е  позволяет  твоя
скромность, а она у тебя такова, что ты, мне кажется, стал бы обуздывать
свое дарование, если бы была опасность победить предшественников,  столь
тобою чтимых.
   (8) Помимо прочих, есть у мудрости и такое  достоинство:  тебя  могут
победить, только пока ты взбираешься вверх;  когда  достигнута  вершина,
все там равное, все стоит на  месте,  и  возрастание  невозможно.  Разве
солнце прибавляется в величине? Разве луна становится  еще  полнее,  чем
обычно? Моря не растут, вселенная сохраняет тот же порядок и  меру.  (9)
Что достигло своего законного размера, то не может подняться  еще  выше.
Сколько будет мудрецов, все они окажутся ровней друг  другу;  у  каждого
найдутся свои особенности: один будет приветливее, другой -  деятельнее,
третий - более скор на слова, четвертый - более красноречив;  но  то,  о
чем у нас речь и что делает их жизнь блаженной, у всех  одинаково.  (10)
Может ли твоя Этна осесть и обрушиться, стачивает ли ее поднебесную вер-
шину, видимую на широком пространстве моря, сила негасимого огня, - это-
го я не знаю, но добродетели не сделают ниже ни пламя, ни обвал. Лишь ее
величие не знает умаления, не может ни прибывать, ни убывать.  Оно,  как
величье небожителей, установлено раз навсегда. Попробуем же  возвыситься
до нее! (11) Много уже сделано, -  но  нет,  признаться  по  правде,  не
так-то много! Быть лучшим среди худших еще не значит быть хорошим. Впра-
ве ли тот, кто различил брезжущий день, кому солнце светит сквозь туман,
похваляться зрением? Пусть он будет доволен, что вышел из  мрака,  -  но
благом света он еще не владеет. (12) Тогда нас можно  будет  поздравить,
когда наша душа, покинув мрак, в котором пребывает, воспримет взором  не
еле заметное сиянье, но весь свет дневной, когда  она  будет  возвращена
родному небу, вновь заняв место, принадлежащее ей по праву рождения. Са-
мо происхождение зовет ее ввысь. И она будет там еще прежде, чем освобо-
дится из-под здешней стражи, если отбросит все пороки и вознесется, чис-
тая и легкая, к божественным помыслам.
   (13) Вот чем отрадно нам заниматься, милый Луцилий, вот куда радостно
стремиться, хотя бы об этом знали немногие или даже никто не знал. Слава
- тень добродетели, она следует за нею волей или неволей.  Но  как  тень
идет то впереди, то сзади, за спиною, так и слава то  предшествует  нам,
видимая глазу, то прячется сзади, тем большая, чем  позже  она  приходит
после того, как зависть отступила. (14) Как долго казалось,  что  Демок-
рит3 безумен! Да и Сократа молва насилу приняла.  Как  долго  сограждане
ставили ни во что Катона4, отвергали его и только тогда опомнились, ког-
да погубили. Невиновность и добродетель Рутилия остались бы  неизвестны,
если бы с ним не поступили несправедливо; насилье позволило им воссиять.
Неужто же он не благодарил свой жребий и не принял изгнания с  радостью?
Я говорю о тех, кого фортуна прославила, истязая. А мало ли  таких,  чьи
успехи в добродетели стали известны после их смерти? Мало ли таких, кого
молва не признала, а откопала? (15) Ты видишь, как восхищаются  Эпикуром
не только те, что пообразованней, но и толпы невежд. А он был не  извес-
тен даже Афинам, близ которых жил так незаметно. На  много  лет  пережив
своего Метродора, он в одном из посланий с благодарностью  вспоминает  о
нем и прославляет свою с  ним  дружбу,  а  под  конец  добавляет:  среди
стольких великих благ ни Метродору, ни ему ничуть не повредило, что даже
благородная Греция не знала о них и понаслышке. (16) Так не  после  того
ли, как его не стало, был он открыт? И не заблистали ли его мнения? Мет-
родор также признается в каком-то послании, что и он, и Эпикур  были  не
слишком знамениты, но потом громкие имена и его, и Эпикура будут у  всех
на устах, и многие захотят пойти по их следам. (17)  Добродетель  нельзя
утаить; а если до поры она таится, это не ей во вред. Придет день, когда
она, спрятанная и погребенная злобою своего века, станет всем  известна.
