ми.  А  вот
рождаться ему на свет или помирать - тут нет его решения. Понял?
   - Ущучил. Памперсы и гробы - самый доходный товарец. Спрос на него не
зависит от конъюнктуры рынка.
   - Еще как зависит. Причем на памперсы спрос как раз падает, на  гробы
да могилки - растет. Мрет народец, не дожидаясь  светлой  эры  окончания
реформ.
   За разговором мы спустились к подъезду, забросили пожитки в  багажник
темно-синей "бээмвухи". Ольга повернула ключ и  некоторое  время  сидела
молча, вслушиваясь в мерное урчание мотора.
   - Картина битвы ясна, - подытоживаю я. - Едем к гробовщику Васятке?
   - К гробовщику еще рано. Пока - только к доктору.
   Вот за что еще люблю женщин, так это за неомраченный излишней логикой
оптимизм! Вперед!

Глава 38

   Врач был похож на паромщика Харона, если и выписывающего рецепты,  то
специфические, только в один конец. Туда.
   Худой и длинный, как привязанный к буковой жердине  червь  (иначе  бы
рухнул от слабости),  с  лицом  цвета  доллара  и  черными  мешками  под
глазами, он более всего походил на эскулапа-рентгенолога, последние  лет
двадцать спящего исключительно  под  собственным  включенным  аппаратом.
Спасавшегося притом от неминуемой  лучевой  болезни  чистым  медицинским
спиртягой и в дозах, не совместимых не  только  со  здоровьем,  но  и  с
жизнью.
   Историю его незадавшейся личной и общественной жизни Ольга  поведала,
пока добирались в дальний  городской  микрорайон,  прозванный  в  народе
Байконуром: десяток высоток-ракет поставили натурально в чистом поле, но
взлететь они так и не сподобились. Вот только поселившийся в изобилии  в
панельках житель чисто поле быстро испоганил, превратив в грязь грязью.
   Доктор Катков  Михаил  Илларионович,  двойной  тезка  матерого  грозы
французов, по рассказам, сызмальства был натурой противоречивой, мрачной
и упрямой. При несомненном Божьем даре резать.  Как  бывает  испокон  не
только на Руси, а сплошь и всюду, талантливого малого заметили  и  стали
не то чтобы травить, а так, потравливать. Тем более Михаил  Илларионович
был еще и скандалистом: как  известно,  даже  после  блестяще  сделанной
операции больного нужно еще и выхаживать, а в райбольнице, куда  занесла
врача нелегкая, этого делать  не  умели  и  учиться  не  желали.  Что  и
вызывало незатейливую критику хирурга.
   Ретивого сивку укатывали кардинально,  благо  повод  был,  даже  два:
во-первых, как  принято  у  провинциальных  расейских  гениев  и  прочих
левшей, доктор выпивал, и крепенько; не стеснялся он принимать на  грудь
и перед надрезанием боков и животиков  пациентов.  Коллеги  давно  бы  и
схарчили его без соли и пыли уже за этот выверт биографии,  если  бы  не
блестящие результаты; на операции к  Каткову  стали  заезжать  из  самих
столиц солидные дяди и тети, в  райбольничку  от  щедрот  начальственных
посыпалась кое-какая медаппаратура; какое-то время был Катков даже  и  в
фаворе. Однажды даже  на  паскудную  ябеду  от  исходившего  завистливой
слюной завотделением больнички Яковлева о том, что  дохтур  прямо  перед
ответственной  операцией   средней   партийной   шишки   принял,   глава
Покровского горздрава Куприянов отрубил злобно: "А ты  что,  предлагаешь
ему, неопохмеленному, в руки нож вложить, душегуб?!"
   Но,  как   говорится,   сколько   веревочке   ни   виться...   Доктор
спалился-таки: однажды на дежурстве завлек он в свою конурку, называемую
кабинетом, будучи  во  хмелю,  некую  медсестричку-практикантку  вида  и
поведения самого блядского, да там же  трахнул.  Какими-то  не  правдами
весь больничный бомонд - местком, партком и кружок защиты  демократии  -
оказался на месте (в одиннадцать часов вечера!), ворвались, подняли вой,
хай и alarm: дескать, да разве так можно - трахать  живого  человека?  И
хотя  дело  было,  понятно,  житейское,  но  девице  не   стукнуло   еще
восемнадцати, а букву закона  "о  совращении  несовершеннолетних"  пусть
никто уже не чтил, но никто и  не  отменял.  Короче,  Каткова  вульгарно
подставили под нехорошую "педофильскую" статью с  железным  результатом:
из официальной медицины вышибли с треском, шумом, газетными пасквилями и
прочей грязью. Благо медицина стала почти официально платной, и делиться
с Кулибиным от хирургии гонорарами  никто  из  средней  руки  коновалов,
практикующих в больницах, не желал.
