Снова разложил свой пасьянс. Какое-то  невероятно-сладостное  чувство
было в том, как легко под его  руками  меняют  свое  положение  людишки,
именуемые "сильными мира сего". Филин понимал, что это  азартное,  ни  с
чем не сравнимое ощущение реальной  власти,  своей  возможности  влиять,
дает ему только близость к этим самым  "сильным",  к  их  деньгам  и  их
тронам, позволяя ему манипулировать и тем и другим.
   Потерять это он не желал, и продолжал бы банковать, если бы не  страх
заиграться.
   Да. Это азартно. Но... Где-то в другом особняке другой банкомет  тоже
тасует колоду, где и он, Филин, представлен, и  не  важно,  королем  ли,
валетом или шестеркой. А важно то, что игроки  собрались  не  для  того,
чтобы получить удовольствие от игры: они  играют  на  деньги.  И  ставки
огромны. При такой игре потрепанную колоду меняют целиком.
   И  его.  Филина,  с   его   блестящими   мозгами   спишут   в   утиль
по-бухгалтерски: ни злобы, ни сочувствия, ничего. Как поношенную мебель.
   Филин всегда отличался чутьем на ситуацию. Он  понимал,  что  сейчас,
когда в стране прошел тихий верхушечный переворот, когда началась  новая
"сдача", он сможет соскочить. С такой суммой, что... Как в  старом  кино
про  итальянцев  и  клад:  "Андрюша,  ты  хочешь  заработать  миллиард?"
Миллиард - много, таких ставок нет ни в  одном  казино,  а  вот  на  ста
миллионах  -  договорились.  Сто  миллионов.  Вот   только   не   вшивых
итальянских лир, а полновесных долларов! Именно таковы ставки!
   И заплатить их может только один человек, самый богатый человек мира,
гений компьютеризации всея  Америки  и  сопредельных  территорий!  И  он
заплатит  эту  сумму,  потому  что  только  он  один  сможет  превратить
полученное взамен в миллиарды, десятки миллиардов долларов! И  -  станет
на планетке самым недосягаемым Человеком Денег.
   Ну что ж. У всех - свои игры и свои развлечения.  И  если  у  богатых
свои причуды, у сказочно богатых - и причуды  сказочные.  Тебе  придется
тряхнуть казной, друг Билли, и высыпать на стол десять тысяч  таких  вот
Гроверов Кливлендов. Естественно, номерными сертификатами  "Майкросолта"
по сто штук Гроверов каждый. Естественно, на  предъявителя.  Это  талант
бесценен и бесплатен, ибо от Бога. А вот за мастерство надо платить.
   Филин, не торопясь, собрал фотографии в колоду. Всему свой  срок.  Но
для  каждого  действия  необходимо   волевое   усилие.   Когда-то,   еще
мальчишкой,  Филин  впервые  проявил  волю:   собрал   свои   игрушечные
пистолеты, солдатиков, машинки и - отдал соседскому мальчишке. Хотя  ему
еще год или два хотелось играть. Потом так же поступил со  стихами.  Ибо
романтическим бредням пришло время сгореть. А сейчас... Скоро придется и
о душе подумать.  А  о  душе  лучше  думать  у  теплого  моря,  рядом  с
загорелыми голенькими красотками... Не имея  иных  забот,  кроме  как  о
душе. И имея для того досуг и скромный счет, состоящий из единички. Зато
с восемью нулями.
   Да и... Он, Филин, найдет свою  игру  и  там,  на  лазурных  берегах.
Возможно, рядом с нынешней игрой в России  это  попервоначалу  покажется
ему старческим покером "по копеечке" в доме для престарелых,  тем  более
что светить свой не вполне праведно обретенный капитал он не сможет.  Да
и рисковать им не будет.
   Но... У той партии будет существенное преимущество: карты покропит он
сам. И тузов у него в колоде будет столько, сколько ему захочется. А что
до азарта...
   Эти латинос могут играть азартно даже по пустяшным ставкам,  игра  на
деньги  слишком  легко  переходит   в   игру   на   кровь,   которая   в
бананово-кокаиновых республиках льется еще обильнее, чем в России.
   Геннадий Валентинович Филин встал, подошел  к  окну,  чуть  раздвинул
жалюзи.
   Теперь облетающая листва не казалась  ему  ни  волшебной,  ни  полной
таинства: так, линялые тряпки,  которые  скоро  превратятся  в  прах.  В
ничто.
   Филин вернулся к столу, взял горку фотографий,  подошел  к  камину  и
бросил  свою  отыгранную  колоду  на  теплющиеся  густо-малиновым  угли.
