.  Как  писали  в  школьных
сочинениях, "усталые, но довольные они возвращались из похода".  Машину,
что приезжала часов в  шесть,  я  отослал:  хотелось  закончить  сегодня
работу пыльную и нетворческую.
   Вышел из храма, замкнул двери на немудреный висячий замок,  несколько
раз глубоко вдохнул чистый морозный  воздух.  "Рождественская  открытка"
там, внизу, была еще прекраснее, чем утром: из печных труб вились  почти
вертикально вверх дымки, сами избы, укутанные чистым блестящим снегом, в
лунном свете выглядели как елочные украшения, и казалось, такой покой  и
чистота царят по  всей  земле,  везде  живут  добрые  люди  среди  уюта,
добросердечия и любви.
   Мощные фары полоснули небо;  через  минуту  послышался  звук  мощного
дизеля, а еще через пять вылизанный джип  въехал  на  взгорок  и  замер.
Дверцы распахнулись, площадку перед храмом залило ритмическое содрогание
ударных, несущееся из мощных динамиков импортной стереосистемы:  музыкой
эту какофонию звуков я бы не назвал.
   Салон осветился, в нем оказалось трое  парней  и  столько  же  девиц;
девицы заахали от хлынувшего в салон морозного воздуха -  из  одежды  на
них оставались только сапожки.
   Повизгивая, они запахнулись в шубы и задергались в ритме  музона.  Из
салона вывалился пузоватый  здоровяк,  тупо  уставился  на  меня,  мигая
маленькими, в белесых ресницах свинячьими  глазками  и  пытаясь  связать
воедино тот разрозненный хлам, что туманом плавал у него в голове.
   - О, земеля! Сторожишь тут?
   Я только пожал плечами.
   - Держи! - Он сунул мне новенькую хрустящую сотку. - Большой театр  с
гомиком на крыше. - Он хохотнул. - Но мы-то не гомики, хотим, чтобы  все
по уму...
   Парень замолк, снова глядя на меня бессмысленно и вязко: ну да, мысль
пришла и ушла не попрощавшись. Алкоголем  от  него  не  разило,  значит,
ребятки развлекались по-другому: "кокаина серебряный  иней..."  А  то  и
"загниловали", помешав несовместимые наркотики,  так  сказать,  по  мере
поступления.
   - Ты чего замер. Кабан! Отмыкай сарай! - поторопили его из салона.
   - Во, земеля! - вспомнил мордоворот. -  Открывай  нам  эту  халабуду.
Девки романтики захотели, венчаться будут, мля!  У  нас  и  христосик  с
собой, во! - Он развернул ненашенский журнал с бородато-волосатым уродом
на обложке, в коже и клепках, разинувшим хлебальник  так,  словно  желал
заглотить пенисоподобный микрофон.
   Кабан перехватил мой взгляд.
   - Да пидор, конечно, - кивнул  он  на  певца,  -  но  соски  от  него
тащатся! По нашей сельской местности и такой сойдет. Ну че стал, отмыкай
замок, тело праздника просит!
   Двое парней выпрыгнули из машины: один - тощий, длинный, волосатый  и
редкобородый; да и не парень вовсе,  мужик  лет  тридцати  пяти,  взгляд
темных глаз - тонущий,  стылый.  Другой  -  этакий  баловень-херувимчик,
амур, голубоглазый светловолосый красавчик, губки бантиком;  вот  только
уголки рта опущены брюзгливо, а едва заметная складочка  потянулась  уже
от крыльев носа вниз, делая лицо  порочным  и  злым.  Словно  отроческий
скульптурный портрет императора Калигулы, которому  во  владение  вместо
великой империи досталась варварская дыра...
   Они  встали  по  бокам  от  меня,  глядя  один  -  злобно,  другой  -
лениво-безучастно, и я никак не мог решить,  который  из  них  для  меня
опаснее. Но в том, что оба куда волчистее недалекого опузевшего качка, я
не сомневался.
   - Не борзей, привратник, открывай свои ворота и хиляй по-тихому, пока
мы добрые, - с ласковой улыбкой на лице произнес долговязый бородач. - А
то как бы наши барышни "моськи" не застудили.