   Правда, и следаки дело до суда тащить не стали, развалили грамотно  и
квалифицированно: многим служивым он и благоприобретенные на государевой
службе язвы устранял, и грыжи вправлял, а то и вытаскивал за волосья  из
"лучшего мира" в наш, худший.
   Ну а потом, как водится, гения скальпеля и зажима забыли. А он  и  не
напоминал. Спивался себе семимильными шагами, да  так  бы  и  скопытился
напрочь, если бы не вспомнили братки.  Как  раз  в  те  поры  раздела  и
передела и Фроловы орлы,  и  их  оппоненты,  и  прочие  сочувствующие  и
стремящиеся, обзавелись вполне добротным огнестрельным железом и  пуляли
друг в друга с остервенением и окаянством. Не всегда наповал, а раненых,
как известно, нужно пользовать. Грешно бросать.
   Тут и вспомнили  о  Каткове.  А  Михаил  Илларионович  и  мастерства,
невзирая на почти трехлетний перманентный запой, не  утерял,  и  бешеных
гонораров не требовал: был бы готов резать просто по  велению  сердца  и
Гиппократовой клятве, бесплатно, да такой роскоши и несправедливости уже
братки себе не позволили: талант, он бесплатный, потому что от  Бога,  а
вот за мастерство  надо  платить,  ибо  мастерство  это  и  есть  талант
реализованный.
   Некий толстобрюхий целила, до того пользовавший криминальный элемент,
так взъярился от блестящих результатов  конкурента,  а  еще  пуще  -  от
альтруистических замашек  Каткова,  что  даже  сговаривал  доморощенного
покровского  киллера-многостаночника  завалить   эскулапа,   но   братки
потолковали с толстым столь конкретно и адекватно, что врач за  день  из
доктора превратился в пациента;  с  тех  пор  он  затих  и  мирно  зажил
дачником на  пенсионе,  не  помышляя  о  мести,  а  подпольную  практику
восстановил уже в  законном  варианте,  промышляя  платными  абортами  и
лечением прочих нежелательных последствий матримониальных контактов.
   По словам Ольги Фроловой, Катков жил теперь  вполне  преуспевающе,  и
хотя спирт потреблял в немереном количестве, на профессионализме это  не
сказывалось.
   Первой он пользовал даму. Что  касается  болей  в  паху,  то  никаких
разрывов и иных серьезных неприятностей, как  радостно  и  без  излишней
щепетильности  к  вопросу   поведала   Ольга,   Катков   не   обнаружил,
продекламировав циничную народно-врачебную мудрость о том, что "большого
хрена нечего бояться...", а душевные травмы посоветовал лечить  спиртом,
подтвердив авторитетно, что алкоголь  в  малых  дозах  полезен  в  любых
количествах.
   Потом   лекарь   принялся   за   меня.   Лицо   осмотрел   мимоходом,
удовлетворенно крякнул, произнес:
   - Итак, молодой человек?
   Обращение "молодой человек" меня удивило слегка, но я  решил,  что  у
частных докторов так принятое "молодой человек" или  "батенька"  хотя  и
звучит несколько  патриархально,  все  же  куда  лучше  диагностического
словечка "больной". С детства мне всегда хотелось на  него  огрызнуться:
"Сам ты больной!" Обращение удивило скорее потому, что сам  эскулап  был
старше меня лет на десять,  не  более;  правда,  зеленый  змий,  который
губит, как известно, куда скорее и  безнадежнее  каких-то  там  глистов,
успел обжить его органон с уютом и комфортом. Мораль:  каждый  живет  не
так, как хочет, а так, как может.
   - На голову не жалуетесь? Боли, головокружения не беспокоят?
   - Еще как жалуюсь, - вздохнул я.
   - Поконкретнее?
   - Дурная у меня голова, потому и ногам покою нет.
   - То, что вы шустры донельзя, я уже заметил, - сварливо выговорил мне
доктор. - Не успел висок заштопать, а вы уже и бедро ножиком  пропороли.
- Помолчал, добавил строго:
   -  Нехорошо!  -  Посмотрел  на  меня  глазами   печальной   дворняги,
увеличенными толстенными линзами очков:
   - Ну что застыли, милейший?
   Порты скидавайте, будем смотреть вашу ногу! Да, - он  пододвинул  мне
стакан, в коем плескалось до половины, - выпейте-ка махом.
   - Наркоз?
