живает  цен-
зорской отметки, - особенно когда пир устраивают, как говорят наши кути-
лы, в честь себя самого и своего гения? Но бывало,  что  самым  скромным
людям во столько же сестерциев обходились вступительные пиры 11. Одно  и
то же, если делается ради обжорства, - позорно, если ради  чести,  -  не
навлекает упрека, ибо это уже не мотовство, а трата, освященная обычаем.
   (42) Когда Тиберию цезарю прислали краснобородку невероятных размеров
(почему бы мне не сообщить ее вес и не подзадорить наших обжор? -  гово-
рят, в ней было около четырех с половиною фунтов), тот приказал  отнести
ее на мясной рынок и добавил: "Ну, друзья, либо я во всем ошибаюсь, либо
эту рыбу купят Апиций или Публий Октавий 12". И эта его догадка исполни-
лась сверх всех ожиданий: оба стали тягаться за краснобородку, продавае-
мую цезарем, и победил Октавий, который, чтобы рыба не досталась Апицию,
купил ее за пять тысяч сестерциев, чем  стяжал  величайшую  славу  среди
своих. Платить такую цену было позорно только для Октавия,  -  тот,  кто
послал рыбу Тиберию (впрочем, я и его бы упрекнул), просто восхищен  был
предметом, достойным, по его мненью, лишь цезаря. (43) Этот сидит  подле
больного друга, - мы его одобряем: другой делает то же ради  наследства,
- он коршун, ожидающий падали. Одно и то же может  быть  и  позорным,  и
честным: важно, почему и как оно делается. Но все будет делаться честно,
если мы преданы одной лишь честности и считаем, что в делах человеческих
только то и благо, что из нее проистекает. Все остальное - благо лишь на
сей миг. (44) Такое убеждение должно прочно укорениться в нас на всю на-
шу жизнь; его я и называю основою. Каково будет убеждение, таковы  и  по
ступки, и помыслы, а каковы будут они, такова и жизнь. Кто хочет привес-
ти в должный порядок целое, тому мало убедить других в той или этой час-
ти. (45) Марк Брут 13 в книге, озаглавленной Пер'1 ха&^хомто-, дает мно-
жество наставлений и родителям, и детям, и братьям, - но никто не выпол-
нит их как должно, если не с чем будет соразмерять поступки. Так  поста-
вим перед собою цель - высшее благо, чтобы стремиться к ней изо всех сил
и иметь ее в виду в каждом деле, в каждом слове, - так  мореходы  должны
направлять свой путь по какой-нибудь звезде. (46)  Кто  живет  без  цели
впереди, тот всегда блуждает. А если  непременно  нужно  поставить  себе
цель, то становятся необходимы и основоположенья.  Я  думаю,  ты  согла-
сишься, что нет зрелища постыднее, чем колеблющийся, нерешительный, роб-
кий человек, пугливо отдергивающий ногу. Но мы окажемся такими во всяком
деле, если не избавимся от всего, что сковывает и удерживает нам душу  и
не дает вложить в него всего себя.
   (47) Есть обычай давать наставленья, как следует чтить богов. Мы зап-
рещаем зажигать им светильники по субботам, - ведь и боги не нуждаются в
освещенье, и людям нет никакой радости от копоти. Мы возбраняем являться
с утренними приветствиями и сидеть перед  дверьми  храмов:  таким  угож-
деньем подкупают людское тщеславие, бога чтит тот, кто его познал. Мы не
велим приносить Юпитеру простыни и скребницы, держать зеркало перед Юно-
ной, - богу не нужны прислужники 14 Почему? Да потому что он сам  служит
роду человеческому, везде и всякому готовый помочь. (48)  Пусть  человек
выслушал, какую меру надо соблюдать в жертвоприношеньях, как  необходимо
бежать прочь от докучных суеверий, - все равно он далеко не пойдет, если
как должно не постигнет умом, каков есть бог - всем владеющий, все  нис-
посылающий, безвозмездно -благодетельствующий. В  чем  причина  божеских
благодеяний? В природе богов. (49) Заблуждается думающий, будто  они  не
хотят вредить: они и не могут. Невозможно ни им причинить, ни от них по-
терпеть урон: ведь ущерб, который нам наносят и который наносим мы, свя-
заны. Кого высокая и прекрасная природа избавила от угроз,  тем  она  не
дала и грозить другим. (50) Начало почитания богов - вера в  них;  затем
следует признать за ними и величье, и благость, без которой нет величия,
знать, что это они правят миром, они  устрояют  своею  силой  вселенную,
опекают род человеческий, заботясь иногда и об отдельных людях. Они и не
причиняют зла, и не испытывают; впрочем, некоторых они и  наказывают,  и
обуздывают, и налагают кару, посылая ее порою и под видом  блага  Хочешь
умилостивить богов? Будь благ! Кто им подражает, тот чтит их достаточно!
   (51) Но вот другой вопрос, - как обращаться с людьми? Что нам делать?
Какие давать наставленья? Чтобы щадили человеческую кровь? Какая это ма-
лость, - не вредить тем, кому должно приносить пользу! Великая, конечно,
слава для человека - быть милосердным к  другому  человеку!  Поучать  ли
нам, что тонущему надо протянуть руку, заблудившемуся - указать  дорогу,
с голодным - поделиться хлебом? Когда я кончу перечислять все, что  сле-
дует делать и чего избегать? Ведь я могу преподать одно короткое правило
о том, в чем человеческий долг: (52) "Все, что ты видишь, в чем заключе-
но и божественное и человеческое, - едино: мы - только  члены  огромного
тела. Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназна-
чившая, родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь,  сделала
нас общительными, она установила, что правильно и справедливо, и  по  ее
установлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее  веле-
нию должна быть протянута рука помощи. (53) Пусть будет у нас и в  серд-
це, и на устах этот стих:

   Коль скоро сам я человек, то думаю,
   Что мне ничто не чуждо человеческое.15

   Запомним: мы родились, чтобы жить вместе. И сообщество  наше  подобно
своду, который потому и держится, что камни не дают друг другу упасть".
   (54) Сказав о богах и людях, посмотрим, как надо обращаться с вещами.
Мы бросали бы наставленья на ветер, не наставив  предварительно,  каковы
должны быть наши мнения о каждом предмете: о бедности и о  богатстве,  о
славе и о поношенье, о родине и об изгнании. Оценим все по  отдельности,
отбросив прочь общие толки, и доищемся, что это такое, а не как  называ-
ется.
   (55) Перейдем теперь к добродетелям. Иной станет  поучать,  чтобы  мы
высоко ценили разумность, учились храбрости, любили воздержность и, если
это возможно, больше всего прилежали душой справедливости. Но он  ничего
не добьется, если мы не знаем, что такое добродетель, одна  ли  она  или
есть их множество, существуют ли они раздельно или  неразрывно  связаны,
обладает ли обладающий одною и всеми остальными, различаются  ли  они  и
чем. (56) Ремесленнику нет надобности исследовать свое ремесло, где  его
начало и каково примененье, так же как и миму -  искусство  танца.  Если
такие искусства знают сами себя, этого довольно 16, так как они не охва-
тывают жизнь целиком. Добродетель есть знание и себя самой, и других ве-
щей. Нужно выучить в ней все, чтобы выучиться ей. (57) Поступок не будет
правильным без правильного намеренья, которым поступок и порождается.  И
опять-таки намеренье не будет правильным без правильного строя души, ко-
торым и порождается намеренье. А строй души не будет наилучшим, если она
не постигнет законов всей жизни, не определит, как нужно судить о каждой
вещи, и не сведет ее к тому, что она есть поистине.  Спокойствие  доста-
нется на долю только тем, кто пришел к незыблемым и твердым сужденьям, а
остальные то и дело вновь берутся за прежнее, с чем покончили, и так ме-
чутся между отказом и желанием. (58) А причина метаний - в том, что  для
руководимых самым ненадежным вожатым, молвою, ничто не ясно. Если хочешь
всегда хотеть одного и того же, надо хотеть истинного. Но до  истины  не
дойти, не зная основоположений: они заключают в себе всю жизнь. Благо  и
зло, честное и постыдное, благочестивое и нечестивое, добродетели и при-
ложение добродетелей, обладание вещами удобными,  доброе  имя  и  досто-
инство, здоровье, сила, красота, острота чувств - все это требует  оцен-
щика. Пусть нам будет позволено знать, что по какой цене следует занести
в список. (59) Ведь ты заблуждаешься: многое кажется  тебе  дороже,  чем
оно есть; то, что считается у нас самым важным, - богатство,  милость  и
власть - не стоят и сестерция: вот как ты заблуждаешься! Но  тебе  этого
не узнать, если ты не разберешься в том законе, по которому  такие  вещи
сравниваются и оцениваются. Как листья не могут жить сами по себе, -  им
нужна ветка, чтобы на ней держаться и пить из нее сок, - так и наставле-
ния, если они одни, вянут: им нужно прирасти к учению.
   (60) И потом те, кто отбрасывает основоположенья,  не  понимают,  что
этим самым укрепляют их. Что они говорят? Для  объяснения  жизни  хватит
наставлений, и лишними будут основоположенья мудрости, то есть  догматы.
Но и то, что они говорят, есть догмат, - так же как я, если  бы  сказал,
