ак на  нас  с  беспо-
койством смотрят тысячи людей, которые, чтобы добыть что-нибудь себе  же
на погибель, попадают из одной беды в другую и гонятся за тем и за  дру-
гим, чтобы вскоре от него же бежать или им погнушаться. (6) Кто, достиг-
ши, довольствовался тем, что представлялось ему покрывающим  с  избытком
все желанья? Счастье, вопреки общему мнению, не жадно, а слишком ничтож-
но, чтобы кого-нибудь насытить. Тебе кажется высоким то, от чего ты  да-
леко, а взойди наверх - и оно окажется низким. Пусть я буду лжецом, если
тебе и тогда не захочется взойти выше: то, что  ты  считал  вершиной,  -
только ступенька. (7) От незнания истины плохо всем. Люди мчатся, словно
вдогонку за благами, обманутые слухами,  а  потом,  достигнув  и  немало
выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или тщетно, или меньше,
чем они надеялись; а немалая часть людей дивится обманчивым издалека ве-
щам, и большое кажется толпе благом.
   (8) Чтобы такое не случилось и с нами, исследуем, что есть благо. Его
толкуют по-разному: один определяет его так, другой говорит о нем иначе.
Некоторые дают такое определенье: "Благо есть то, что  привлекает  души,
что зовет их к себе" На это сразу же возражают: а что,  если  оно  зовет
души им на погибель? Ведь ты знаешь, как много  зол  выглядит  соблазни-
тельно. Правда и правдоподобье отличаются друг от друга. Благо же непре-
менно сочетается с правдой: что не истинно, то не благо; а что привлека-
ет и заманивает, то правдоподобно,  оно  подкрадывается,  подзадоривает,
влечет. (9) Другие давали такое определенье: "Благо - это то,  что  зас-
тавляет желать себя, вызывает в душе сильное стремленье к себе". - И  на
это можно возразить так же: сильное стремленье вызывает в душе многое, к
чему стремятся себе на горе. Лучшее определение дают  те,  что  говорят:
"Благо - это то, что вызывает в душе стремленье к себе, согласное с при-
родой, и только потому заслуживает, чтобы его домогались". Что  заслужи-
вает домогательства, то честно, ибо и стремленье к нему совершенно. (10)
Но тут сам предмет напоминает мне, что уместно будет сказать о  различии
между благом и честностью. У них есть нечто единое и  неразделимое:  нет
блага, в котором не было бы доли честности, и что честно, то всегда бла-
го. А в чем же различие? Честность есть совершенное  благо,  завершающее
собою блаженство жизни, благо, через причастность которому и все  прочее
становится благом. (11) Вот что я имею в виду: военная служба, например,
или начальство над легионом, или право вершить суд - все это и не  благо
и не зло. Но когда обязанности эти исполняются  честно,  они  становятся
благами, переходят из разряда вещей безразличных в  разряд  благ.  Благо
делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе бла-
го. Благо вытекает из честности, честность - сама себе  исток.  Нынешнее
благо могло когда-то быть злом; все, что честно, иначе как  благом  быть
не может.
   (12) Некоторые давали и такое определение: "Благо есть то,  что  сог-
ласно с природой". Слушай внимательно, что я скажу: все, что благо, сог-
ласно с природой, но не все, что согласно с природой, есть также и  бла-
го. Много вещей не противоречат природе, но они так  ничтожны,  что  имя
блага им не пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения,  из
благ же и самое малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно  не
станет благом, а став благом, перестанет быть ничтожным. Как  распознать
благо? Оно в совершенстве согласуется с природой. - (13) "Ты не споришь,
что благо согласно с природой, ибо таково его качество, но  утверждаешь,
будто есть и не блага, согласные с природой. Как же может быть одно бла-
гом, другое нет? Как может быть разного свойства то, что обладает  таким
важным общим признаком, как согласие с природой?"  -  (14)  Может  из-за
своей величины. Не ново, что многое, вырастая, изменяется. Был  ребенком
- стал взрослым, и качество уже другое: ребенок  неразумен,  взрослый  -
разумен. Многое благодаря приросту делается не только больше, но и  дру-
гим. - (15) "Нет, что становится больше, не становится  другим:  нальешь
ли ты вино в бутылку или в бочку, - разницы нет, вино и там и там сохра-
няет свое качество; возьми от большого количества меда  немного  -  вкус
будет тот же". - Но твои примеры - совсем другого  рода:  у  этих  вещей
свойства сохраняются, хотя их самих становится больше. (16)  Есть  вещи,
которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств, и  есть  такие,  что
после многих добавлений от последнего превращаются в нечто  другое,  ибо
оно-то и придает им новое, иное, нежели прежде,  качество.  Один  камень
создает свод - тот, который замыкает  наклонные  стены  и,  вклинившись,
связывает остальные камни. Почему больше всего делает  последнее  добав-
ленье, как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а  завер-
шает собою. (17) А некоторые вещи в постепенном движении избавляются  от
прежнего обличья и принимают новое. Если душа долго осматривает  что-ни-
будь и устает следовать за его величиной, мы начинаем называть эту  вещь
бесконечной, - а это совсем не то, что вещи, кажущиеся большими, но име-
ющие предел. Так же точно мы думаем, что такая-то вещь делится с трудом,
и с возрастанием трудности под конец обнаруживаем, что она  неделима;  а
от того, что движется еле-еле и с натугой, мы переходим к  неподвижному.