Для немногих рожден тот, что думает лишь о поколении своих  сверстников.
Вслед придут многие тысячи лет, многие сотни поколений;  гляди  на  них!
Даже если всем, кто живет в одно время с тобою, зависть  велит  молчать,
придут другие и будут судить без ненависти и без пристрастия. Если молва
хоть как-то награждает добродетель, - и эта награда не  пропадет.  Пусть
речь потомков не дойдет до нас, - все равно будут чтимы и часто поминае-
мы те, кто уже ничего не чувствует. (18) Нет такого, кому добродетель не
снискала бы любви при жизни или по смерти, - нужно только искренно стре-
миться к ней, не рядиться и не румяниться, а быть всегда одним и тем же,
увидят ли тебя, известив заранее, или застигнут врасплох. В  притворстве
мало пользы: кое-как надетая личина немногих обманет.  Истина  в  каждой
своей части одна и та же. Что обманчиво, то непрочно. Ложь тонка, а  по-
тому прозрачна, если вглядеться пристальней. Будь здоров.

   Письмо LXXX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Сегодня я свободен не только благодаря самому себе, но и благода-
ря зрелищу, собравшему всех докучных на состязанье игроков в шары1. Ник-
то не ворвется, никто не помешает моему раздумью, и безопасность  делает
мысли еще смелее. Дверь не стукнет, занавес не будет поднят, можно  идти
одному, - а это самое необходимое для идущего своим путем к своей  цели.
Выходит дело, я ни за кем не иду следом? Нет, но я позволяю себе кое-что
и придумать, и изменить, и отбросить. Я не раб предшественников, а  еди-
номышленник.
   (2) Но я говорил слишком дерзко, когда сулил себе тишину и  уединение
без помех: вот с ристалища донесся громкий крик и, хоть  не  сбил  меня,
однако отвлек и сам стал предметом сопоставления. Я  подумал  про  себя:
как много людей упражняют тело и как мало - душу! Сколько народу  сбега-
ется смотреть потешное и мимолетное зрелище, и какая пустота возле  бла-
городных наук! Как немощны духом те, чьими плечами и руками мы любуемся!
(3) Об этом я и думаю больше всего: если упражнениями можно приучить те-
ло к такой терпеливости, что она позволяет сносить и удары, и пинки мно-
гих людей, проводить целые дни под палящим солнцем, в горячей пыли,  об-
ливаясь кровью, - то насколько же легче закалить душу,  чтобы  она  была
стойкой перед всяким даром и ударом фортуны. чтобы, сброшенная наземь  и
растоптанная, она поднималась вновь? Ведь телу для здоровья  нужно  мно-
гое, а душа растет сама собою, сама себя питает, сама себя закаляет. Ат-
лету нужно много пищи, много питья, много масла, нужны долгие труды; те-
бе добродетель достанется и без вспомогательных орудий,  и  без  затрат.
Что может сделать тебя человеком добра, то при тебе. (4) Что же надобно,
чтобы стать таким? Желание! Но можешь ли  ты  пожелать  лучшего,  нежели
вырваться из гнетущего всех рабства, от которого даже невольники послед-
него разбора, рожденные в ничтожестве, силятся избавиться? Все свое дос-
тояние, скопленное за счет собственной утробы, отдают  они  за  свободу.
Так неужели ты, верящий, что родился свободным, не жаждешь  любой  ценой
добиться свободы? (5) Зачем ты оглядываешься на  свой  ларь?  Купить  ее
нельзя. То, что вносится в списки, есть лишь пустое имя свободы 2, кото-
рой нет ни у тех, кто ее купил, ни у тех, кто продал.  Нужно,  чтобы  ты
сам дал себе это благо, сам у себя его добился.
   Освободись прежде всего от страха смерти, потом от  страха  бедности.
(6) Если хочешь убедиться, что ничего худого в ней нет, сравни лицо  бо-
гача и лицо бедняка. Бедняк чаще смеется от  души;  никакая  тревога  не
жжет его в глубине; если и придет какая забота, она  уйдет,  как  легкое
облачко. У тех, что слывут счастливыми, веселье притворно, а печаль  му-
чительна, как скрытый нарыв, - мучительна тем более,  что  порой  нельзя
быть откровенно несчастным и надо среди  горестей,  разъедающих  сердце,
играть счастливца. (7) Мне часто приходится приводить этот пример, пото-
му что в нем яснее всего виден мим человеческой жизни,  назначающей  нам
такие роли, каких нам не сыграть. Кто это спесиво шествует на подмостках
и говорит, закинув голову:

   Я - Аргоса властитель!