что нужно отказаться от наставлений, ибо они излишни, и обратить все на-
ше усердие на одни только основоположенья, давал бы наставленье, утверж-
дая, будто о наставленьях незачем и думать! (61) В философии одно требу-
ет увещаний, другое, и к тому же многое, - доказательств: это то, что не
лежит на поверхности и едва может быть обнаружено благодаря  величайшему
прилежанию и тонкости. Но если необходимы доказательства,  необходимы  и
основоположенья, потому что в них истина подкреплена доводами. Есть вещи
явные, есть темные. Явные - те, которые постигаются чувствами и памятью,
темные - те, что им недоступны. Разум же  не  довольствуется  очевидным,
большая и прекраснейшая его часть занята тайным. Тайное требует  доказа-
тельства, - но без основоположений доказывать нельзя; значит,  основопо-
ложенья необходимы. (62) Что делает воззрение всеобщим, то же самое  де-
лает его и совершенным: это - твердая убежденность, и если без нее все в
душе плавает, то необходимы основоположенья,  дающие  душам  непоколеби-
мость суждений. (63) Наконец, если мы поучаем кого-нибудь  относиться  к
другу как к самому себе, верить, что враг может стать другом,  стараться
первому внушить любовь, а во втором утишить  ненависть,  мы  прибавляем:
"Это справедливо и честно". Но в честности и справедливости и заключает-
ся смысл наших основоположений; значит, они необходимы, если ни той,  ни
другой без них нет.
   (64) Нужно сочетать основоположенья и наставленья: ведь и  ветви  без
корня бесполезны, и корни получают помощь от того,  что  ими  порождено.
Чем полезны нам руки, нельзя не знать, - они помогают нам явно; а  серд-
це, благодаря которому руки живут и действуют,  которое  приводит  их  в
движение, - сердце прячется. То же самое могу сказать  я  и  о  -настав-
леньях: они на виду, тогда как основоположенья мудрости скрыты. Как  ве-
личайшие святыни таинств известны только посвященным, так и в  философии
тайны ее священнодействий открыты только для взора избранных и  допущен-
ных, а наставленья и прочее в этом роде известно и непосвященным.
   (65) Посидоний считает необходимым не только "наставительство"  (вос-
пользуемся его словом и мы), но и ободренье, утешенье, убежденье. К  ним
он прибавляет изыскание причин - этиологию (не вижу, почему бы и нам  не
сказать так, если грамматики, стражи латинского языка,  употребляют  это
название). По его словам, полезно будет и описание каждой добродетели, -
его Посидоний именует "отологией", а другие - "характеристикой", так как
оно выделяет приметы каждой добродетели и порока, по которым можно  раз-
личить сходные между собою. (66) Суть у этого дела та же, что у  настав-
лений. Ведь наставник говорит: "Делай так-то, если хочешь быть  воздерж-
ным", - а описывающий: "Воздержан тот, кто делает то-то, а того-то  гну-
шается". - Ты спросишь, в чем разница? - Один дает наставленья к  добро-
детели, другой приводит образец. Должен признаться, что такие описания и
(воспользуюсь словечком откупщиков) "образчики" небесполезны:  предложим
достойный хвалы пример, - найдется и подражатель. (67) Разве, по-твоему,
бесполезно назвать приметы, по которым  ты  узнаешь  благородного  коня,
чтобы не ошибиться при покупке и не тратить  труда,  объезжая  ленивого?
Так насколько полезнее знать признаки величия духа, которые можно  пере-
нять у другого!