   - Он самый. Це-два-аш-пять-о-аш. Справитесь или запить  дать?  Да  не
геройствуйте, спирт без запивки пьют или полные  дегенераты,  или  когда
запить действительно нечем.
   Полстакана я принял на "ять", залил пожар водой. Подошло сразу: после
всех треволнений в Ольгиной квартире  организм  требовал  расслабухи.  А
эскулап тем временем неспешно отмотал бинт, оценил качество перевязки  -
"недурственно, недурственно", осмотрел рану, поморщился:
   - Штука не опасная, но неприятная. Вам, милостивый  сударь,  придется
лежать.
   Хотя бы недельку. Ну а учитывая ваш неуемный нрав и дурную голову,  и
все две-три. Справитесь?
   - Справится, - вместо  меня  ответила  Ольга.  -  Шуруйте  как  надо,
доктор.
   Пусть выздоравливает, а потом носится сколько душа пожелает, аки конь
борзый, взапуски... Он любитель в догонялки играть, я вам рассказывала.
   - Помню, помню... Потерпите...
   Собственно,  процедура  вторичной  обработки  раны  была  не  столько
болезненная,  сколько  тягомотная.  Я  начал  было  посвистывать,   дабы
отвлечься, но Катков меня поправил:
   - А вот свистеть не надо - денег не будет.
   - У меня и нет.
   - Я о своих деньгах беспокоюсь, молодой человек, о  своих.  До  ваших
мне дела нет.
   Через двадцать минут он закончил,  выдав  мне  безо  всякого  рецепта
банку зеленки и пузырек с какими-то пилюлями.
   - Первое - покой. Две-три недели, если  не  хотите  осложнений.  Рана
средняя, но подлая. Перевязку - каждый день. Справитесь?
   - Да.
   - Зеленкой смазывайте, пусть подсыхает, стрептоцидом присыпьте  края.
Если озноб беспокоить начнет,  температурка,  антибиотики  попринимайте,
пока не спадет.
   Лучше бы,  конечно,  сразу  ко  мне,  я  бы  посмотрел,  но  чую,  не
удосужитесь. Все.
   Живите долго и счастливо. Адью.
   Катков чопорно и довольно нетерпеливо нас выпроводил. Подозреваю, для
продолжения спиртопития. Когда мы уже залезли в авто, я выразил подобное
предположение; Ольга только усмехнулась:
   - Да девка у него в коечке дожидается. Субтильная особа, весьма юная.
   - Выходит, не беспочвенное дельце шили айболиту, а?
   - Да брось ты. При нонешних нравах и оболдуйстве кто кого  соблазняет
- доктор малолеток или они его - вопрос вопросов. Да и  вреда  никакого:
сама,  признаться,  девства  лишилась  в  четырнадцать,  тривиально,   с
красавцем физруком, о чем ни разу не пожалела: он и сделал все путем  и,
как принято выражаться у сексологов, впоследствии выучил радостям секса.
   - Что-то этот доктор мне не показался сильно  суперменистым  по  этой
части, - раздумчиво произнес я. Подумал и добавил:
   - А если честно, вообще не показался.
   Зеленкой я смазывать себя и сам не разучился, а на ту купюру, что  ты
ему сунула, зеленки можно залить бассейн...
   - Вот что я тебе скажу, Олег, в чем фокус, я не знаю, но... У Каткова
рука легкая. Ты  думаешь,  я  пошла  ему  гениталии  демонстрировать  из
чистого эксгибиционизма? Фигу. Даже если чего и было не так,  теперь,  я
уверена, само собой пройдет. И у тебя задняя нога заживет, как у собаки.
Аура у него, что ли, такая? Ребята давно заметили, и не они одни...
   - Короче - экстрасенс.
   - А ты зря иронизируешь. Посмотришь.
   - Лады.
   Да и вовсе я не иронизирую. Классик сказал просто  и  значимо:  "Есть
многое на свете,  друг  Горацио,  что  и  не  снилось  нашим  мудрецам".
Шекспиру стоит верить.
   Тем более жизнь столь часто подтверждала справедливость этих  слов...
Ну а когда она становится похожей на полную безнадегу, я вспоминаю слова
митрополита Антония: "Если ты обращаешься к Богу,  будь  готов,  что  он
тебя услышит". И поведет тебя  "вратами  узкими"  не  к  деньгам,  не  к
пьедесталу из кучи тугриков, а к  тому,  что  более  всего  способствует
выполнению твоего долга перед Создателем и людьми. И если по долгу  я  -
воин, то и...
   - Выходим. Кладбище, - прервала мои размышления Ольга.