Сначала глянцевые квадратики лежали спокойно, лишь слегка обугливаясь по
краям, потом белый огонек пробежал по одному снимку, по другому...  Одна
за другой фото превращались в комочки обугленного праха.
   На душе у Филина было покойно. "Никого не пощадила эта осень..." Лишь
эта бездарная мелодия нудила и нудила, не вызывая уже ни сочувствия,  ни
жалости, ни тоски.

Глава 55

   Геннадий Валентинович вернулся за стол; на нем не осталось ни  единой
бумажки. Нажал кнопку селектора:
   - Панкратов прибыл?
   - Да.
   - Пусть войдет.
   Взглянув на мрачное лицо помощника.  Филин  спросил,  едва  разлепляя
губы:
   - Плохие новости?
   - Хуже. Никаких.  Милый  город  Покровск  замер  по  осени  в  полном
столбняке.
   - Вот как...
   - Никакого шевеления. Первое время авторитеты еще суетились,  но  мой
Кадет нашел с ними общий язык. Утряслось. А вот во власти...  Губернатор
сидит сиднем в  своем  загородном  доме,  словно  обложенный  медведь  в
берлоге. Илья Муромец хренов.
   Никаких  предложений  не   принимает,   никаких   новшеств,   никаких
переговоров. Омут.
   - По-твоему, он испуган?
   - Непонятно. Но охрана такая, что... В Покровске  сменился  начальник
УФСБ, с Купчеевым, в отличие от предыдущего, ладит.
   - Кумовья?
   - Никто не знает. На людях, на совещаниях  -  доверительно-корректные
отношения, не больше. Да, у этого нового генерала  целый  выводок  своих
людей - привез с собой. Губернатору лично и  его  загородной  резиденции
организовано еще одно кольцо охраны.
   - Купчеев активен?
   - Пес его разберет. Вроде и сидит у себя тише  воды  ниже  травы:  из
загородного дома в свою администрацию и обратно. Ничего не вижу,  ничего
не слышу... В Москву мотается не чаще обычного, но и не реже. Телефонные
же  переговоры  мы  не  контролируем  никак.  Да,  в  столицу   катается
исключительно колесным транспортом  и  под  почетным  эскортом.  У  меня
сложилось впечатление, что...
   - Он умный, - перебил помощника Филин.  -  Умный  функционер.  Вот  и
функционирует. Сейчас время работает на него. Ты отдаешь себе отчет, что
нынче осенью в стране произошел переворот?
   - Естественно.
   - Вот и он не ребенок. И к тому же опыт - штука  незаменимая.  А  что
говорит ему опыт? Сиди и не отсвечивай. Купчеев пересидел в свое  время,
как минимум, трех царей: Брежнева, Андропова  и  Горбачева.  Глядишь,  и
нынешнего переживет.
   Так?
   - Так.
   - Да... Сейчас время работает на него. Заводишки, которые под ним, он
не упустит. И хочет получить свою цену. Полную цену.
   Филин закурил, прищурился от  попавшего  в  глаза  дыма.  Вернее,  он
нарочито давал попасть дыму  в  глаза:  курение  давно  превратилось  из
привычки в ритуал, и это легкое пощипывание было  приятным.  Как  многие
заядлые курильщики, от исполнения ритуала он получал  удовольствия  едва
ли меньшее, чем от насыщения организма никотином.
   Сейчас он думал. Пока Степан Ильич Панкратов работает на олигарха,  а
он.
   Филин, давно на себя,  могут  возникнуть...  э-э-э...  разночтения  в
подходе к проблеме. Так  или  иначе,  Ильича  нужно  посвящать.  Вернее,
вербовать. Жестко и быстро. Или он, воспитанный  годами  взаимопроверок,
пойдет и изложит свои  соображения  в  отделе  собственной  безопасности
концерна. Это будет совсем скверно.
   - О чем кумекаешь, Ильич?
   Панкратов пожал плечами:
   - Наше дело служивое.
   - Что тебя беспокоит?
   - Только одно: я не понимаю цели основной операции. И ее сути.
   - Чего ж тут не понимать?  Времечко  поменялось,  патроны  на  верхах
занялись своими верхними  делами...  А  нас  пока  пустили  на  самотек.
Ждут-с. Разумно.
   - Разве мы не  знали  о  будущих  напрягах  и  не  учитывали  их  при
подготовке действа? Давайте  не  будем  лукавить,  Филин.  Я  для  этого
слишком стар.
   - Скорее, опытен.
   - Пусть так. Хватит обнюхивать друг друга, как псы в стае.
   - Пусть так, - в тон ему повторил  Филин.  -  Что  ты  хочешь  знать,
Ильич?
