: он уйдет из-под власти фортуны, будет умерять
удачу, одолевать неудачу, презирать то, чем другие восхищаются. (4)  Ве-
ликая душа пренебрегает великим и  предпочитает  умеренное  чрезмерному,
ибо первое полезно и животворно, второе вредно, потому что излишне.  Так
обилие зерна валит колосья, так ломаются от тяжести плодов ветви, так не
вызревает слишком богатый урожай. То же случается и с душами: чрезмерное
счастье сокрушает их, так как они пользуются им не только в  ущерб  дру-
гим, но и в ущерб себе. (5) Кто из врагов бесчестит  человека  так,  как
иных - собственные наслаждения? Таким можно простить их невоздержность и
безумную похоть только по одной причине: они сами страдают от того,  что
творят. И недаром терзает их это неистовство: страсть, стоит ей  перейти
естественную меру, непременно теряет и всякую меру.  Все  желания  имеют
предел, кроме суетного и рожденного похотью: ему предела нет. (6)  Необ-
ходимое измеряется пользой, излишнему где найдешь границу? Так и  погру-
жаются в наслаждения, без которых,  когда  они  вошли  в  привычку,  уже
нельзя жить. Поэтому нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде  из-
лишнее становится для них необходимым. Наслаждения уже не  тешат  их,  а
повелевают ими, они же - и это худшее зло! - любят свое зло.  Тот  дошел
до предела несчастья, кого постыдное не только услаждает, но  и  радует.
Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами. Будь здоров.



