ирма - кубло змеиное! Видишь, какой я догадливый,
когда в ударе!
   - Говори, говори, я слушаю. - Кулдаков брюзгливо выпятил нижнюю губу.
   - Ты еще добавь:  напоследок.  Что  говорить,  лихие  ребята,  вдвоем
семерых сонных победят и не почешутся! Так о чем я? Ну да: ты  расставил
на меня капканы и стал выжидать, чем  кончится.  А  я  добрался-таки  до
Покровска - любопытство разобрало.
   - Любопытство губит кота.
   - А я не кот. Я - лев! Особенно когда  в  гневе!  -  Я  снова  закрыл
глаза, переводя дыхание, сдерживая ярость. - Ладно, проехали. Как только
я объявился в Покровске, меня стали показательно  долбать  люди  Филина.
После кризиса он остался единственным претендентом  на  "клад".  И  твоя
задача была проста как яйцо: выхватить пойманную рыбку из рук добытчика!
И у тебя даже человек продвинутый нашелся - тот  самый  новый  начальник
Покровского УФСБ! И - повод для вмешательства силовых  структур  УФСБ  в
разгром неизвестных  пришлых:  это  их  снайпер  завалил  Смотрящего  по
Покровску,  Козыря!  Главное,  что   действия   Филина   и   твои   были
санкционированы высокими, но разными чинами! Но Филин был слишком близок
к успеху, его операция вышла на завершенку, и калифорнийский патрон  дал
тебе указание замереть и не отсвечивать. А тут еще и  Дедушка  проснулся
не ко времени и поменял "рыбок" в аквариуме! Всех. Поле битвы, как о том
мечталось, досталось бы мародерам, если  бы  не  иракский  конфликт,  не
"сеточка" Системы над Объектом... Но я, я перехватил "рыбку" у Филина, я
спровоцировал нарушение Системы и  -  ушел  под  лед  чуть  раньше,  чем
опустилась "завеса"! Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
   Я перевел дух. Продолжил насмешливо:
   - И что ты имеешь теперь вместо вожделенных миллионов?  Невыполненные
обязательства перед калифорнийским боссом и липкий страх перед  здешними
силовиками, которые копают, уж будь уверен. И какая  разница,  кто  тебя
замолотит вскорости, твои американские друзья или российские  недруги?..
Разумеется, вместе с бультерьерами. -  Я  кивнул  на  стоящих  по  бокам
убивцев. - Так надежнее.
   Кулдаков сидел замершим сфинксом. Разлепил толстые губы:
   - Складно сочиняешь. Доказательства?
   - Существования товара?
   - Да.
   - А ты стал деловым.
   - Я всегда им был.
   - Жаль. - Я вздохнул искренне. - Итак, доказательства... Как  же  без
них?
   Сейчас нарисуем. Или ты считаешь меня  самоубийцей?  Как  справедливо
говаривал дедушка Энгельс, террор - это не господство  людей,  способных
внушать страх, это, наоборот, господство насмерть запуганных людей! И ты
сидишь сейчас в своем особняке как сдрейфивший барсук в норе; по  правде
сказать, я к тебе и не сунулся  бы,  но  что  делать  с  таким  товаром,
который может купить только один человек в мире? Или два?  И  по  улицам
эти двое запросто не ходят даже в Америке! Нет, пора покидать  съехавшую
с резьбы родину и линять на гостеприимную чужбину.  Сумма  сделки  стоит
того.
   - Ты не можешь знать...
   - Прекрати, Ника! Здесь не обязательно  быть  компьютерным  гигантом,
здесь важно иметь представление о принципе! Я,  может,  думаю  плохо,  а
соображаю хорошо!
   Для патрона в Штатах товар стоит миллиарды, для нас с тобой - ничего,
пшик! Но  патрон  легко  выплатит  несколько  десятков,  а  то  и  сотен
миллионов зелененькими, чтобы  получить  товар,  чтобы  сэкономить  свои
миллиарды, чтобы превратить  миллиарды  в  десятки  миллиардов!  Простой
арифметический расчет!