   - Знать я ничего не желаю, - не сдержался Панкратов. - Я  -  служилый
пес на длинном поводке. И ничего иного, как гонять дичь, в этой жизни не
умею. Мне нужна постановка задачи или подтверждение ее  отсутствия.  Как
там у космонавтов?
   "Все системы функционируют в рабочем режиме".
   - Лукавишь?
   - Самую малость.
   - И ты поверишь в "рабочий режим"?
   - После проведенной "артподготовки" такого масштаба - нет. Но что это
меняет?
   Филин внимательно посмотрел на Панкратова:
   - Хорошо. Ты осторожен, как колдун на углях. Ильич,  что  тебе  более
импонирует, игра или покойная старость?
   - По возможности - и то и другое. Мы оба алкоголики, наркоманы  игры.
От  покойной  старости  сыграем  в  ящик  куда  быстрее,  чем  от  пули.
Истрепанным за жизнь нервам нужен допинг.
   - Ну что ж... Я рад, что в этом ты откровенен со  мной.  -  Филин  не
спеша достал из коробки сигарету, прикурил, прищурился:
   - Я готов сделать тебе предложение.
   - Которое я не смогу отклонить?
   - Именно так.
   - Если я правильно понимаю, я не смогу и не выслушать предложение?
   -  Ты  правильно  понимаешь.  Обычно  достоинства  людей  -   их   же
недостатки. И наоборот. Ты слишком умный, Ильич, чтобы уйти отсюда живым
после нашего разговора, если не  примешь  новые  реалии,  как  выражался
Меченый.
   Желтые, тигриные глаза Панкратова  прищурились,  как  у  затаившегося
зверя.
   - Я вовсе не желал тебе угрожать, Ильич. Просто констатирую факт. Так
сказать, вношу полную ясность. Ты же профессионал, поэтому изволь понять
правильно.
   - Я все понимаю правильно, Филин. Вот только капканов не люблю.
   - А кто любит? Но жизнь такова, что все мы... - Филин  махнул  рукой,
но не сокрушенно, а скорее так, словно привычно отгонял назойливую муху.
- Как бы ты поступил на моем месте? Аналогично.  Факт.  Ну  а  играть  в
пионерские клятвы и прочие советы дружины поздновато. Ты ведь все понял.
   - Насчет твоей игры?
   - Да.
   - Не все. Только то, что ты ее ведешь. И довольно давно,  -  произнес
было Панкратов, да запнулся, замолчал, показал взглядом на стены.
   Филин рассмеялся искренне, от души:
   - Нет, родная контора умела воспитывать кадры! Деловые  разговоры  не
вели даже под журчание струй в поселковом зачуханном сортире! Не  боись,
Ильич! Как говорили в деловых семидесятых:  "Все  схвачено".  Да  и  мой
характер ты знаешь: я  отличаюсь  скорее  крайней  недоверчивостью,  чем
благодушием,  рассеянностью  или  разгильдяйством.  И   "чистоту"   сего
кабинета блюду пуще, чем девица кавказской национальности -  целомудрие.
- Помолчал, спросил:
   - Итак, ты готов выслушать предложение?
   - Да.
   - Я хочу, чтобы ты понял, Степан Ильич, что в твоем положении  ничего
и не поменяется, кроме оплаты. Она возрастет существенно.  Твой  разовый
гонорар за эту, конкретную операцию составит... - Филин не удержался  от
того, чтобы сделать театральную паузу:
   - один миллион долларов. Как цифра?
   - Хорошая.
   - Ты хочешь узнать, сколько получу я?
   - Нет. Меня устраивает названная сумма. И... Хватит проверять меня на
вшивость. Это как-то по-детски.
   - О'кей. Нарекание принято. Тогда идем далее по тексту?
   - Я хотел бы только одно уточнение.
   - Да?
   - Почему вы мне делаете предложение,  вместо  того  чтобы...  У  вас,
Геннадий Валентинович, карты на руках, и вы меня могли просто  устранить
"по ходу пьесы".
   Миллион - это солидные деньги.
   - Но ведь  "жизнь  кончается  не  завтра",  как  пела  милейшая  Алла
Борисовна лет двадцать назад.
   - Никто не знает, когда она кончается.
   - Но надеяться не вредно, не так?
   - Так.
   - Бог располагает, а человек предполагает. А также рассчитывает.  Вот
и я рассчитываю прожить еще лет эдак двадцать пять. А то и все тридцать.
После проведения данной операции мне предстоит покинуть родную землю, и,
признаться, сделаю я это без сожаления: надоело.