Таким же образом нечто было согласно с природой, - но возрастание  вели-
чины переводит его в другое качество, и оно становится благом. Будь здо-
ров.



   Письмо СXIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Никогда я, если найду что-нибудь, не жду, пока ты скажешь:  "Чур,
на двоих!" - а сам себе говорю это. Ты  спросишь,  какова  моя  находка?
Подставляй полу, здесь чистая прибыль! Я научу тебя,  как  в  два  счета
стать богачом, - а тебе об этом куда как хочется услышать, и недаром:  я
кратчайшим путем поведу тебя к величайшему богатству. Впрочем, тебе  ну-
жен будет заимодавец; чтобы начать дело, придется взять в долг; но я  не
хочу, чтобы ты брал через вторые руки, не хочу, чтобы посредники трепали
твое имя. (2) Я представляю тебе сговорчивого  заимодавца  -  того,  что
указан был Катоном: "Бери в долг у себя самого". Нам хватит любой малос-
ти, если все, чего недостает, мы будем просить у себя самих.  Знай,  мой
Луцилий: что не желать, что иметь - одно и то же. Итог и тут и там  оди-
наков: мучиться ты не будешь. Я не поучаю тебя хоть в чем-нибудь отказы-
вать природе: она упряма, одолеть ее нельзя, - все равно потребует свое-
го; но что выходит за ее пределы, то заемное, а не  необходимое.  (3)  Я
голоден, - надо поесть; а полбяной будет хлеб или пшеничный, это к  при-
роде касательства не имеет. Она хочет, чтобы мы насыщали  утробу,  а  не
ублажали. Мне хочется пить, - а какую воду - ту ли, что я  зачерпнул  из
соседнего озера, или ту, которую запечатал снегом, чтобы она была свежей
от заемного холода, - это к природе касательства не имеет. Она велит од-
но: утолить жажду; будет ли твой кубок из золота,  из  хрусталя  или  из
мурры, будет ли у тебя тибуртинская чашка1 или собственная горсть, - это
природе неважно. (4) В каждом деле смотри на цель - и откажешься от все-
го лишнего. Голод взывает ко мне, - я протяну руку к тому, что ближе ле-
жит, а он сам сделает вкусным все, что бы я ни взял. (5) Голодный  ничем
не гнушается.