   Ну наконец-то! Заплывшие  жиром  глазки  Ники  Кулдакова  подернулись
поволокой алчбы и азарта.
   - Доказательства! - почти выкрикнул он.
   - Бумагу! Я не мастак в ваших компьютерных игрушках, но эту штучку  я
запомнил намертво, сейчас я тебе ее  нарисую!  Элементик,  фрагмент,  но
умному достаточно! А тебе, компьютерному чудиле, и подавно. Как  говорят
в Одессе, разуйте глаза: мы имеем тот товар, который вы хочете!  Бумагу,
я сказал!
   Ника послушно двинул мне листок, я вынул "паркер", сдернул  колпачок,
произнес победно и не менее азартно:
   - Смотри!
   Это  последнее  восклицание  относилось  не  только  к  завороженному
мельканием мнимой изумрудно-долларовой зелени Кулдакову,  но  и  к  двум
обалдуям, послушно торчавшим у меня по бокам; эти могли иметь  не  столь
радужное воображение,  но  на  неожиданно-победное  "Смотри!"  все  люди
реагируют одинаково: таращатся во все глаза! Я зажмурился что было сил и
надавил пером на бумагу. Вспышка была ослепительно белой, как плазменный
вихрь! Каждый, кто видит такую, не только слепнет  на  последующие  пять
минут, но и получает нешуточный шок!
   Почувствовал сквозь сомкнутые веки угасание белого пламени, вскочил и
- одним движением, с  хрустом,  загнал  ручку,  зажатую  между  пальцами
наподобие стилета, в глаз телохранителю слева!  Ручка  вошла  полностью,
мужичок дернулся в смертной конвульсии, а я уже запустил  ему  руку  под
пиджак, выдернул из кобуры пистолет и рукояткой  приложил  в  переносицу
второго; тот упал на четвереньки, я повторил удар сверху вниз, раздробив
затылочные кости. Мертвое тело тяжело осело набок.
   Ника Кулдаков сидел в стопоре, моргая невидящими глазами, шарил-сучил
ручонками по столу. Я подошел к нему тихонечко, упер ствол  пистолета  в
висок, прошептал нежно:
   - Ну что, сучий  потрох,  доигрался  в  денюжки?  Ты,  кусок  дерьма,
подумал хоть на миг о Диминых дочках? О Тамаре?
   Ника беззвучно открывал и закрывал рот, но я знал: он меня слышит.
   - Ты решил правильно: я пришел тебя убить. Слова эти я  цедил  сквозь
зубы, сдерживаясь из последних сил; перед глазами  стояли  лица  Тамары,
Диминых  дочурок,  девчонки,  задушенной  по  приказанию   этого   куска
падали... Жирный загривок Кулдакова затрясся, и тут накат ярости ослепил
меня хлеще плазменного блица!
   - Получи!
   Я  наносил  удар  за  ударом,  дробя  затылочные  кости,  и  не   мог
остановиться; пока не превратил все в вязкое месиво...
   ...Очнулся я сидящим на полу. Губы плясали в  нервной  лихорадке,  по
рукам  волнами  омерзения  проходили  судороги...  А  очертания  комнаты
расплылись, сделались зыбкими  и  нереальными,  и  я  понял  вдруг,  что
плачу... И словно где-то  далеко  выводил  мелодию  чистый  мальчишеский
голос: "Ускакали деревянные лошадки, пароходики бумажные уплыли..."
   Я кое-как встал, взял из коробки сигарету, закурил, пытаясь  удержать
ее прыгающими губами, снова бессильно опустился на пол. Из  меня  словно
вынули стержень, который держал меня столько  времени.  И  еще  -  жутко
хотелось помыть руки. Я оглянулся, нашел бар, открыл бутылку,  вылил  на
ладони добрую порцию "Смирновской", долго и с остервенением  тер  их.  И
только потом основательно приложился к горлышку. Кончено.