   - Мне тоже?
   - Естественно. А что мы с тобой умеем делать, любезный Степан  Ильич?
Только интриги строить, и ничего больше.
   - Если это считать интригами...
   - Я в широком контексте. И" как ты  правильно  заметил,  без  допинга
действия мы с тобой скоренько одряхлеем и скопытимся. Ты следишь за моей
мыслью? Прямой расчет: во-первых, устранять тебя неразумно,  потому  что
мне нужно будет докладывать  что-то  патрону,  а  в  отделе  собственной
безопасности те еще орлы, им тоже выслужиться хочется... А  патрон,  как
ты знаешь, тратит на них самые кругленькие суммы, а  порой  и  самолично
любит вникать в мелочи и неувязки... В шпионов не наигрался  в  детстве,
пижон! Во-вторых, закрутим мы с тобой на новых землях любезное сердцу  и
уму дельце: старый друг лучше новых двух, а? Складно излагаю?
   - Как песня.
   - И вот еще что. Время после госпереворота поменялось.  Грядут  новые
реалии.
   Мы не то что не нужны более патрону, но... Боюсь,  спишут  всех  нас,
старичков.
   Чохом. И  не  на  пенсион.  Сам  знаешь,  Безуглов,  что  возглавляет
собственную безопасность нашей службы, у патрона  трется  на  постоянку,
еще один, Лисин, что бабцов под олигарха кладет,  тоже  ему  как  родной
стал... Это раньше подсиживание заканчивалось безвременным  пенсионом  с
дачей и спецсодержанием согласно  штатному  расписанию.  Сейчас  времена
лютые: спишут как хлам. То, что "проводы" проведут без сучка и задоринки
у тебя, надеюсь, сомнений нет?
   -   Никаких.   Наслышан   о   параллельном    безугловском    "отделе
спецопераций". Ну да в конторе как  в  конторе,  будь  она  частная  или
государственная: они нам - свою внедренку, мы им - свою. И живы пока, а,
Геннадий Валентинович?
   - Вот именно: пока. Сколько веревочке ни виться...
   - А у слона конец - больше.
   - Во-о-от. Ну а теперь к делу?
   - Пожалуй.
   - Кофейку, для тонуса?
   - Выпью.
   - С коньячком?
   - Можно и с ним.
   Филин подошел к шкафу, достал коньяк, рюмки, отрезал несколько  долек
лимона,  посыпал   сахарной   пудрой.   Подошел   к   столику,   включил
автоматическую кофеварку; через  минуту  две  чашечки  крепчайшего  кофе
дымились на столе.
   - Ловко у вас получается, Геннадий Валентинович.
   - Можем еще. Вздрогнули?
   Коньяк оба выпили по-русски, глотком. Филин прихлебнул кофе,  закурил
очередную сигарету, подождал, пока Панкратов  неспешно  прикончит  кофе.
Весь ритуал был выверен до мелочей: человеку нужно было дать освоиться в
собственном новом качестве, как и в новом качестве шефа,  -  десятилетия
службы вбили истины накрепко. Пусть пока сделает  шажок,  крохотный,  по
этой лесенке...
   Еще лет тридцать назад Филин для себя впитал очевидную, но далеко  не
всеми выполняемую истину: любому человечку, пусть  он  самый  распоганый
стукачок и ханыга, нужна для сердечной отмазки  простая  и  незатейливая
уверенность, что он не халявщик, а партнер. В нынешнем же случае  так  и
обстояло  на  самом   деле:   Ильич   был   профессионалом,   прекрасным
профессионалом, Филин работал с ним пятнадцать  лет,  сначала  в  родной
конторе, потом - на патрона.  Причем  оба  они  перетекли  в  концернову
службу безопасности, что  называется,  по  течению:  их  будто  кураторы
передали с контакта на контакт. Потом - разобрались, оба. В любом случае
романтизм  тогдашней  юности  испарился  еще  в  конце  семидесятых,   и
восьмидесятые-девяностые от здорового цинизма не отвратили, а, наоборот,
прибавили оного. Пожалуй, оба, и Филин, и Панкратов, готовы были сделать
ход деревянным троянским конем, но случай  не  подворачивался.  Да  и  у
Степана Ильича времени не было случай готовить; он был, что  называется,
человеком действия. У Филина же было и время, и связи, и возможности.
   Панкратов,    как    профессионал,    прекрасно     понимал     смысл
"кофейно-коньячного" ритуала, но, как и любой ритуал, на эмоции в нужном
направлении он действовал безотказно. Понимать  -  одно,  чувствовать  -
другое. Эмоции первичны, факт.