   Письмо XL

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Спасибо за то, что так часто мне пишешь, не упуская единственного
способа показаться мне на глаза. Стоит мне получить от тебя письмо  -  и
мы тотчас же снова вместе. Если нам  приятны  изображения  отсутствующих
друзей, напоминающие о них и умеряющие тоску разлуки пустым и обманчивым
утешением, то насколько приятнее письма,  хранящие  живой  след  далеких
друзей, живые пометы их руки! Это она, отпечатлевшись в письме, приносит
ту радость, что отрадней всего при встрече, - радость узнавания.
   (2) Ты пишешь мне, что слышал философа Серапиона, когда он к вам туда
причалил. "Он обычно извергает слова с такой скоростью, что они  у  него
не льются, а теснятся и толкаются, так как их больше, чем  может  произ-
нести один голос". По-моему, это плохо для философа,  чья  речь,  как  и
жизнь, должна быть размеренной, а все, что второпях несется вперед,  ли-
шено порядка. У Гомера пылкая речь, когда слова сыплются  без  перерыва,
как снег, приписана оратору, речь же старца льется плавно и  слаще  меда
'. (3) Запомни, что стремительный напор и  многословие  больше  пристали
бродячему говоруну, чем толкующему о предметах серьезных и важных и  тем
более поучающему. У него, я думаю, слова не должны ни падать  по  капле,
ни мчаться, ни заставлять нас прислушиваться, ни  сыпаться  нам  в  уши.
Ведь бедность и худосочие тоже притупляют внимание  слушателей,  которым
надоедает медлительность и прерывистость, -  хотя  то,  чего  приходится
ждать, удерживается легче, чем пролетающее мимо. Ведь говорится, что лю-
ди передают ученикам знания, - но что уносится прочь, того не  передашь.
(4) Подумай и о том, что речь, цель которой - истина, должна быть  прос-
той и безыскусной, между тем как в речах перед народом нет ни слова  ис-
тины: их цель - взбудоражить толпу, мгновенно увлечь неискушенный  слух,
они уносятся, не давая над собою подумать. Но как может направлять  дру-
гих то, что само не подчинено правилам? Неужто речь, произнесенная  ради
излечения души, не должна в нас проникнуть? Лекарства не  помогут,  если
не задержатся в теле.
   (5) Кроме того, в такой речи немало пустого и суетного,  шуму  в  ней
больше, чем силы. Нужно умерить мои страхи, унять раздражение,  рассеять
заблуждения, нужно обуздать расточительность, искоренить алчность. Разве
удастся это сделать на лету? Какой врач лечит больных мимоходом? Да  что
тут! Даже и удовольствия не доставляет этот треск без разбору сыплющихся
слов! (6) Точно так же, как довольно однажды познакомиться  с  тем,  что
казалось невероятным, больше  чем  достаточно  один  раз  услыхать  этих
умельцев. Чему захочешь у них учиться, в чем подражать им? Какое  мненье
составишь о душе того, чья беспорядочная речь несется  без  удержу?  (7)
Бегущие под уклон останавливаются не там, где наметили, вес тела увлека-
ет их с разбегу дальше, чем они хотели, - и так же быстрая речь себе  не
подвластна и не пристала философии, которая должна не бросать  слова  на
ветер, а вкладывать их в душу и потому идти шаг за шагом. - (8) "Что  ж,
ей никогда и голоса не возвысить?" - Почему же? Но пусть сохраняет  дос-
тоинство, с которым эта неистовая, чрезмерная сила  несовместима.  Пусть
силы ее будут велики, но сдержанны, пусть  речь  ее  будет  неиссякаемой
стру„й, а не дождевым потоком. По-моему, едва ли и оратору позволительна
такая неудержимая, не ведающая законов скорость речи.  Как  уследить  за
нею судье, подчас неопытному и несведущему? Пусть оратор, даже когда его
увлекает или желание блеснуть, или не властная над собою 2 страсть,  го-
ворит не быстрей и не больше, чем могут выдержать уши.
   (9) Ты правильно сделаешь, если не будешь обращать внимания  на  тех,
кому важно, сколько сказано, а не как сказано, и предпочтешь, если пона-
добится, говорить, как Публий Виниций. - "Как это?" - На вопрос, как го-
ворил Виниций, Азеллий отвечал: "В растяжку".  А  Гемин  Варий  говорил:
"Почему вы называете его красноречивым, не понимаю: он и  трех  слов  не
может связать" 3. Почему же ты не желаешь говорить,  как  Виниций?  (10)
Пусть и тебя прервет какой-нибудь невежа, как Виниция, которому крикнули
из-за того, что он отрывал одно слово от другого, будто  не  говорил,  а
диктовал: "Говори! Скажешь ты когда-нибудь  или  нет?"  Ведь,  я  думаю,
мчаться, как Квинт Гатерий 4, знаменитейший в свое время оратор, не ста-
нет ни один человек в здравом уме. Гатерий не сомневался, не делал пауз,
а раз начав, несся до конца. (11) Есть вещи, которые,  по-моему,  одному
народу подходят больше, другому меньше. У греков такая вольность была бы
терпима, а мы и на письме привыкли разделять слова точками. Даже наш Ци-
церон, с которым так высоко поднялось римское красноречие, не был  рыса-
ком. Римская речь чаще озирается, задумывается и позволяет о себе  поду-
мать. (12) Фабиан, человек, отличавшийся и безупречной жизнью, и знания-
ми, и красноречием (которому принадлежит  последнее  место),  когда  вел
рассуждения, говорил легко, но не скоро, так что речь  его,  можно  ска-
зать, отличалась плавностью, а не быстротой.
   Я не возражаю, если мудрый обладает и этим достоинством, но  не  тре-
бую, чтобы он говорил без запинки: по мне важнее, чтобы речь была хорошо
произнесена, пусть и не так плавно. (13) Я тем более хочу отпугнуть тебя
от этой напасти; ведь если она пристанет к тебе,  значит,  ты  наверняка
потерял стыд, разучился краснеть и перестал  себя  самого  слушать.  Ибо
этот поток, за которым даже ты не следишь, несет много такого, что  тебе
самому потом захочется взять назад. Но, повторяю, к тебе эта напасть  не
пристанет, если ты не потеряешь совесть. Кроме того, нужно ежедневно уп-
ражняться и отдавать свое усердие сначала  предметам,  а  потом  словам.
(14) А им тоже нельзя давать воли, пусть даже они придут сами и  потекут
без всякого твоего труда: мудрецу приличествует не только скромная осан-
ка, но и сжатая, сдержанная речь. А итог всех итогов  таков:  приказываю
тебе говорить медленно! Будь здоров.

