я? -  спросил,  не  выходя  из  кабины,
мальчонка с идиотской стрижкой, круглым лицом и в майке. Цепь на его шее
была совсем еще тощей, видно, недавно дослужился до  смотрящего  здешних
палестин, вот и не терпится ему, как покойному  великому  вождю  Ким  Ир
Сену, руководить на месте. Хм, вот что интересно! А ведь  цепями  крутые
украшали себя во все  времена!  Будь  это  герцогская  цепь  властителей
Вероны, королевская - повелителя бриттов, или идиотская - как  у  совсем
уж  запоздавших  в  развитии   представителей   бритоголовой   молодежи,
безнадежно отставшей от времени аж на целую пятилетку.
   - Ты че, седой, оглох в натуре? Фуй  ли  расселся?  Не,  я  не  прав.
Москва есть Москва, на то она и столица, а в провинции  чем  еще  занять
себя новому поколению, если денег  даже  на  пепси  не  хватает?  И  при
выборе, что купить, презерватив или пиво, покупают  завсегда  пиво?..  И
все же - противно. У интеллектуалов, живущих в столице, теплится надежда
на нечто цельное и здоровое, что тихонечко так зреет и набирает  силу  в
некоей хрестоматийно-тихой провинции, чтобы потом  расправиться  во  всю
мочь и явить миру... Бред все это и ничего  кроме  бреда.  Сказать,  что
будут разочарованы, - ничего не сказать. Если после Мишкиного  правления
страна и стояла на краю пропасти, то с тех пор она сделала  большой  шаг
вперед.
   - Вставай, я тебе сказал! А то я выйду, подмогну. И чего этому  самцу
гориллы не жилось там, в пампасах?
   - Ну выйди, - согласился я.
   Парень оказался здоровяком. Он обошел автомобиль и направился ко мне,
окончательно рассмотрев, что "борзый" - просто какой-то задрот из ученой
конторы, такого на правило поставить сам Бог велел.
   - В свертке чего? - Парняга пнул ногой пакет. Я медленно и  не  очень
ловко поднялся. Ни спорить, ни препираться мне не хотелось: не знаю  как
кто, а я искренне считал  свой  лимит  неприятностей  за  крайние  сутки
исчерпанным, а план, если таковой существует в неких заоблачных  верхах,
перевыполненным самыми  стахановскими  темпами.  Но  видно,  там  решили
бросить меня по совокупности еще и на борьбу с провинциальным хамством.
   Парень оказался настоящим гигантом, как в кино. Я едва  доставал  ему
до груди. Его толстые губы расплылись в искренней ленивой ухмылке.
   - Ладно, мужик. Бить не буду. Доставай деньги  и  проваливай  на  все
четыре.
   Только двигайся пошустрее, ага?
   Ну  положеньице!  Осталось  только  крикнуть:  "Милиция,  грабят!"  А
здоровяк, по-видимому желая поощрить активное ведение диалога  субъектом
в клифте, сиречь мною, легонечко пнул меня дланью - я крепко  впечатался
в стенку металлической палатки.
   - Доставай "лопатник" и "котлы" снимай,  -  пощеголял  он  витиеватой
терминологией.
   А меня как пробило  после  ласкания  спиной  металлической  ларьковой
стенки: тетку-продавщицу ширпотребного  хлама  я  все-таки  не  дождусь,
потому  как  нет  у  нее  никакой  страшно  моднявой  джутовой  ветровки
неходового пятьдесят последнего размера, и это  первое.  Самец  гориллы,
что ухмылялся сейчас мне в лицо и  изводил  себя  беседой  со  мною  же,
пришел с ее подачи: тетка, будучи профессионалкой, оценила-таки пиджачок
за штуку и послала  брата-свата  "пощипать  лоха".  Вернее,  ежели  быть
точным в избранной старорежимной терминологии, "взять на гоп-стоп".
   Это второе. Ну а третье, четвертое и все остальные цифры  -  так  это
то, что  парень  абсолютно  прав:  слоняться  в  позднее  надвечерие  по
забытому Богом, людьми и па-ханами полустанку в Подмосковье может только
дешевый  лох,  фраер,  отожравшийся  на  легких  деньгах   какого-нибудь
шоу-промоушена и волею алкоголя и судьбы занесенный в места столь глухие
на забаву и разграбление. Ну да Бог не фраер: для  кого  судьба,  а  для
кого и Фортуна. Блин, для того, чтобы это  все  просчитать  скоро  и  до
момента события, вовсе не надо обладать мозгами аналитика!
   И чего это меня так завернуло? Я же не  "Шпион,  который  вернулся  с
"холода"!