   Нужно уходить, и уходить чисто.
   Подошел к приставному столику, разобрался  с  кнопками  и  тумблерами
внутренней связи, приложил носовой  платок  к  встроенному  микрофону  и
произнес,  стараясь  сымитировать  чуть   сипловатый   голос   покойного
Кулдакова, к тому же изрядно выпившего:
   - Мы хорошо посидели... Дронова пропустить... - И нажал отбой.
   Спустился в лифте в  холл.  Благоухая  водочным  перегаром  и  что-то
мурлыкая под нос, благодушно взглянул на начальника охраны:
   - Я же говорил, что Николаша будет счастлив меня видеть, а? Говорил?
   Подмигнул ему заговорщически, прошел слегка развинченной  походкой  к
двери.
   Но бдительный страж нагнал меня:
   - Мне кажется, вы забыли свою папку.
   - Там бумаги. Твой босс будет их и-зу-чать. Долго и тщательно. Потому
что это - целая куча денег.  Огромная  груда  настоящих  зеленых  денег.
Монблан!
   Эверест! Тропики!
   Охранник приоткрыл дверь,  посмотрел,  как  я  сяду  в  автомобиль  и
отчалю. Вряд ли пьяный новый русский за рулем для него в диковинку; если
что и заботило сейчас стража, так это чтобы я не вписался  в  решетчатый
забор.
   От здания я отъехал недалеко. Заглушил двигатель и стал  ждать.  Ведь
должен же начальник охраны обеспокоиться длительным и упорным  молчанием
шефа? Настроил приемное устройство: в оставленной  на  столе  папке  был
микрофон. И не только.
   Услышал   разговор:   ага,   главный   привратник   в   сопровождении
неулыбчивого "шкафа" вошел в кабинет.  Вот  тогда  я  и  нажал  кнопочку
передатчика.
   Взрыв был слышен даже отсюда. Триста граммов пластиковой  взрывчатки,
запрятанной между стенками деловой папки, разметали по кабинету  бешеный
всполох огня, способный превратить все живое и неживое в единый прах.

Глава 75

   Море, казалось, замерло. Волны, играя зеленоватым  отливом,  плескали
тихо, едва-едва. Огоньки, вспыхивая на мгновение, обтекали тело звездным
дождем, и я плыл  сквозь  эту  мерцающую  влагу,  словно  летел,  и  она
касалась меня легко и ласково.
   Пробуждение было серым. За окном в мутном мареве - огромный город, по
которому я бродил вчера без цели  и  смысла,  тихо  набираясь  в  каждом
подходящем и неподходящем питейном заведении. Вчера мне  было  тошно  до
тоски; в душе не осталось ничего: ни радости, ни грусти. Только пустота.
Словно это она, моя душа, выгорела в жарком и жадном огне,  преследующем
меня все эти годы, старающемся превратить меня в свое  подобие...  И  не
осталось в ней ни света, ни целебного огня, ни  раскаяния.  Словно  она,
моя душа, уже покинула тело и осталась только пустая мерная оболочка.
   Как я добрался домой, я не вспомнил. Скорее всего на попутном моторе.
И теперь снова утро. Ну что ж... Привычки привязывают к  жизни  надежней
предрассудков. Пора  вставать  и  варить  кофе.  Усаживаюсь  в  кухне  с
толстостенной чашкой крепчайшего густого напитка, бросаю кусочек сахара,
размешиваю. Пусть в  этой  мерной  бездушной  оболочке  заплещется  хоть
что-то горячее.