   Толстая  каменная  ограда  чуть  ниже  человеческого  роста  отделяла
суетный мир от тех, кто уже никуда не спешил.
   По правде сказать, места "последнего приюта" я не люблю. Некоторым  в
кайф бродить среди некрополей  и  размышлять  о  бренном  и  вечном;  но
расхожая  фраза  "все  там  будем"  никого  не  утешает.  Пока  жив,   я
предпочитаю думать о живом и - делать; только то, что ты успеешь сделать
здесь, под солнцем, и будет мерилом твоей значимости и в настоящем, и  в
будущем, как в мире живых, так и в стане мертвых.
   К тому же я боюсь мертвяков. По русской  традиции,  слова  "мертвец",
"мертвяк", "покойник" - существительные одушевленные;  трупы  никого  не
пугают, потому как они  есть  лишь  набор  составленных  в  определенном
порядке микроэлементов, а вот похоронная обрядность и связанные  с  этим
суеверия... Не знаю, не понимаю и  даже  приближаться  к  сей  тайне  не
берусь. "Есть многое на свете, друг Горацио..." А потому в этом  вопросе
стараюсь следовать мудрой книге:
   "Что заповедано тебе,  о  том  размышляй,  ибо  не  нужно  тебе,  что
сокрыто".

***

   Видимо, стоять стражем на пороге жизни и  смерти  куда  утомительнее,
чем способствовать проводам в последний  путь.  По  сравнению  с  пьющим
доходягой            доктором            появившийся            бригадир
землекопов-камнетесов-гробовщиков  Васятко  просто   излучал   здоровье,
жизнелюбие и  оптимизм.  Хотя  и  было  в  глазах  нечто,  но  это  если
всматриваться... А так - здоровенный, под два метра  ростом  детина  лет
около тридцати, розовощекий, круглолицый; хэбэшная выцветшая гимнастерка
едва стягивает рвущуюся на волю могучую грудь, на макушке  -  поношенная
шапочка с легкомысленным помпончиком.
   - Лелька, какими судьбами! - Васятко расплылся  в  улыбке,  открывшей
все  сорок  четыре  здоровых  зуба.  Но  глаза  притом  смотрели  зорко,
вдумчиво; только кинув взгляд  на  Ольгу,  Васятко  сразу  и  однозначно
сделал вывод: поводом  к  ее  появлению  послужило  не  столь  печальное
событие, как кончина родных и близких,  а  значит  -  у  клиента  другой
интерес.
   - По делу мы к тебе, Вася.
   - В контору пойдем? - посерьезневши, спросил малый.
   - Нет. На свежем воздухе потолкуем.
   Васятко бросил  на  меня  беглый  взгляд,  пытаясь  оценить:  хахаль,
телохранила или заказчик? Уж что он там решил, неведомо, а  несокрушимый
покой и умиротворенка на лице были полными: с кем  поведешься.  Излишней
суетливостью кладбищенский начальник не страдал. Они прошлись  с  Ольгой
по дорожке и обратно, неспешно, неторопливо,  вернулись.  Видимо,  Ольга
изложила ему ситуацию без прикрас: мастер лопаты и  гвоздя  окинул  меня
совсем другим взглядом, сказал тихохонько:
   - Вам бы все штабеля городить, а нам - заботушка... - Потом  серьезно
так,  орлиным  взором  полководца,  оглядел  хозяйство:  ряды   крестов,
гранитных и не очень памятников, старинные деревья, молвил:
   - Найдем местечко. Понятно,  не  здесь,  на  Преображенском  погосте,
здесь для них много чести будет. -  Протянул  здоровенную  лапищу,  куда
Ольга опустила ключи от квартиры.
   И вдруг улыбнулся развеселой мальчишеской улыбкой:
   - Не боись, Лелька, упокоим как  надо,  рассуем,  подселим  к  другим
жильцам, по уму, никто не сыщет.
   - А мертвяки  в  обиде  не  будут,  за  подселение?  -  легкомысленно
созорничала Ольга.
   Васятко глянул на нее серьезно, вот только совсем нездешним взглядом:
   - Не. Когда к ним со всем  уважением,  они  без  обид.  Пора  мне,  -
произнес он и пошел творить таинство превращения трупов в покойников.
   - Уф! - выдохнула Ольга, когда забрались в машину. - Вроде и  гора  с
плеч, и...
   - Они что же,  прямо  на  похоронном  автобусе  к  дому  поедут?  Под
покровом ночи темной?