   - Ты че вылупился, мутный? Плохо расслышал? Так я  щас  тебя  не  так
приложу, чтобы с ушей штукатурка просыпалась!
   Больше  я  ничего  не  просчитывал.  Удар  мой  был  скор  и   резок:
выставленными костяшками правой в воображаемую точку между верхней губой
и переносьем. Голова громилы дернулась, и он неловко  рухнул  назад,  на
родную "ауди", как обожравшийся мамонт,  из-под  которого  циклопической
битой выбили разом все четыре ноги,  а  потом  сполз  ничком  и  ткнулся
хоботом в бордюр.
   Это страшный удар. Когда-то я отработал его  до  совершенства,  но  в
боевой практике не применял ни разу. Склонился над поверженным голиафом:
было бы совсем скверно, если бы я свалил его насмерть. Но нет:  у  парня
просто глубокий болевой шок, а это, слава Богу, не смертельно.
   Пора двигать с этого гостеприимного полустанка.  Пока  какой  ретивый
служитель порядка не надумал выйти из  зданьица  вокзала  с  ревизией  и
направить на меня табельный "Макаров". Короче, делать ноги - от греха  и
в темпе вальса.
   Я  скоро  выдвинулся  на  перрон,  когда  к  нему  медленно  подходил
проходящий  пассажирский.  Электровоз  шел  неторопливо,  могучий,   как
динозавр, и волок за собою послушные вагоны. Собственно, на  этом  хилом
вокзальчике он останавливаться не собирался, да,  видно,  где-то  там  в
далеких степях забастовали шахтеры-монтеры, вот он и  полз  перебежками,
по воле отупевших от перемен диспетчеров и прочих стихий.
   На площадке одного из вагонов застыла, как  на  выданье,  краснощекая
деваха лет двадцати восьми с изрядным гаком.
   - А  что,  красавица,  возьмешь  пассажира?  -  затравил  я  со  всей
возможною удалью в голосе.
   - А ты че, соколик, отстал, что ли?
   - Да нет, мне недалеко.
   - Нет тут посадки.
   - Да к такой румяной я на крыльях взлечу!
   - А не опалишь крылья те?
   - Военно-воздушные силы в огне не горят!
   - И далеко поедешь?
   - Да пока не надоем!
   Девица-красавица бросила на меня оценивающий взгляд:
   - Залетай, овод.
   Через минуту состав  тронулся,  лязгнув  на  стыках.  Еще  через  две
проводница, озадаченная шуршащей купюрой, препроводила меня в купе,  где
уже припухали за бутылочкой двое командированных.
   - Господа полковники,  к  вам  пополнение,  -  радостно  объявила  им
дивчина.
   Те подняли головы настороженно. Один спросил,  недоверчиво  оглядывая
все тот же пиджак:
   - Офицер?
   - Военно-воздушные силы военно-морского флота,  -  отрапортовал  я  с
белозубой улыбкой новобранца. - Капитан-лейтенант запаса.
   Второй поглядел внимательно:
   - Ты это, запасной, водку пьешь?
   -  Обязательно,  -  строевым  голосом  ответствовал  я,  выгружая  из
шуршащего пакета "блондинок".
   Двое переглянулись. Откуда-то появился чистый стакан, его  наполнили,
пододвинули ближе ко мне тарелку с домашней снедью.
   - Саша. За знакомство, - произнес немудреный тост первый. Его товарищ
солидарно кивнул. Мы сдвинули стаканы.
   Что там говаривал товарищ Пушкин Александр Сергеевич о русском бунте,
безжалостном и беспощадном? Пьянки у нас такие же. Переходящие от слез к
драке, от драки к  лобызаниям,  от  лобызаний  к  сомнениям  в  конечном
торжестве  справедливости  и  размышлениям  о  переустройстве  страны  и
мира...
   Пил я неделю. Под дикую, бессмысленную  круговерть  колес  непонятных
мне поездов, с  ночевками  на  третьих  полках  или  вовсе  в  сквериках
незнакомых мне городов и  весей...  Похоже,  я  дважды  пересек  границу
какой-то из стран  ближнего  зарубежья,  вызвав  подозрение  таможенника
полным отсутствием багажа и рассеяв его длинным монологом о смысле жизни
вообще и таможенной службы в частности  и  о  конечности  всего  сущего.
Служитель пограничного культа решил, что я возвращаюсь с поминок.