   Я только пожал плечами:
   - Езжали бы вы от греха... -  Добавил,  надеясь-таки  завершить  дело
миром:
   - Храм поганить - не по понятиям это... И не по закону.
   Кабан быстро  глянул  на  блеклого  "херувима",  губы  того  исказила
гримаска...
   - Ну е... - выдохнул качок и метнул мне в голову крепкий  полупудовый
кулак.
   От удара я ушел нырком и на выходе  ответил  двоечкой  снизу,  словно
перебросил с руки на руку, достав и печень, и селезенку.
   И тут - загрохотали выстрелы. Белобрысый васильковоглазый амур  палил
веером, навскидку, пистолет в его руке плясал и  дергался  как  бешеный.
Первые две пули достались оседавшему от  ударов  Кабану.  Я  метнулся  с
кувырком  в  снег,  успев  заметить,  как  долговязый   волосатик   тоже
шарахнулся в сторону, дабы не попасть под щедрый веер пуль,  рассылаемых
блондинчиком, выхватывая из-под куртки вороненый ствол.
   Пистолет в руках "херувимчика" застыл с откинутой назад рамой, сам он
стоял столбом, с  идиотской  улыбкой,  и  теперь  уж  точно  походил  на
олигофрена-недоноска, сбежавшего  прямо  с  процедур.  Потешилось  дите:
Кабан лежал недвижно, и под ним расплывалась лужица крови:  какая-то  из
пуль  угодила  в  артерию,  судя  по  всему,  бедренную,  кровь  обильно
прибывала, крася снег алым. Если не оказать помощь, парень отдаст  концы
минуты через три, если не раньше.
   Этак я размышлял, приткнувшись за корневищем хлипкой елки, пока новый
выстрел, теперь уже прицельный, не расстроил мои  человеколюбивые  планы
по поводу оказания первой помощи; пуля чавкнула в  дерево  на  полпальца
выше уха, шевельнув жаром волосы. Я дернулся перекатом в сторону и вниз;
вовремя: еще две пули воткнулись в то место, где  мгновение  назад  была
моя дурная голова.
   Долговязый стрелял не в пример лучше своего светлоголового  босса.  И
решил валить меня мертво. Выпуская пулю за пулей  и  не  давая  высунуть
головы, приближался неспешными шажками. Я считал выстрелы; марку  оружия
я уже определил:
   "беретта", машинка для профи, и пользовался  ею  долговязый  со  всем
умением.
   Выстрелы на пару секунд смолкли: киллер несуетливо менял  магазин.  Я
вскочил, перебежал к другому дереву и успел нырнуть лицом в  снег,  пока
выстрелы не загрохотали снова. В то мгновение я все же успел  разглядеть
совсем  не  радостную  картинку:  белокурый  "херувим"  согнал  с   лица
идиотский оскал, деловито выудил откуда-то из салона длинный дробовик  и
неспешно зашагал в мою сторону, поднимая оружие. Мне даже показалось,  в
мертвенном лунном свете я успел различить его глаза: пустые  и  мертвые,
как оконце безжизненного, промерзшего до дна озерка.
   Если с голыми руками против "беретты" я был беспомощен, как  заяц  на
выгоне, то против дробовика - вообще мотылек перед танком. Правда, в том
танке насмерть обколотый водила, но что  мне  за  радость?  Странно,  но
какая-то  частица  сознания  успела  даже  оценить   полный   сюрреализм
ситуации: невесть откуда приехали  обколотые  подонки  и  начали  палить
направо и налево просто так; меня они  гонят,  влекомые  не  местью,  не
злобой, а чем-то, мне совершенно  непонятным.  И  все  это  -  в  тишине
зимнего леса и в торжественном лунном сиянии... Стоп!