   Вообще-то это совсем дурной тон: сначала пить  кофе  и  только  потом
забираться под душ. Ну да дворянского воспитания я  не  получил  и  веду
себя соответственно. И даже курю всегда натощак. Как Черчилль.  Что  еще
меня роднит с этим политиком? Ну да, глупость.  Когда-то  сэра  Уинстона
чуть не пустили в распыл южноафриканские буры,  как  шпиона,  когда  он,
будучи  военным  корреспондентом,  выбрался  из   попавшего   в   засаду
бронепоезда и стал командовать  группой  солдат,  под  огнем  пытавшихся
наладить пути. Впоследствии, впрочем,  сэр  и  премьер  былые  юношеские
страсти не усугублял, под пули не бросался, но им и  не  кланялся.  И  -
возглавил Великобританию, бывшую  в  ту  пору  мировой  империей.  Стоит
последовать его примеру: не кидаться под каждый паровоз и не  лезть  под
гусеницы мирно пашущего  расейского  трактора,  особенно  если  колхозом
руководит генерал Петров, навроде того, что напутствовал меня при выходе
из узилища. И  тогда  меня,  верю,  ждет  блестящее  будущее.  Парохода,
крейсера и броненосца. Ну и человека, разумеется. Пока же от  величия  у
меня только считающаяся у обывателей скверной привычка  курить  натощак.
Лучше, чем ничего.
   Кофе выпит. Сигарета выкурена. Пора в душ. Но... Все  как  в  хорошей
сказке и плохом детективе: у  меня  зазвонил  телефон.  Подошел,  трубку
поднял с изрядной оскоминой, будто  лимон  разжевал:  каких  вестей  мне
ждать в такие поры, кроме скверных?..
   Буркнул на всякий случай неразборчиво:
   - У аппарата.
   В ответ услышал длинную нецензурную тираду в свой персональный адрес.
С поминанием почивших родственников. Возможно, и столбовых аристократов.
   - Ты чего такой заведенный, Игорек? - миролюбиво вопросил я  Крутова,
когда тирада отгремела.
   - Сиди дома, я подъеду. И выскажу тебе лично, "чего"!
   - Надеюсь, обойдется без рукоприкладства? - елейно пролепетал я.
   - Бить тебя поздно, - выдохнул Игорь  и  дал  отбой.  Возвращаюсь  на
кухню, размельчаю зерна до полной пыли  и  ставлю  джезве  на  медленный
огонь. Аромат по квартире разносится райский.  Сейчас  придет  Кругов  и
превратит этот рай...  Ну,  назовем  это  -  "в  праздник".  С  шутками,
прибаутками и живым великорусским языком.
   Звонок пропел бодрящую мелодию.  Кругов  вошел  в  прихожую,  сбросил
куртку, глянул на  меня  исподлобья.  Так  же  молча  прошел  на  кухню,
закурил, глянул на джезве. Я подсуетился: плеснул генералу кофе.
   - А покрепче есть? - наконец разлепил губы Игорь.
   - Крепче не бывает.
   - Бывает. Водка.
   - Что-то стряслось?
   - Если бы стряслось, приехал бы я к тебе чаевничать, жди.
   Игорь молча взял протянутую бутылку,  налил  себе  полстакана,  выпил
залпом, занюхал корочкой хлеба, крякнул:
   - Вот теперь и кофейку.
   - Тяжелая у тебя работа... Так и спиться недолго.
   - Да?! - вскинулся Крутов. - Так  это,  Дрон,  твоими  заботами!  Ты,
понимаешь, взрывы в особняках химичишь, а мне достается жмуриков со стен
соскребать!
   - "Жмуриков"? Каких жмуриков?
   - Дохлых! У Кулдакова в конторе ты навалял?
   - Игорь, да я в те поры...
   - Знаешь, что самое противное,  Дронов?  Это  когда  тебя  начальство
поутру вызывает и начинает трахать. Делая вид,  что  любит.  Но  это  не
самое скверное; самое скверное, это когда оно  же  тебя  вызывает  через
четыре-пять часов и, глядя в стол, забирает дело. Потому что дело сие не
только не моего, но и не начальственного ума! Потому  что  есть,  видите
ли, соображения! Высшие и государственные! И я, Дронов, вынужден все это
дерьмо жрать, как младенчик - манную кашку, да  еще  и  похваливать!  Но
самое гнусное в том, что у начальника две руки и  только  одна  задница,
сидящая  в  министерском  кресле!  -  Тут  Крутов  выругался  длинно   и
витиевато. - И задницу эту ему нужно удержать в упомянутом  кресле!  Так
вот: правая рука закрывает дело, левая - показывает правой фигу  и  роет
ямку всем ближним и дальним!