   Наконец  он  прикончил  чашечку,  смыл   горький   кофейный   привкус
микроскопическим  глоточком  превосходного  коньяка,  поднял   спокойный
взгляд, произнес, не скрывая иронии:
   - Будем считать, декомпрессия  прошла  успешно.  Я  слушаю,  Геннадий
Валентинович.
   - Ну и ладненько. Ты, я полагаю, за время  бездействия  уже  уразумел
истинный смысл операции?
   - Теоретически. Наворотить десять  бочек  арестантов  да  губернского
батьку запугать, чтоб не  высовывался.  Притом  и  для  патрона  хорошая
отмазка: клиент созрел, несите ваши денюжки. А денюжек как  раз  и  нет:
кризис. А заводики тепленькие, считай, бесхозные: акции не котируются ни
на грош, бери голыми  руками,  в  коих,  естественно,  хрустящая  зелень
вложена в приятных таких купюрах.
   - Да ты прямо поэт, Ильич.
   - Я так полагаю, никакая  покровская  оборонка  никому  в  работающем
состоянии сдуру не потребна - из тех, у кого деньги водятся. Нет,  любой
заводик завести можно,  если  транснациональную  корпорацию  развернуть,
пристегнуть Украину, Казахстан или Белоруссию, а то и все три  державки,
вместе  взятые,  не  сами  по  себе,  естественно,  а   заинтересованных
индивидов, способных совместными усилиями  ковать  оружие  и  гнать  его
бабаям и банабакам из стран Южной, Юго-Восточной и прочих Азии вместе  с
Африками. Но дело это многоступенчатое, долгостройное, не  враз.  А  вы,
Геннадий Валентинович, торопитесь. Какой отсюда следует вывод?
   Заводишко кто-то хочет купить  вовсе  не  затем,  чтобы  тот  взорлил
соколом на оружейных рынках, а вовсе напротив: чтобы стопорнулся  клятый
конкурент, заткнулся навеки.
   - Красиво излагаешь...
   - Остается одно: за обеспечение прикрытия покупки такой рухляди  мне,
скромному труженику ствола и убивцу-махинатору, гонорар в  лимон  зелени
никто не предложит. Вывод: что-то ценное или особо  ценное  затаилось  в
покровских заводских руинах... И статья там светит особо  значимая,  как
бы ее ни поименовали ныне, по-старому  она  называлась  просто:  "Измена
Родине". Не так?
   - Тебя беспокоит  возможная  будущая  тяжесть  содеянного?  Пятно  на
совести "солдата империи"? Панкратов усмехнулся невесело:
   - Империя умела воспитывать, но... "Совесть" - не  совсем  то  слово.
"Солдат империи" нашей  с  вами,  Геннадий  Валентинович,  специализации
оперировал другим понятием:  "долг".  А  таковое  осталось  похороненным
вместе с империей.
   - Ты не веришь в будущее возрождение?
   -  В  том-то  и  фокус,  что  верю.  Но  не  потому,  что  затюканный
интеллектуал,   бредящий   Николасвским   величием   образца   девятьсот
тринадцатого или восемьсот двенадцатого года. Просто я знаю систему. Она
- самовосстанавливающаяся. Но...
   - Да?
   - В нашем случае система сработает однозначно, как  боек  револьвера.
Тут вы не соврали, Геннадий Валентинович.
   - Что-то твоя вступительная речь затянулась, Ильич...
   - Господин полковник, дайте выговориться старшему офицеру, а?
   - В отставке, Ильич, в отставке.
   - Под патроном мы оба под  хорошей  "крышей",  грехи  можно  воротить
кубометрами, а  как  выйдем  в  самостийное  плавание,  на  холод  и  на
дождичек?..
   - К чему ты клонишь, Ильич?
   - Вот что, Геннадий Валентинович. Знаю я вас как крепкого мужика, что
цену слову ведает даже в нашем специфическом ремесле. Но и  вы  меня,  я
думаю, не за сявку держите, извините  за  жаргон.  А  потому,  как  Леня
Голубков, хочу партнерских  отношений:  сумму  вы  назвали  хорошую,  на
державу мне если и не наплевать, да нас она уже в лоно не примет ни  под
каким видом, так что и к морю теплому, и под пальмы поеду, и вас, Филин,
признаю патроном и боссом,  мне  так  сподручнее,  извилины  у  меня  на
разработку да контакты хуже раскручены, я и не претендую потому...
   - Короче, Ильич, хватит реверансов.
   - Мне втемную играть возраст не дозволяет да  гонор  профессиональный
не дает. Так что жду  полной  ясности  по  операции.  Тогда,  кстати,  и