   - "А что же будет у меня для  удовольствия?"  -  По-моему,  прекрасно
сказано: "Мудрец - самый неустанный искатель природного богатства". - Ты
скажешь: "Что ты угощаешь меня с пустой тарелки? Я приготовил было мешки
для денег, озирался, выбирая, в какое море мне пуститься  для  торговли,
какой взять откуп, какие ввозить товары.  Посулить  богатство,  а  потом
учить бедности, - это обман!" - Стало быть, того, кто ни в чем не  знает
недостатка, ты считаешь бедняком? - "Но этим он  обязан  себе  и  своему
терпению, а не фортуне". - Так ты не хочешь считать его  богатым  только
потому, что его богатство неисчерпаемо?  Что  больше:  иметь  много  или
сколько хочется? (6) Кто имеет много, тот желает еще больше, - а это до-
казывает, что он имеет меньше, чем ему хочется. А у кого  есть,  сколько
хочется, тот достиг цели, - чего никогда не дается богатству. Ты  потому
только считаешь, будто у них нет богатства, что их корысти ради не внес-
ли в смертные списки, что им корысти ради не подсыпали яду  ни  сын,  ни
жена? что во время войны им ничего не грозит? что в дни мира они свобод-
ны от дел? что ни владеть такими богатствами не опасно, ни распоряжаться
не трудно? - (7) "Но ведь мало есть у того, кто разве что не знает холо-
да, и голода, и жажды!" - Большего нет и у Юпитера! Иметь,  сколько  хо-
чется, никогда не мало, а меньше, чем хочется, - всегда мало. После  Да-
рия, после индийцев Александр Македонский беден. Разве я  лгу?  Ведь  он
ищет, чего бы присвоить, рыщет по неведомым морям, шлет в океан флот  за
флотом, взламывает, так сказать, запоры мира. Чего довольно самой приро-
де, человеку мало! (8) Нашелся один, кто, имея все, захотел еще. Вот  до
чего слеп наш ум, вот до чего легко каждый из нас, преуспев, забывает, с
чего начал! Он, не бесспорный владетель жалкого уголка2, достигнув  гра-
ницы земли и возвращаясь по захваченному им миру, был печален.
   (9) Деньги никого не сделали богатым, - наоборот, каждого они  делают
еще жаднее до денег. Ты спросишь, в чем тут причина?  Кто  имеет  много,
тому становится по силам иметь больше. Одним словом, можешь взять  любо-
го, чьи имена называют заодно с Крассом и Лицинием3, и вывести на среди-
ну; пусть принесет свое имущество и подсчитает, что имеет и на что наде-
ется; он беден, если верить мне, а если поверить тебе,  то  может  обед-
неть. (10) А тот, кто сообразуется с требованьями природы, не только  не
чувствует, но и не боится бедности. Впрочем, знай,  что  сократить  свое
добро до естественной меры крайне трудно: тот, кого мы называем  близким
к природе, кого ты именуешь бедняком, что-нибудь лишнее да  имеет.  (11)
Богатство ослепляет толпу и привлекает к себе взгляды, если из дому  вы-
носят много денег, если крыша у него  щедро  позолочена,  если  отборная
прислуга бросается в глаза  или  красотой  и  ростом,  или  платьем.  Но
счастье таких богачей смотрит на улицу; а тот, кого  мы  избавили  и  от
толпы, и от фортуны, счастлив изнутри. (12) Ведь что до тех, у кого хло-
потливая бедность ложно присвоила имя богатства, то  они  вроде  больных
лихорадкой, про которых говорят: "у него лихорадка", - а между  тем  как
раз он у нее во власти. Но говорим мы и так: "его треплет лихорадка";  и
тут нужно говорить так же: "его треплет богатство".
   В одном я хочу тебя вразумить, - в том, в чем любых вразумлений мало:
мерь все естественными желаниями, которые можно удовлетворить или  зада-
ром, или за малую цену. И не смей примешивать к желаньям пороки! (13) Ты
спрашиваешь, каким должен быть стол, на каком серебре подавать, надо ли,
чтобы все прислужники были одного роста и без бороды.  Но  ведь  природе
ничего, кроме пищи, не нужно!

   Разве, коль жажда тебе жжет глотку, ты лишь к золотому
   Тянешься кубку? Голодный, всего, кроме ромба, павлина,
   Будешь гнушаться? 4

   (14) Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем  -  ему
нет дела. Остальное - муки злосчастной жажды роскоши: это она  доискива-
ется, как бы ей, наевшись, снова захотеть есть, как ей не  наполнить,  а
набить брюхо, как вновь возбудить  жажду,  напившись  первыми  глотками.
Прекрасно говорит Гораций, что жажде нет дела,  в  какой  чаше  и  сколь
изящною рукою подана вода. А если ты считаешь важным, кудряв ли мальчик,
протягивающий тебе питье, и блестит ли кубок, - значит, ты пить  не  хо-
чешь. (15) Помимо прочих даров получили мы от природы и этот, наилучший:
необходимое не приедается. Выбирать можно только между лишними вещами. -
"То некрасиво, это никем не ценится, а вон то оскорбляет мой взгляд".  -
Великий создатель мира, предписавший нашей  жизни  законы,  сделал  так,
чтобы мы были здоровы, а не избалованы. Для здоровья все есть,  все  под
рукой; для баловства все добывается с трудом и  муками.  (16)  Так  вос-
пользуемся этим благодеяньем природы, полагая его в числе  величайших  и
наибольшей ее заслугой перед нами будем считать данную  нам  способность
не пресыщаться тем, чего мы желаем по необходимости. Будь здоров.