   Завещал Пелоп
   От моря Геллы вплоть до Ионийских вод
   Простертую державу мне? . .3

   Раб, получающий пять мер зерна и пять денариев! (8) А кто вон тот, не
знающий удержу в спеси и кичливо верящий в свое могущество, тот, который
говорит:

   Молчи, о Менелай. иль от моей руки
   Падешь!

   Ему платят поденно, и спит он под лоскутным одеялом!
   То же самое можно сказать обо всех избалованных, которых над головами
людей, над толпою возносят носилки; у всех у них счастье - только  личи-
на. Раздень их - и запрезираешь. (9) Покупая коня, ты велишь снять попо-
ну; выставленным на продажу рабам ты велишь сбросить  одежду,  чтобы  не
скрылись телесные изъяны. Почему же ты ценишь человека лишь в облаченье?
Работорговцы все, что может не понравиться, прячут с  помощью  какой-ни-
будь уловки; поэтому покупателю украшенья и подозрительны: увидев повяз-
ку на ноге или на руке, ты прикажешь сбросить ее и показать  тебе  тело.
(10) Ты видишь этого царя скифов или сарматов с роскошным убором на  го-
лове? Если хочешь оценить его и до конца узнать, каков он, развяжи  диа-
дему. Много зла прячется под нею! А что говорить о других? Хочешь знать,
что ты весишь, - отставь в сторону деньги, дом, сан. Сам разберись в се-
бе! А покуда ты судишь о себе, приняв на веру чужое мненье. Будь здоров.



   Письмо LXXXI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты жалуешься, что напал на неблагодарного человека.  Если  это  в
первый раз. поблагодари либо судьбу, либо собственную  осмотрительность.
Впрочем, осмотрительность тут если что и может, так только сделать  тебя
недобрым: ведь, желая избежать такой опасности, ты всем откажешь в  бла-
годеяньях, - и они пропадут по твоей вине, из-за твоего страха,  как  бы
они не пропали за другими. Но лучше уж не видеть  ответных  благодеяний,
чем всем отказывать. Ведь и после плохого урожая надобно сеять, и неред-
ко то, что гибло от постоянного бесплодия дурной почвы, возмещается изо-
билием одного года. (2) Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье
и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы
он никогда не промахивался; но пусть стрелы летят мимо - лишь бы  иногда
попадали в цель. И после кораблекрушения выходят в море;  ростовщика  не
гонит с торжища обманщик1. Жизнь скоро оцепенеет в праздном покое, если'
надо будет отступаться от всего, что нам не по  нраву.  А  тебя  неудачи
пусть сделают еще отзывчивее: ведь за то дело,  исход  которого  неясен,
следует браться почаще, чтобы когда-нибудь оно вышло.
   (3) Но об этом я довольно говорил в тех книгах,  которые  названы  "О
благодеяниях". Здесь, мне кажется, надо исследовать  то,  что  не  было,
по-моему, объяснено в должной мере: если кто-то нам сперва помог, а  по-
том навредил, сквитался ли он с нами и освободил ли нас от  долга?  При-
бавь, если хочешь, еще и то, что вред оказался  больше  прежней  помощи.