   - Не, Кругов, а я об чем? Тяжела генеральская доля, кто бы спорил?
   Игорь отхлебнул кофе, взглянул на меня тяжело:
   - Потерпи, сейчас подытожу. Тебя где болтало больше полугода?
   - Да в разных местах. А потом - отдыхал на даче. У  одного  приятеля.
Могу даже фамилию назвать: Петров. А вот расположение дачи не могу:  был
пьян, упал, потерял сознание, очнулся  -  гипс.  В  смысле  -  полное  и
глубокое удовлетворение. - Я вздохнул. - Выпью-ка я с тобой тоже  водки,
пожалуй.
   Крутов усмехнулся:
   - Дошло, птенчик? Тебя с этого курорта выпустили  только  затем,  что
просчитали, что  ты,  как,  чего,  кому  и  сколько.  И  ты  не  подвел!
"Контекст" рвал "пластиком"?
   - Ты о чем?
   - Я о  том,  Олег,  что  тебя  тоже,  как  бы  это  сказать  помягче,
используют! А если проще - имеют! Как ты сам  выразился,  до  полного  и
глубокого!.. Этого... у-до-вле-тво-рения!  -  Тут  Игорь  даже  хохотнул
баском, но скорее принужденно, чем искренне... - Олег, наверное, мы все,
ты, я, Димка Крузенштерн, выросли неисправимыми дебилами...  Вот  только
Дима не успел понять, во  что  влез.  И  пропал.  Но  мы  ведь  с  тобой
понимаем?
   - Абсолютно.
   - Во-о-от.
   - Это наша страна, Игорь. Наша.
   - Я что, спорю?
   - Диме просто не повезло. На войне так бывает.
   - Ага.
   - Ладно, чего... По второй?
   - Если только на донышко.
   - Будем.
   Игорь посидел молча, потягивая сигарету... Произнес:
   - Слушай, может, споем?
   - Да выпили всего ничего.
   - Нет, я не о том... Как там крайний куплет в той песне... Ну,  вы  с
Димкой ее любили напевать...
   Сожжен в  песках  Ерусалима,  В  водах  Евфрата  закален  -  В  честь
императора и Рима, В честь императора и Рима Шестой шагает легион!
   - напел я вполголоса.
   - Орел шестого легиона...  Тоже  -  птица  редкая,  -  тихо  произнес
Крутов.
   Я пожал плечами:
   - Еще выпьешь?
   - Не, мне работать.
   - А у меня отгул.
   - Как-то ты это невесело. Может, ко мне пойдешь?
   - В смысле?
   - В смысле - работать.
   - Подумаю.
   - Порадовать тебя, что ли? А то сильно смурной.
   - Есть чем?
   - Во-первых, хата у тебя  чистая.  Кристально.  У  меня  приборчик  в
кармашке: молчит, как рыба об лед, хотя денег за него  плачено,  как  за
"мерседес".
   - Верю.
   - Что, дорогой?
   - Что хата чистая. Слушать - себе дороже. Легче  было  не  выпускать.
Совсем.
   - Эт точно. Ладно, отдыхай, раз отгул.
   - А вообще-то я, наверное, в художники подамся.
   - Зачем?
   - Буду рисовать море.
   - Айвазовский уже рисовал.
   - Море большое.  Его  хватит  на  всех.  Крутов  ушел.  А  я  сижу  в
кресле-качалке и размышляю. А в душе по-прежнему пусто. Ну да...  Как  у
Николаса Гильена? "Когда я пришел на эту землю, никто меня не ожидал..."