   Письмо СХХ

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Твое письмо блуждает с одного вопроса на другой, но  потом  оста-
навливается на одном и требует на него ответа:  "Откуда  берется  у  нас
знание блага и честности?" - Многие считают, что благо и честность - ве-
щи разные, мы же только отделяем одно от другого. Вот что я имею в виду.
(2) Некоторые полагают, будто благо - это то, что полезно, то есть  при-
лагают это имя и к богатству, и к лошади, и к вину, и к обуви - до  того
дешевым становится у них благо, до таких низин опускается. Честным назы-
вают они все, в чем присутствует неукоснительное выполненье долга:  пре-
данную заботу об отцовской старости, помощь другу в  бедности,  отважный
поход, разумное и умеренное предложение в сенате. (3) Мы тоже не считаем
благо и честность за одно, хотя они едины. Без честности  нет  блага,  а
что честно, то непременно благо. В чем между ними разница, я говорил  не
раз и считаю излишним повторять. Скажу одно: нам не кажется  благом  то,
чем можно воспользоваться во зло, - а ты сам видишь, как часто  злоупот-
ребляют богатствами, знатностью, могуществом.
   Теперь вернусь к тому, о чем ты просишь сказать: откуда у нас впервые
берется знание блага и честности. (4) Природа не могла научить нас:  она
дала нам семена знания, но не само знание. Некоторые  утверждают,  будто
мы напали на это знание случайно; однако невозможно  поверить,  чтобы  у
кого-нибудь перед глазами вдруг возник образ добродетели.  Нам  кажется,
что он создается благодаря наблюдению и сравнению часто совершаемых пос-
тупков; наши полагают, что и честность и благо  постигаются  посредством
аналогии. Это слово, коль скоро  латинские  грамматики  дали  ему  права
гражданства, не следует, по-моему, осуждать и высылать на  родину,  и  я
буду пользоваться им не только как  принятым,  но  и  как  общеупотреби-
тельным. (5) Вот что такое эта аналогия. Узнав, что есть здоровье  тела,
мы подумали, что есть и некое здоровье духа. Узнав о телесной  силе,  мы
сделали вывод, что есть и крепость духа. Нас поразили милосердные, чело-
вечные, смелые поступки, мы увидели в них совершенство и восхитились им.
Но под ними скрывалось множество пороков,  таившихся  под  блистательной
внешностью некоторых поступков, - и мы этих пороков  не  заметили.  Ведь
природа велит преувеличивать все достойное хвалы, и всякий  видит  славу
большей, чем она есть. Вот откуда и взяли мы образ величайшего блага.
   (6) Фабриций отверг золото царя Пирра: он мог  презреть  царские  бо-
гатства - и это было для него ценней любого царства. И он же, когда врач
Пирра пообещал дать царю яд, предупредил Пирра, чтобы тот опасался  коз-
ней. Не дать богатствам победить себя, не побеждать  ядом  -  для  этого
нужна равная высокость духа! Мы восхищаемся величием мужа, не прельстив-
шегося ни посулами царя, ни посулами погубить царя, мужа, верного благим
примерам и - самое трудное! - на войне чуждого преступлений,  верившего,
что есть вещи, которые не дозволено делать даже врагу, и в крайней  бед-
ности, которую он сделал лучшим своим украшением,  гнушавшегося  золотом
не меньше, чем ядом. "Живи моим благодеяньем, Пирр, - сказал он, - и ра-
дуйся неподкупности Фабриция, прежде так печалившей тебя!"  (7)  Гораций
Коклит1 один перегородил узкий мост и приказал отрезать  сзади  путь,  -
лишь бы ему самому не дать дороги врагам! И он сопротивлялся их натиску,
покуда не затрещали сорванные мощным обвалом брусья. Тогда он  оглянулся
и, убедившись, что принял на себя опасность и спас от опасности отчизну,
сказал: "Пусть, кто хочет, гонится за мной этим путем!" Тут он кинулся с
моста, но, равно заботясь о том, чтобы сохранить  в  быстрине  потока  и
жизнь, и оружье, не бросил украшенных недавней победой меча и щита;  так
и вернулся он к своим, невредимый, словно прошел по мосту. (8) Эти и по-
добные им деянья и являют нам образ добродетели.