(4) Если ты потребуешь от строгого судьи правильного приговора, он  выч-
тет одно из другого и скажет: "Хотя оскорбление и перевешивает,  разницу
следует списать за счет благодеяния. Он  повредил  больше?  Но  помог-то
раньше! Прими во внимание и время". (5) И еще - это настолько ясно,  что
и напоминать незачем, - следует спросить, добровольно ли он помог  и  не
повредил ли нехотя: ведь и благодеянья, и обиды зависят от намеренья.  Я
не хотел благодетельствовать, но уступил стыду, настойчивости просителя,
надежде. (6) Как давалось, так нужно и воздавать, и мерится  благодеяние
не величиной, а доброй волей, которой порождено. А теперь  отбросим  это
предположение. Пусть благодеяние было благодеяньем, а  обида  -  обидой,
превышающей меру прежнего благодеянья. Человек добра так  поведет  счет,
чтобы самого себя обсчитать: к благодеянию прибавит, из обиды вычтет;  и
судья не столь суровый (таким я и предпочитаю быть) обиду непременно за-
будет, а благодеянье запомнит. - (7) "Но  ведь  справедливости  подобает
воздавать каждому свое и за благодеянье платить благодарностью, за обиду
- местью или, по крайней мере, неприязнью". - Это правильно,  если  один
нас облагодетельствовал, а обидел другой; но если все сделал один  чело-
век, благодеянье гасит обиду. Ведь к тому, кого следовало бы простить  и
без прежних заслуг, нужно быть вдвойне снисходительным, если обиде пред-
шествовало благодеянье. (8) Для меня цена их не одинакова: благодеянье я
ставлю выше. Даже благодарные не все знают меру своего долга: ведь и не-
разумный, и невежда, и простолюдин могут испытывать благодарность,  осо-
бенно сразу после благодеяния, но меры долга они не знают. Только мудро-
му ведомо, чего стоит каждая вещь. Потому что глупец, о каком  я  сейчас
говорил, несмотря на добрую волю, платит либо меньше, чем  должен,  либо
не там или не тогда, когда следовало бы, и, покуда  несет,  проливает  и
просыпает свое ответное воздаяние. (9) Удивительно, до чего точно подхо-
дят слова к некоторым вещам; обычай, издавна принятый в языке,  отмечает
их всем понятными знаками, указывая ими,  что  следует  делать.  Так  мы
всегда говорим: "Он его поблагодарил". Ведь дарить -  значит  давать  по
собственной воле. Мы не говорим "заплатил благодарностью": платят ведь и
по требованью, и через посредника. Мы не говорим: "вернул ему  благодея-
ние" или "сквитался за благодеяние" - тут нам не по душе слова,  которые
подходят для ссуд. (10) "Благодарить" - значит, отвечать тем же на полу-
ченное в дар благо, слово "дарить" означает добровольное приношенье: кто
дарит, тот сам себя позвал.
   Мудрый все взвесит наедине: сколько он получил, от кого, когда,  где,
как. Потому мы утверждаем, что благодарить не умеет никто, кроме  мудре-
ца, то есть человека, для которого давать -  большая  радость,  чем  для
другого получать. (11) Кто-нибудь, верно, причислит это  к  таким  нашим
высказываниям, которые противоречат общему  мнению  (греки  называют  их
тсйраЗо^ос), и спросит: "Значит, никто, кроме мудреца, не умеет благода-
рить? Стало быть, никто, кроме него, не умеет и заимодавцу отдать  долг,
и расплатиться с продавцом, купивши какую-нибудь вещь?" - Так вот, чтобы
не нас одних преследовала ненависть, пусть он знает, что и Эпикур  гово-
рил то же самое. Метродор прямо утверждает, что "только мудрый  и  умеет
благодарить". (12) А потом он же удивляется, как это мы  говорим:"только
мудрый умеет любить, только мудрый может быть другом". Но ведь благодар-
ность есть часть и любви и дружбы - она даже более распространена и дос-
тупна большему числу людей, чем истинная дружба. И он же удивляется, как
это мы говорим: "только в мудром и есть верность", будто сам он  говорит
другое! Или, по-твоему, в том, кто не  знает  благодарности,  есть  вер-
ность? (13) Пусть же перестанут бесславить нас за якобы невероятную пох-
вальбу и пусть знают: лишь мудрец обладает тем, что честно,  а  толпа  -
только призраками и подобиями честности.  Никто  не  умеет  благодарить,
кроме мудрого; благодарит и неразумный, но как придется, как может;  ему
не хватает не желанья, а уменья. Желанью учиться  незачем.  (14)  Мудрый
все сопоставит: ведь одно и  то  же  благодеянье  бывает  и  большим,  и
меньшим в зависимости от времени, места, побуждений. Нередко больше про-
ку дать кстати тысячу денариев, чем наполнить весь дом богатствами. Ведь
немалая разница - помогаешь ты или даришь, спасает ли твоя щедрость, или
прибавляет роскоши. Часто дают мало, а достигают этим многого.  А  разве
не велика, по-твоему, разница, у себя ли ты взял то, чем помог другому в
нужде, или же прибег, чтобы дать, к чужому благодеянию?2
   (15) Но как бы нам не вернуться к тому, что мы уже достаточно  иссле-
довали! Сравнивая благодеяние с обидой, человек добра рассудит, что  са-
мое справедливое, но отдаст  предпочтение  благодеянию:  к  таким  вещам
больше лежит у него душа. (16) В делах этого рода очень много значит еще
и личность. Ты меня облагодетельствовал помощью моему  рабу,  а  обидел,
нанеся ущерб моему отцу; ты спас мне сына, но погубил отца.  Так  мудрец
переберет все, что положено сравнивать, и если разница окажется  невели-
ка, закроет глаза на обиду; он простит ее, даже  когда  разница  велика,
если только можно быть великодушным, не нарушая ни  верности,  ни  долга
перед другими, то есть если обида касается его одного. (17) В  итоге  он
будет при сведении счета уступчив и легко потерпит, чтобы на него  запи-
сано было больше. Ему не захочется зачесть обиду в  погашение  долга  за
благодеяние. К другому он склонится, другое предпочтет: он будет желать,
чтобы долг благодарности был за ним, будет желать отблагодарить  скорее.