   Потом я умудрился снова подраться, на этот раз не помню, с кем  и  по
какому поводу. Накопившаяся отрицательная энергия, видимо, привлекала ко
мне придурков всех мастей, как нектар - пчелок; потом снова ехал в  купе
и  плацкарте,  вагоне-ресторане  и  проводницком   закутке,   заглатывая
очередную дозу пойла  и  рассуждая  о  вечном  и  бренном  с  очередными
попутчиками.
   По-видимому, я нуждался в тепле, в доме, в человеческом участии, а  у
меня не было ни  первого,  ни  второго,  ни  третьего.  Нет,  я  мог  бы
вернуться в Москву и сдаться  под  деятельную  опеку  генерала  Крутова,
но... Я не мог этого сделать.
   Потому что не мог.
   Неведомая сила влекла меня, болтала  взад-вперед  по  матушке-России,
пока я не согрелся, пока не  понял,  что  я  не  на  "холоде",  пока  не
осознал, что выживу сам. Вместе со страной. И никакие  политики  никогда
не смогут ее порушить, потому что не знают заветного слова... А я им  не
скажу.
   И пусть дым  Отечества  горчил  гарью  пепелищ,  пугал  запустелостью
оставленных городов, отравлял невозвратимостью потерь, это был мой  дом,
и другого у меня и еще у миллионов людей никогда не будет, и  нам  здесь
жить, и мы не просто выживем, но еще и поживем. Потому что это так.
   Очнувшись после долгого забытья, заметил, что поезд  стоит.  Привстал
на полке, огляделся: куда привлек меня  на  сей  раз  переменчивый,  как
жребий, "автопилот"?
   Вокзал прошлого века,  в  хорошем  таком  стиле  "поздний  сталинский
ампир".
   Поверху "ампира" на века впечатан Герб СССР,  чуть  выше  -  барельеф
"святой троицы": Маркс - Энгельс - Ленин.  Поднял  глаза,  в  похмельном
упорстве  желая  увидать  над  всем  этим   великолепием   знамя   цвета
критических дней и терзаясь лишь одной смутной мыслью: неужели очередной
переворот я проспал?
   Но нет: цвет кетчупа  на  знамени  отсутствовал.  Не  было  и  самого
знамени.
   Вместо него аршинными буквами над фасадом было выложено: ПОКРОВСК.

Глава 22

   Первое, что я сделал, - это проверил  наличие  отсутствия.  Я  был  в
собственных джинсах, но вместо стильного пиджака на плечи была  натянута
ношеная коричневая  кожанка:  видно,  махнул-таки  не  глядя.  Вместе  с
окулярами типа "хамелеон", так дополняющими образ ученого-теоретика.
   Глянул  в   собственное   отражение   в   оконном   стекле:   изрядно
всклокоченный субъект, на вид - почечник и печеночник, с потрескавшимися
губами  от   неумеренного   потребления   горячительного   неадекватного
качества. Язык даже высовывать не  стал;  как  говорит  печальный  опыт,
сейчас цвет его средний: между зеленым и желтым. Печально.
   На  привокзальную  площадь  славного  миллионного   Покровска   вышел
налегке.
   Слава Богу, собственный паспорт я обнаружил в заднем кармане  джинсов
сложенным вчетверо.  Что  же  касается  денег,  реквизированных  у  двух
покойников как моральный ущерб за наезд (е-мое, в какой жизни это было),
остался   червонец   двумя   пятачками.   Тщательно   осмотрел   карманы
благоприобретенной  куртки  и  нашел  великолепный,  германской  выделки
пружинный нож, щелкнул кнопочкой - отливающее благородной синевой лезвие
с не менее благородным скорпионом на нем послушно вылетело из рукоятки и
зафиксировалось Сталь отличная, фирма - известнейшая...
   Память услужливо подсунула  картинку:  в  тамбуре  СВ  я  братался  с
каким-то рослым Мишаней  и  в  знак  побратимства  и  маханул  не  глядя
роскошный клифт на курточку Впрочем, не турецкую:  итальянская  выделка,
из среднего бутика.
   Вот только на червонец не разгуляешься.  Осторожно  прощупал  карманы
джинсов: активная память молчала, как  рыба  об  лед,  а  в  подсознании
брезжило-таки нечто...
   На  свет  Божий  я  извлек  пластиковый  прямоугольничек  и  вздохнул
облегченно: теперь не пропадем! Это была рублевая кредитка, STB-CARD, по
которой в любом банкомате славного  Покровска  я  и  получу  вожделенные
рубли, имеющие хождение, как  известно,  на  пространстве  одной  шестой
суши. Хотя банкомат в здешних палестинах я  вряд  ли  обнаружу,  но  вот
отоварить карту в центральном отделении Сбербанка наверняка смогу. Плохо
только одно: в таком прикиде и с таким фейсом меня в эту  самую  контору
не пустят, а если и пустят -  то  могут  не  выпустить.  Значит,  найдем
применение двум пятачкам: модельную укладку на них  не  сделать,  а  вот
постричься в вокзальной парикмахерской под делового 007 смогу точно.