   Письмо XLI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты пишешь, что по-прежнему упорно стремишься к совершенству духа;
дело это прекрасное и для тебя спасительное, ибо глупо молить о том, че-
го можно добиться от себя самого. Незачем ни простирать руки к  небесам,
ни просить прислужника в храме, чтобы он допустил нас к самому уху куми-
ра, как будто тот лучше услышит нас: ведь бог близ тебя, с тобою, в  те-
бе! (2) Говорю тебе, Луцилий, что в нас заключен некий божественный дух,
наблюдатель и страж всего хорошего и дурного, - и как мы с ним обращаем-
ся, так и он с нами. Всякий истинный человек добра  причастен  божеству.
Кто без помощи бога может возвыситься над фортуной? Он дает  нам  благо-
родные и правдивые советы. В каждом человеке добра

   ... обитает один - но не ведаем кто - из бессмертных1

   (3) Если тебе встретится роща, где то и дело  попадаются  старые  де-
ревья выше обычного, где не видно неба из-за гущины нависающих друг  над
другом ветвей, то и высота стволов, и уединенность места, и удивительная
под открытым небом тень, густая и без просветов, - все внушит тебе  веру
в присутствие божества. Или если пещера в глубоко изъеденных скалах  не-
сет на своих сводах гору, если выкопана она не  руками,  а  стала  столь
просторной от естественных причин, то душа  у  тебя  всколыхнется  пред-
чувствием святыни. Мы чтим истоки больших рек, ставим  алтари  там,  где
из-под земли вдруг выбиваются обильные потоки, поклоняемся  горячим  ис-
точникам, многие озера для нас священны из-за их темных вод или  безмер-
ной глубины. (4) А если ты увидишь человека, не устрашенного  опасностя-
ми, чуждого страстям, счастливого среди бед, спокойного среди бурь, гля-
дящего на людей сверху вниз, а на богов - как на равных,  разве  не  по-
чувствуешь ты преклонения перед ним? Разве не скажешь: "Тут  есть  нечто
слишком великое и возвышенное, чтобы можно было поверить, будто оно схо-
же с этим жалким телом - своим обиталищем.  Сюда  снизошла  божественная
сила". (5) Если высокая душа чужда волнений, пренебрегает  всем,  словно
все для нее ничтожно, если ей смешны наши страхи и стремления, - значит,
ею движет небесная власть. Ничто столь великое не может существовать без
поддержки божества. И выходит, что большей своей частью эта душа принад-
лежит тому миру, откуда снизошла. Как солнечные лучи,  хоть  и  касаются
земли, пребывают там, откуда исходят, так и душа, великая и святая, хоть
и послана сюда затем, чтобы мы могли ближе познать божественное, хоть  и
не чуждается нас, однако неотрывно связана со своей родиной: от нее  она
зависит, к ней направляет и взоры, и усилия, а в нашей  жизни  участвует
как нечто лучшее.
   (6) Что же это за душа? Та, что не блещет другими благами, кроме сво-
их. Разве есть что глупее, чем хвалить человека за то, что  ему  не  при
надлежит? Есть ли что безумнее, чем восхищаться вещами, которые  немедля
могут перейти к другому? Лошадь не становится лучше, если узда у нее  из
золота. Одно дело - когда выпускают льва с позолоченной гривой,  укротив
его и утомив настолько, что он позволил себя  украсить,  другое  дело  -
когда он выходит неубранный и не сломленный духом. И уж, конечно,  такой
зверь, яростный в нападении, каким создала  его  природа,  прекрасный  в
своей дикости и украшенный лишь тем, что на  него  нельзя  смотреть  без
страха, намного превосходит другого, расслабленного и осыпанного  блест-
ками. (7) Никто не должен похваляться чужим. Мы хвалим  лозу,  если  она
отягощает побеги гроздьями, если гнет подпору к земле весом  собственных
плодов. Кто предпочтет ей лозу, на которой и ягоды, и листья из  золота?
Достоинство лозы - плодоносность; так и в человеке следует хвалить  лишь
то, что от него самого. У такого-то красивая челядь и прекрасный дом, он
много сеет и много получает барыша: но все это - не от  него  самого,  а
вокруг него. (8) Хвали в нем то, что нельзя ни отнять, ни дать, что при-
надлежит самому человеку. Ты спросишь, что это? Душа, а в ней  -  совер-
шенный разум. Ведь человек - разумное существо; значит, для него  высшее
благо - выполнить то, ради чего он рожден. (9) А что требует от него ра-
зум? Ничего трудного: только жить согласно  своей  природе.  Трудно  это
лишь по причине всеобщего безумия мы все толкаем друг  друга  к  пороку.
Как можно вернуть к здравомыслию тех, кого не удерживает никто, а  гонит
вперед целая толпа? Будь здоров.