Ведь тот, кому получать благодеяния приятнее, чем оказывать, заблуждает-
ся. Насколько возвращающий деньги радостнее берущего  взаймы,  настолько
же сбросившему с плеч бремя великого долга за благодеяние  следует  быть
веселее, чем тому, кто сейчас одалживается. (18) Ведь еще и в том ошиба-
ются неблагодарные, что заимодавцу они начисляют лихву сверх  полученной
ссуды, благодеяние же считают безвозмездным. А долг и тут от промедленья
растет, и чем позже ты платишь, тем больше обязан платить. Кто возвраща-
ет благодеянье без ростов, тот неблагодарный человек. Вот что, сравнивая
полученное и отданное, мудрый примет в расчет.
   (19) Нужно сделать все, чтобы благодарность наша  была  больше:  ведь
она - наше благо, подобно справедливости, которая, хотя  и  простирается
по общему мнению на других, но в большей своей части возвращается к нам.
Всякий, кто был полезен другому, принес пользу и себе. Я имею в виду  не
то, что получивший помощь охотно поможет, а взятый под защиту - оборонит
и нас, что добрый пример по кругу возвращается к подавшему его, как дур-
ные примеры обрушиваются на голову зачинателей зла,  которых  никому  не
жаль, так как они сами делом доказали, что  поразившая  их  несправедли-
вость возможна. Я имею в виду то, что ценность всех добродетелей - в них
самих. В добродетелях упражняются не ради награды: прибыль от правильно-
го поступка в том, что он совершен. (20) Я благодарю не ради того, чтобы
кто-нибудь, подстрекаемый первым примером, охотнее услужил мне, но чтобы
сделать дело приятное и прекрасное. Я благодарю не потому, что  это  мне
на руку, а потому, что по душе. А что это так, узнай вот из чего: если я
смогу отблагодарить только кажущейся неблагодарностью, если я смогу  от-
ветить на благодеянье не иначе, как видимостью  обиды,  то  с  полнейшим
равнодушием пройду через поношение ради того, что сочту честным. По-мое-
му, никто не ценит добродетель выше, никто не предан ей больше того, кто
потерял славу человека добра, чтобы не потерять совести. (21) Итак, бла-
годарность больше служит к твоему, чем к чужому благу. На  долю  другого
приходится вещь обычная и повседневная: получить то, что  дал;  тебе  на
долю - вещь великая, доступная лишь душе, достигшей блаженнейшего состо-
яния: благодарность. Ведь если злонравие делает нас несчастными, а  доб-
родетель - блаженными, и если благодарность есть добродетель, значит, ты
отдал вещь самую обыкновенную, а приобрел неоценимую -  сознанье  благо-
дарности, которое проникает только в душу божественную и  счастливую.  А
того, кто испытывает противоположные  чувства,  гнетет  величайшее  нес-
частье. Всякий неблагодарный будет жалок, - да что будет, он сейчас  жа-
лок. (22) Потому следует бежать неблагодарности, и не ради других, а ра-
ди нас самих. Ведь наша бесчестность обдает других только брызгами и пе-
ной, а самое худшее и, так сказать, самое плотное остается при нас и нас
же давит; недаром наш Аттал любил повторять:  "Злонравие  само  выпивает
наибольшую долю своего яда". Яд, который змеи выделяют на гибель другому
и сохраняют без вреда для себя, не  похож  на  этот  яд,  который  всего
страшней для источающих его. (23) Неблагодарный сам себя м