   (68) Прежде всего, на лугу племенных кровен жеребенок
   Шествует выше других и мягко ноги сгибает.
   Первым бежит по дороге, в поток бросается бурный,
   И не боится шаги мосту неизвестному вверить.
   Шумов пустых не пугается он; горда его шея,
   Морда точеная, круп налитой и подтянуто брюхо,
   Великолепная грудь мускулиста. .. ...
   Едва прогремит издалека оружье,
   Конь уже рвется вперед, трепещет, ушами поводит,
   Ржет и, наполнясь огнем, ноздрями его выдыхает.17

   (69) Хоть наш Вергилий ведет речь о другом, описал он отважного мужа:
я бы иного изображения великого мужа и не дал. Пусть мне  надо  было  бы
нарисовать Катона, бестрепетного среди грохота гражданских распрей, пер-
вым нападающего на придвинувшиеся уже к Альпам отряды, идущего навстречу
гражданской войне: я не приписал бы ему ни иного выраженья лица, ни иной
осанки. (70) Никто не мог шествовать выше того, кто  поднялся  и  против
Цезаря, и против Помпея, и когда одни становились приверженцами  цезари-
анских сил, другие - помпеянских, бросал вызов и тем и другим,  доказав,
что и у республики остались сторонники. Разве что о  Катоне  мало  будет
сказать:

   Шумов пустых не пугается он...

   Почему? Да потому что он не пугался и подлинного близкого шума, когда
поднял свободный голос против  десяти  легионов  и  галльских  вспомога-
тельных отрядов и варварских сил, перемешанных с римскими, когда убеждал
республику не терять мужества и на все решиться ради свободы, ибо  чест-
нее ей пропасть, чем пойти в рабство! (71)  Сколько  в  нем  силы  духа,
сколько  уверенности  среди  общего  трепета!  Ведь  ему   понятно:   он
единственный, о чьей свободе речь не идет; вопрос не в том, быть ли  Ка-
тону свободным, а в том, жить ли ему среди свободных. Оттого и презренье
к мечам и угрозам. Восхищаясь необоримой стойкостью мужа, не дрогнувшего
среди общего крушенья, нельзя не сказать:

   Великолепная грудь!

   (72) Полезно не только говорить, какими бывают мужи добра, и  нарисо-
вать их облик и черты, но и рассказывать, какими они  были,  и  показать
последнюю, самую отважную рану Катона, через которую  свобода  испустила
дух, показать мудрость Лелия и его единодушие со  Сципионом,  прекрасные
деянья другого Катона дома и на войне, Тубероновы  деревянные  козлы  на
пиру, что он дал народу 18, и козьи шкуры вместо покрывал, и перед  свя-
тилищем Юпитера - выставленную для пирующих глиняную посуду. Что  сделал
Туберон, как не освятил бедность на Капитолии? Пусть я не знал бы других
его деяний, позволяющих поставить его в ряд с Катонами, - неужели мы  не
поверили бы одному этому? То был не пир, а суд над нравами. (73) О, нас-
колько же люди, жадные до славы, не ведают, что она есть и как ее  доби-
ваться! В тот день римский народ видел утварь многих,  но  восхищен  был
утварью одного. Золото и серебро всех других было изломано и тысячекрат-
но переплавлено, а Туберонова глина будет цела во все века. Будь здоров.