   Письмо XLII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Неужто ему удалось тебя убедить, будто он - человек добра?  Чело-
веком добра нельзя стать быстро, как нельзя быстро распознать его.  Зна-
ешь, кого я называю теперь людьми добра? Людей второго  разбора!  Потому
что истинный человек добра рождается, может быть, раз в пятьсот лет, как
феникс; впрочем, нет ничего удивительного в том, что великое  появляется
изредка. Посредственное, рожденное для того, чтобы влиться в толпу, фор-
туна создает одно за другим, исключительность исключительного  удостове-
ряется его редкостью. (2) А ему еще далеко до того, чем он себя провозг-
лашает; и знай он, что такое человек добра, он бы не считал себя  таким,
а может быть, и не надеялся бы им стать. - "Но он плохо  думает  о  пло-
хих". - Как и сами плохие люди: ведь тяжелей всего  порочность  карается
тем, что противна и самой себе, и своим приверженцам. - (3) "Он  ненави-
дит тех, кто, внезапно получив большую власть, не властны сдерживать се-
бя". - И он бы делал то же самое, если бы мог. Пороки многих скрыты, по-
тому что немощны, а уверенные в своих силах, они стали бы не менее дерз-
ки, чем те, которых счастье вывело на свет. (4) У таких лишь нет средств
развернуться во всей своей низости. Так ядовитую змею не опасно трогать,
пока она скована холодом: не то что в ней нет яда, а просто  он  заморо-
жен. Многим не хватает только благосклонности судьбы, чтобы сравняться и
жестокостью, и честолюбием, и жаждой роскоши с самыми  худшими.  Дай  им
силы на все, чего они хотят, и ты узнаешь, что хочется им того  же.  (5)
Помнишь, когда ты утверждал, будто один такой в твоей власти, я ответил,
что он легок, как птица, и держишь ты его не за лапу, а за перо? Разве я
солгал? Ты держал его за пушинку, он оставил ее у тебя в руках - и унес-
ся. Знаешь, сколько он еще сыграет с тобой шуток, как много натворит та-
кого, что потом на его же голову падет? Он не видел, что,  угрожая  дру-
гим, ставит и себя под угрозу. Он не думал, что все, чего он домогается,
даже и не будь оно ненужным, было бы обременительным.
   (6) Значит, за чем бы мы ни гнались,  чего  бы  ни  домогались  ценой
больших трудов, следует посмотреть, просто ли в нем нет ничего приятного
или же больше есть неприятного. Одно не нужно, другое не стоит своей це-
ны. А мы этого не замечаем, нам кажется, будто мы даром  берем  то,  что
обходится очень дорого. (7) Все наше тупоумие заметно хотя бы  из  того,
что мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на  что  тратим
самих себя, то зовем даровым. Чего мы не пожелали бы купить, если  бы  в
уплату пришлось отдать дом или красивое и  плодородное  имение,  -  ради
этого готовы терпеть тревоги и опасности, потерять и стыд, и свободу,  и
время. Всякий ценит самого себя дешевле всего. (8) Будем же во всех  де-
лах и помыслах действовать так, словно мы пришли к торговцу каким-нибудь
товаром, и посмотрим, сколько просят за то, что мы  желаем.  Часто  цена
высока, а дают всего ничего. И еще я могу показать  тебе  много  такого,
что, попав к нам в руки, отнимает у нас свободу; если бы оно нам не при-
надлежало, мы принадлежали бы самим себе.
   (9) Хорошо подумай об этом и тогда, когда дело идет не о  прибыли,  а
об убытке. С тем-то предстоит расстаться; но разве оно всегда было  тво-
им? Ты так же легко проживешь без него, как жил когда-то. Если ты  долго
владел утраченным, то успел им насытиться, если  недолго,  то  не  успел
привыкнуть к нему. Меньше будет денег? Значит,  и  меньше  докуки.  (10)
Меньше милостей? Значит, и меньше зависти. Взгляни, что доводит  нас  до
безумия, что мы теряем со слезами, - и ты  поймешь,  что  горек  не  сам
урон, а мнение о нем. Никто не чувствует потери, - о ней только  думают.
Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить
себя? Будь здоров.




   Письмо XLII