   - Вот еще. На  грузовичке.  Сгрузят  цемент  в  мешках,  какую-нибудь
мухобель строительную,  да  и  сами  в  хэбэшке:  кто  сейчас  различит,
ремонтная бригада или похоронная... Трупы в мешки тоже упакуют, в  кузов
и - до свидания. А уж куда их дальше они поселят-трудоустроят - не моего
ума дело.
   - Что, тоже данники брата Сереги? - спросил я, между прочим.
   - Нет. Братки с кладбищенскими не вяжутся.
   - Чего? Неужто суеверны зело?
   - Не без того: тот свет - предмет темный. Да и кладбищенские тоже  не
пальцем деланные. Лет десять назад какие-то борзые ребятишки решили было
погосты под "крышу"  взять:  уж  очень  местечко  прибыльное  да  бизнес
прокрутный. Назначили стрелку и - пропали.  Без  стрельбы,  поножовщины,
шума, гама... На кладбище ведь сторонних людей нет - династии. Если кого
и берут, то конкурс, как в МГИМО. Да и спецы среди  кладбищенских  самые
разные попадаются: кто венки плетет, кто - петелькой  так  орудует,  что
куда там итальянской "Ностре"...
   Ольга прикурила, продолжила:
   - Васятко - одноклассник мой, вроде знаю его больше двадцати  лет,  а
вот когда говорю с ним, все - оторопь берет. Он и когда пацаном  был,  а
пацаны все вместе вроде и играли, а все - в сторонке от него  держались,
насколько возможно было. Он ведь - потомственный похоронщик; батянька  у
него самолично могилушки рыл, сейчас - возраст вышел, домовины ладит  на
дому... Бр-р-р... Как-то мы классе в шестом, что ли, к Васятке заходили,
заболел он: не дом - склеп какой-то.
   - А я по простоте думал, похоронщики сплошь  выпивохи  и  люмпены.  А
этот - молоко с коньяком.
   - Люмпены - копальщики, но они у кладбищенских в наеме; они и вправду
пьют ведрами, да глядишь - годков через три-пять уже и  откидываются.  А
здешние -  кадровые...  Ладно,  хватит  о  потустороннем,  -  решительно
произнесла Ольга. -  Дай-ка  бутылку.  Меня  после  общения  с  Васяткой
всегда-то дрожь бьет.
   А я вспомнил Васяткину многомерную  фигуру  и  понял  несоответствие:
доктор Катков хоть и был похож на Харона, а глаза светлые: думки у него,
как человека на этом свете задержать. А у Васятки будто аршин в  глазах:
так с тебя мерку и снимает да  прикидывает,  как  тебя  "по  уму"  лучше
переправить, чтобы не в обиде был. Ольга права: жутковато.
   А  Ольга  тем  временем  ловко  открутила   пробку   и   основательно
приложилась к виски. Скривилась, закурила, чиркнув кремнем:
   - Надеюсь, гаишники нас не остановят.  Я  скривил  губы  в  невеселой
усмешке: все, как в детской присказке: "С тобой, пожалуй, заберут. А  уж
со мной - точно не отпустят".

Глава 39

   Авто резво бежало по шоссе по направлению за город.
   - И далеко мы теперь? - спросил я.
   - А у тебя что, свидание?
   - Если бы... Доктор Катков прописал покой.
   - Куда хуже, если бы покой прописал Васятко.
   - У тебя прорезалась склонность к черному юмору?
   - Самую малость. - Ольга выудила сигарету,  закурила.  -  А  едем  на
дачу.
   - Твою?
   - Нет. Одной подруги.
   - Ближней?
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Гарантий, что бандиты не навестят тебя еще раз, никаких.
   Самую чуточку я лукавлю: да, Ольгу могут разыскивать алчные до  денег
индивиды. Но и меня могут разыскивать индивиды, алчные до больших денег.
То, что  начавшаяся  разборка  в  Покровске  связана  с  очень  большими
деньгами,  -  сомнений  никаких.  Хотя  бы  потому,  что  "Континенталь"
маленькими никогда не интересовался.
   А вообще - нет в мире совершенства!  То  есть  никакого.  Три  недели
страдать от безделья и непонятки  по  причине  отсутствия  событий  и  -
влететь в такую бодягу, когда они покатили  снежным  комом!  Вот  только
откуда катится этот ком? Уж точно, не с Капитолийского холма. А  вот  из
коридоров отечественного  Белого  дома,  из  его  кулуаров  или  даже  с
поднебесных кремлевских вершин - вполне.
   - Видишь ли, Гимлер, Таджик,  Пентюх  -  это  все  не  левые  пацаны.
Когда-то с Серегой начинали, и я думала... Я думала, что они по-прежнему
свои ребята. Если бы С