И вот я болтаюсь по ней уже четвертый десяток лет и не встречаю  ничего,
кроме  огня.  И  никакие  мои  знания  не   могут   остановить   пламени
жестокосердия,  бушующего  страстями  и   делающего   людей   игрушками,
манекенами, куклами... Или Крутов прав, и я такая же кукла,  как  и  все
остальные?.. И нелепо размахиваю конечностями на  длинных  нитях,  в  то
время  как  невидимый  кукловод  давно  прописал  финал  пьесы  в   этом
дешевейшем из балаганов, да и в постановке роль моя  вовсе  не  главная,
так - "кушать подано"...
   Или,  наоборот,  прав  был  и  Филин,  и  только  война  есть  способ
существования индивидов, вроде меня?  Но  как  же  тогда  стихи?  "Жизнь
нежна, как осень перед снегом..." Что мне еще следует  знать,  чтобы  не
выживать, а жить? И - рисовать море?..
   Как заснул, я не заметил. Вокруг бушевал шквал огня,  выжигая  все  и
вся...  Я  бежал  по  раскаленной  земле,  стараясь  спастись,  а  земля
плавилась под ногами, и ветер раскаленно мчал обломки  строений,  домов,
какие-то полуоплавленные металлические  балки...  А  мои  ноги  вязли  в
раскаленной лаве, я хватал ртом воздух, и он обжигал легкие и гортань...
   Я вскинулся в кресле, оглядывая все вокруг: комната, книги,  ковер...
Все нормально.  Все  хорошо.  Просто  организм  перебаливает,  запоздало
проигрывает все страхи, которым я не посмел подчиниться  в  бою.  И  все
же...  Подхожу  к  стеллажу  с  книгами,  выбираю  толстую,  в   красном
переплете. Открываю:
   "Порядок ведения огня определяется в зависимости  от  огневых  задач.
Огонь может вестись на уничтожение, разрушение, подавление и  изнурение.
Уничтожение - нанесение такого повреждения противнику,  при  котором  он
полностью теряет боеспособность. Разрушение -  приведение  противника  в
непригодное для дальнейшего боевого использования состояние.  Подавление
-  нанесение  такого  урона,  при  котором  противник  временно   теряет
боеспособность, маневренность, управление.
   Огонь   на   изнурение   ставит   задачей    морально-психологическое
воздействие на живую силу противника,  это  беспокоящий  огонь,  могущий
нанести тем не менее значительный урон, приводящий живую силу противника
в состояние тревоги,  беспокойства,  неуверенности,  подавленности.  При
ведении огня на изнурение хорошо сочетание  снайперского  огня,  беглого
огня и огня редкими залпами.
   Для  поражения  применяют  различные  виды   огня:   целевой   огонь,
сосредоточенный  огонь,  неподвижный  заградительный  огонь,   подвижный
заградительный    огонь,    последовательное    сосредоточение     огня,
массированный огонь, огневой вал.
   Наибольшая эффективность  огня  достигается  его  массированностью  и
внезапностью.
   Большое  значение  имеют  маневр  огнем,  гибкость   и   устойчивость
управления им".
   М-да...  Это  не  энциклопедические  пояснения,  это  ода,   кантата,
оратория!
   Поэма огню! Как принято в энциклопедиях, слово  "огонь"  обозначается
по ходу статьи с заглавной буквы, но  при  моих  расстроенных  нервах  я
начинаю искать в этом другой смысл. Огневое сопровождение, массированный
огонь, огневой вал... И слово  "люди"  заменено  словосочетанием  "живая
сила противника". Разумно. Так разумно, что хочется выть. Если пустоту в
душе заполнять массированным огнем, сгоришь. Скоро и люто.  Но  есть  же
другой огонь, согревающий...
   Ну да, вчера я заходил в какую-то маленькую замоскворецкую церквушку.
Окна храма сияли тихим  уютом.  В