   Письмо XCVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) А ты все-таки на что-то сердишься или жалуешься и  не  понимаешь,
что во всем этом плохо одно: твое негодованье и жалобы. Если ты спросишь
меня, то я думаю, что у человека нет никаких  несчастий,  кроме  одного:
если он хоть что-то в природе считает несчастьем. Я стану несносен само-
му себе в тот день, когда не смогу чего-нибудь вынести. Я хвораю? Такова
доля человека! Перемерла челядь? задавили долги? стал оседать дом? мучат
убытки, раны, труды, тревоги? Обычное дело! Мало того:  неизбежное.  (2)
Все это предопределено, а не случайно. Если ты хоть немного мне  веришь,
я открою тебе самые сокровенные мои чувства: ко всему, что кажется враж-
дебным и тягостным, я отношусь так: богу я не повинуюсь, а соглашаюсь  с
ним и следую за ним не по необходимости, а от всей души. Что бы со  мной
ни случилось, ничего я не приму с печальным или злым лицом. Нет  налога,
который я платил бы против воли. А все то, над чем мы стонем, чему  ужа-
саемся, есть лишь налог на жизнь. Так что, мой Луцилий, и не надейся,  и
не старайся получить от него освобожденье. (3) Тебя  беспокоила  боль  в
мочевом пузыре, письма пришли не слишком приятные, одолели  непрестанные
убытки; подойду еще ближе: ты боялся за свою жизнь. Так разве ты,  когда
желал себе дожить до старости, не знал, что желаешь и всего  этого?  Это
все неизбежно в долгой жизни, как в долгой дороге неизбежны  и  пыль,  и
грязь, и дожди. - (4) "Я хотел жить, но так, чтобы быть  избавленным  от
всего неприятного". - Такие по-женски расслабленные речи мужу не приста-
ли! Посмотри сам, как ты примешь такое мое пожелание, -  а  я  произношу
его не только от чистого сердца, но и с твердостью  сердца:  да  избавят
тебя все боги и богини от постоянных ласк фортуны! (5) Спроси сам  себя:
если бы кто из богов дал тебе власть выбирать, где захотел бы ты жить, -
в обжорном ряду или в лагере? А ведь жить, Луцилий, значит нести военную
службу. И кто не знает покоя, кто идет вверх и вниз по  трудным  кручам,
кто совершает опаснейшие вылазки, - те храбрые мужи, первые в  стане,  а
те, кого нежит постыдный покой, покуда другие трудятся,  -  те  голубки,
позором избавленные от опасности. Будь здоров.


   Письмо XCVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты ошибаешься, Луцилий, если думаешь, будто только наш век  пови-
нен в таких пороках, как страсть к роскоши, пренебрежение добрыми нрава-
ми и все прочее, в чем каждый упрекает свое столетье. Это  свойства  лю-
дей, а не времен: ни один век от вины не свободен. А если ты начнешь из-
мерять распущенность каждого, то, стыдно сказать, никогда не грешили так
открыто, как на глазах у Катона. (2) Некоторые думают, будто деньги были
заплачены в том суде, где Клодий обвинялся в тайном блуде с женою Цезаря
и в осквернении таинств жертвоприношения1, совершаемого, как принято го-
ворить, от лица народа, видеть которое всякому мужчине возбраняется  так
строго, что даже  нарисованных  животных-самцов  чем-нибудь  прикрывают.
Верно, судьи получили и деньги, но вдобавок (и это куда позорнее  денеж-
ной сделки!) - возможность поблудить на закуску с замужними женщинами  и
подростками из знатных семей.
   (3) В самом преступленье было меньше греха, чем в его оправдании. Об-
виненный в прелюбодеянье поделился тем, в чем был  обвинен,  и  перестал
беспокоиться о своем благополучии, лишь когда уподобил себе своих судей.
И это в суде, где сам Катон если и не заседал,  то  давал  показания!  Я
приведу слова Цицерона, так как поверить в это невозможно2:
   (4) "Он пригласил к себе, пообещал, поручился, роздал. Вот уж, благие
боги, гнусное дело! Как самую дорогую мзду кое-кто из судей получил ночи
с некоторыми женщинами и свиданья с некоторыми  подростками  из  знатных
семей". - (5) Не ко времени сетовать из-за денег, когда главное  надбав-
ка! - "Хочешь жену этого сурового мужа? Получай! Хочешь супругу того бо-
гача? И ее доставлю тебе в постель! Не захочешь блудить  -  считай  меня
виновным. И та красавица, которую ты хочешь, придет к  тебе,  и  ночь  с
этим я обещаю тебе безотлагательно: обещанье будет выполнено еще до сро-
ка вынесения приговора". - Раздаривать прелюбо деянья хуже,  чем  совер-
шать их: ведь не по доброй воле шли на них матери семейств. (6) Эти Кло-
диевы судьи требовали от сената охраны, необходимой им только  в  случае
обвинительного приговора, - и получили ее. А Катул остроумно  сказал  им
на это, после оправдания подсудимого:
   "Зачем вы добиваетесь охраны? Чтобы у вас деньги не отняли?" Но среди
этих шуточек ушел безнаказанно тот, кто до суда был блудодеем, на суде -
сводником, кто от наказанья избавился еще гнуснее, чем заслужил его. (7)
Бывают ли, по-твоему, нравы развращеннее, если ни  священно-действо,  ни
суд - не преграда для похоти, если на