   Через десять минут вышел из  парикмахерской  сияющий,  как  стриженый
птенец, лишенный разом  седины,  солидности  и  последних  денег.  Ну  а
девственности меня  лишила  в  свое  время  одна  медсестричка  в  самом
субтильном возрасте, воспользовавшись беспомощным  состоянием  больного,
вырвавшего три дня тому как гланды.
   Ветерок со свистом проносился над полысевшей почти под нолик головой,
а  мысли  в  ней  после  недельного  запоя  по  поездам  роились   самые
фривольные: надо же, вспомнилась вот медсестричка, сделавшая меня на всю
жизнь неравнодушным к сестренкам в белых халатах!
   Я двигался по направлению к центру Покровска по славной  улице  имени
Двадцати шести бакинских комиссаров. Какое отношение имели сии комиссары
к Покровску, мне виделось смутно, а вот мой личный автопилот,  он  же  -
тяжкий жребий, сработал  однозначно  и  логично,  как  буек  револьвера.
Ибо... Ибо выход из безвыходной ситуации, как правило,  там  же,  где  и
вход.
   И гибель Димы Крузенштерна, и мои личные неприятности каким-то  боком
завязаны на этот тихий, как  отварная  рыба,  губернский  миллионник.  А
значит, нужно "привязаться к местности" и узнать, что здесь почем.
   - Милая барышня, не подскажете, где здесь банк? - скроив  на  помятом
фейсе обаятельный жизнеутверждающий оскал,  спросил  я  проходящую  мимо
девушку последней молодости.
   Мадемуазель шарахнулась от меня  так,  будто,  раскрой  она  мне  эту
коммерческую тайну, банк Покровска будет немедля ограблен, а сама она  -
изнасилована. Зря размечталась, между прочим!
   На нет - и суда нет  Отрицательная  реакция  -  тоже  реакция.  Но  я
загрустил и даже начал комплексовать: переходить улицу строго на зеленый
сигнал светофора, обходить подозрительную, стриженую, как и я,  молодежь
по другой стороне  улицы,  а  с  блюстителями  порядка  просто  опасался
встречаться взглядом. Менты - они как дети:  отвел  взгляд  -  в  чем-то
виноват,  не  отвел  -  вдвойне  виноват!  Позвольте,  стриженый,   ваши
документики!  Более  остального   я   опасался,   что   вести   о   моих
псевдоманьячествах в столице и городе-герое  дошли  через  всероссийский
розыск до здешних тишайших мест.  Это  не  значит,  что  все  покровские
служивые разом бросили местную  текучку  и  сломя  сапоги  бросились  на
поиски супостата; но истина, не знающая исключений, гласит: от дотошного
мента не застрахован даже экскаватор.
   Вышло, что опасался я совершенно напрасно: тетенька из  привокзальной
цирюльни  постригла  меня  по  последнему  писку  здешней  летней  моды:
короткий "бокс" или "полубокс",  похоже,  носило  все  активное  мужское
население города, невзирая на  возраст,  исключая,  понятное  дело,  его
отцов, коих я еще не лицезрел,  кадровых  фээсбэшников,  продолжавших  с
маниакальным  упрямством  зачесывать  волосы  по  андроповской  моде  на
пробор, и сексуальных меньшинств, не к ночи будут помянуты.
   Банк я нашел сам. Ибо все банки в любых городах похожи друг на друга,
как памятники вождю или счастливые  семьи.  Респектабельные,  одетые  по
фасаду в затемненное либо зеркальное стекло,  сверкающие  монументальной
позолотой дверных ручек, они словно бы говорят обывателю: деньги  у  нас
есть, но мы их вам не дадим. Потому  как  созданы  не  для  того,  чтобы
купюры разбазаривать, а затем, чтобы хранить, Так-то.
   Мельком взглянув на внушительный фасад и  золоченое  табло  у  входа,
спортивной   походкой   приезжего   делового   человека   ломанулся   на
тонированную дверь.
   Американский опыт мне вещал, что где-то  там,  в  невидимых  простому
глазу  недрах,  запрятаны  хитрые  фотоэлементы,  которые  и   распахнут
гостеприимно  упомянутые  двери  перед  солидным  клиентом,  олицетворяя
лозунг: "Все во имя человека" все для блага человека!"