   Я прибавлю такое, что может показаться странным:  иногда  зло  делало
виднее красоту честности, и прекраснейшее ярче блистало рядом  с  безоб-
разным. Ты ведь знаешь, что есть пороки, смыкающиеся с добродетелями,  а
самое постыдное, самое пропащее похоже порой на  должное  и  правильное.
Так расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим  одарять  и  не
умеющим беречь - разница огромная. Есть, я повторяю, немало людей, кото-
рые не раздают, а разбрасывают; я не назову, мой Луцилий,  щедрым  того,
кто враг своим деньгам. Равнодушие притворяется уступчивостью,  наглость
- смелостью. (9) Такое сходство заставило нас быть внимательней и разли-
чать близкое по внешности, но не тождественное по сути. Наблюдая просла-
вившихся великими деяньями, мы начали примечать, ктр  совершил  его  му-
жественно и благородно, ничуть не колеблясь, - но всего лишь однажды.  И
увидев одного храбрым на войне и робким на форуме, другого - мужественно
сносящим бедность, но трусливо - поношение. мы стали  хвалить  поступок,
но презирать  человека.  (10)  А  третьего  мы  видели  благосклонным  к
друзьям, терпимым к врагам, безупречным и добросовестным в делах частных
и государственных; видели, как во всем,  что  приходится  выносить,  ему
хватает терпения, а везде, где нужно действовать, - разумности;  как  он
раздает щедрой рукой, когда нужно оделить многих,  как  он  настойчив  и
упорен, когда нужно трудиться, и силою духа одолевает усталость тела.  К
тому же он всегда одинаков, и верен себе в каждом поступке, и  хорош  не
по намеренью, а потому что усовершенствовал свой нрав и не только  может
поступать как должно, но и не может поступать иначе. И  мы  поняли,  что
перед нами образец совершенной добродетели. (11) Ее мы разделили на час-
ти; оказалось, что следует обуздать желания,  подавить  боязнь,  разумно
заботиться о предстоящих делах, раздать все, что должно быть отдано;  мы
постигли, что такое воздержность, мужество, разумность,  справедливость,
и определили, в чем долг каждой из них. Но из чего мы поняли, что  такое
добродетель? Нам показали ее присущие такому мужу  последовательность  и
красота, и постоянство, и согласие во всех делах, и величие,  превзошед-
шее все виденное нами. Отсюда же мы поняли, что такое  блаженная  жизнь,
текущая без бурь и зависимая лишь от собственной воли. (12) Как это ста-
ло нам ясно? Я скажу. Никогда тот достигший совершенной добродетели  муж
не проклинал фортуну, никогда не печалился, принимая  удары  случая,  но
считая себя гражданином мира и солдатом, переносил все труды, словно ему
приказал начальник. Что бы ни стряслось, он принимал все  не  с  негодо-
ваньем, как беду, насланную враждебным случаем, а как нечто  ему  самому
порученное. "Каково бы оно ни было, - говорил он, - но  оно  мое;  пусть
оно трудно, пусть тягостно, - будем и в этом деле усердны".  (13)  И  не
могло не стать ясно, сколь велик тот, кто ни от каких невзгод не  засто-
нал, ни разу на свой рок не пожаловался; многих он заставил понять,  ка-
ков он, и блистал ярко, словно свет во мраке, а своей кротостью, и  мяг-
костью, и справедливостью во всех делах божественных и  человеческих  он
привлек к себе все души. (14) Собственная его  душа  была  совершенна  и
поднялась до крайних своих пределов, так что выше нее был только дух бо-
га, частица которого и излилась в эту смертную грудь. А она  никогда  не
бывает более божественной, чем в то время, когда думает о  своей  смерт-
ности, знает, что человек затем и рожден, чтобы выполнить труд жизни,  и
что это тело - приют не постоянный, а временный и даже  кратковременный,
который придется покину