   Блин!  Говенный  американский  опыт  в  российской  провинции   можно
засунуть в...
   Короче,  отложить  до  лучших  времен.   До   наступления   на   моей
исторической и биологической родине  стадии  загнивания  империализма  в
виде государственно-монополистического капитализма,  чтоб  им,  буржуям,
пусто было!
   Вместо доверчиво распахнутой  двери  я  стриженой  головой  уперся  в
широкую  грудь  ментовского  сержанта,  одетого,  несмотря  на  жару,  в
увесистый броник и снабженного "АКСУ". Дурашка, ведь, слава Богу,  не  в
Голливуде живем! Банк у нас грабят, как учат гордые ичкеры, не отходя от
кассы другого банка - с  помощью  совершенно  доподлинных  авизо,  потом
превращающихся в фальшивые!
   - Что вам? - просвечивая меня рентгеном  строгого  взгляда,  вопросил
сержант.
   - Денег хочу.
   Шутка его не тронула.  Глаза  глядели  из-под  прищуренных  век,  как
стволы "дегтярей" из амбразуры дота: ни пяди  советской  земли  немецким
захватчикам!
   Поэтому поспешил пояснить:
   - Хочу снять деньги  по  кредитной  карточке.  Для  убедительности  я
продемонстрировал и саму карточку.
   - Вы - юридическое лицо? - строго осведомился сержант.
   - Нет. Физическое, - дружелюбно ответил я и подумал:  причем  не  раз
набитое за тридцать с лишним годков!
   - Физические лица обслуживаются на Лебедева, сорок.
   - А это где?
   - Вы на машине?
   - Нет. Я турист.
   - Восемь остановок двенадцатым троллейбусом.
   - Спасибо.
   Вот так вот, по-доброму осветив все вопросы,  двухметровый  рейнджер,
закованный  в  броню,  исчез  за  светонепроницаемой  дверью,  продолжая
охранять тайну  вкладов  и  организации.  Я  же  спускался  с  парадного
крыльца, удрученно мечтая о том времени,  когда  физические  лица  будут
приниматься  за  этими  шпионскими  стеклами  так  же  учтиво,   как   и
юридические особи...
   Феномен всех банков состоит в том, что отдать им на сохранение деньги
куда проще, чем получить их обратно.  Особенно  по  кредитке,  пока  еще
редкой в родном Отечестве, как Птица-Говорун. Или -  уже  редкой:  ведь,
как писал классик, всех Говорунов истребили.
   Процедура изъема денег, вложенных лично Димой  Крузенштерном  на  мою
кредитку в крупнейшем банке Москвы, заняла почти четыре часа. Я  выписал
довольно крупную сумму и  всерьез  опасался,  что  таковой  в  банке  не
окажется: наличные рубли были в дефиците, о чем я узнал  по  надписи  на
окошечке обмена валюты.
   Хорошо еще, что я загодя, в троллейбусе, догадался достать паспорт из
джинсового кармана и кое-как расправить, дабы придать индивиду  на  фото
хотя бы кое-какое  сходство  с  оригиналом.  Кроме  того,  я,  наверное,
разучился расписываться. В банке  я  оставил  не  менее  тридцати  своих
автографов, пока вышло нечто, похожее на подпись. Но и это  не  помогло:
хорошо одетый сорокалетний клерк  уныло  появлялся  в  окошечке,  уходил
что-то запрашивать, появлялся  снова,  исписывал  кучу  бумаг,  исчезал,
появлялся... У меня даже возникло подозрение, что дядька просто-напросто
валяет ваньку: никуда он не ходит и никого ни о чем  не  запрашивает,  а
просто курит втихаря на  черной  лестнице,  тянет  время,  ожидая  конца
рабочего дня, чтобы  объявиться  снова  в  окошечке  за  пять  минут  до
"звонка" и, радостно потирая  руки  и  гримасничая,  произнести  детскую
дразнилку: "Обманули дурака на четыре кулака!"
   Охранники в цивильном поглядывали на меня уже с явным неодобрением  и
излишней строгостью; да я и сам уже начал сомневаться: уж не подделал ли
вице-президент "Континенталя" эту кредитку из той же детской шалости?
   Мысли о гибели Димы Крузенштерна настигали меня смертной тоской, но я
гасил, блокировал их  на  подлете:  мучить  себя  ими,  когда  дело  еще
предстоит значит свалиться  в  идиотскую  истерику  и  завалить  задание
Димино задание. Оно было для него важным, и  я  его  выполню.  Второе  я
поставил себе сам: найти убийц  Круза.  И  исполн