   Если для меня эта картинка - натуральный  сюр,  то  для  ширнутых  до
полной  невменяемости  придурков   она   вообще   представляется   голой
абстракцией, и я могу  быть  в  их  больном  воображении  и  огнедышащим
драконом, и оранжевой анакондой, и сиреневой ангорской кошкой!  Особенно
для белокурого амура. И ему нужно непременно меня завалить. Самолично. А
это шанс. Мой единственный шанс.
   Память услужливо подсунула картинку: автомобиль, труп, долговязый,  у
машины чуть сбоку - "херувимчик". Я прикинул  свое  месторасположение  и
ужом переполз правее. Пистолетные выстрелы грохотали реже, пули,  визжа,
уносились в лес и  либо  зарывались  в  снег,  либо  со  звоном  дробили
замерзшую древесину, если попадали в голое дерево, или противно чавкали,
угодив в хвойную елку. Дробовик молчал.
   Пора. Кто не рискует, тот не выживает.
   Одним прыжком я вскочил  в  полный  рост,  оценил  позицию,  за  долю
секунды передвинулся правее. Долговязый был от меня метрах  в  пяти;  он
ощерился, поднял двумя  руками  пистолет;  я  замер,  чувствуя  холодное
касание небытия...
   Грохот дробовика мне показался выстрелом малой полевой гаубицы.  Тело
долговязого бедного Йорика, оказавшегося на  линии  огня,  дернулось  от
разрывавшей его картечи; я успел грянуться наземь, когда бородача настиг
второй заряд и он, словно  снесенный  смерчем,  ткнулся  лицом  в  снег.
Грохот выстрелов продолжался; картечь  с  визгом  неслась  над  головой,
срезая еловые лапы. Три, четыре, пять.
   Пусто.
   Я вскочил и метеором ринулся на  белобрысого.  До  него  было  метров
пятнадцать.   Мне   вдруг   показалось,   что    я    сплю,    настолько
мучительно-медленным  был  рывок...  И  противника  я  видел  будто   на
замедленной кинопленке: оскал на его  лице,  руки,  тонкие,  с  хрупкими
пальцами музыканта... А  одна  рука  уже  тянется  из  кармана,  зажимая
патрон... А я бегу, бегу... Нестерпимо медленно,  преодолевая,  кажется,
не пространство, а время... Рука белобрысого укладывает патрон в гнездо,
перезаряжает дробовик, и вот ствол уже движется в мою сторону, жерло его
становится огромным, как жерло корабельного орудия, как жерло вулкана...
   В прыжке я успел подбить оружие снизу, выстрел грянул в небо, а  я  с
намета  сбил  белобрысого  навзничь.  Сам  перевернулся  через   голову,
вскочил; мой противник уже был на  ногах,  в  руках  его  блеснуло  жало
выкидного ножа... Сталь успела  прочертить  полудугу,  когда  мой  кулак
врезался белобрысому в горло. Нож вылетел из ослабевшей руки,  противник
кулем стал оседать на землю, а я, разгоряченный схваткой,  резко  двинул
локтем сверху вниз. Послышался противный хруст, белобрысый упал и замер.
Стекленеющие глаза смотрели в ночное бездонное небо, но я не мог понять,
жив он или уже по ту сторону Леты - взгляд его не изменился. Но  никакой
опасности он больше  не  представлял:  хребет  был  переломан  на  пятом
позвонке. Я присмотрелся к белобрысому внимательнее:  ошибки  нет.  Душа
его уже двинулась по скорбному пути, вниз. В бездну.

Глава 52

   И  тут  я  услышал  стоны  и  тот  самый  дикий   безудержный   ритм:
стереосистема в автомобиле продолжала исправно  крутить  диск,  сотрясая
динамиками замкнутое пространство салона. Я приоткрыл дверцу. На  заднем
сиденье, улетев из этого мира  далеко  и  надолго,  две  голые  девчонки
самозабвенно ласкали  друг  дружку,  сливаясь  в  поцелуях,  постанывая,
ничего не  видя  и  не  ощущая  вокруг.  Прямо-таки  сюжет  для  полотна
новоявленного передвижника Ярошенко:  "Всюду  жизнь".  Третья  девчушка,
укутавшись в шубку, сидела на корточках на полу  и  таращилась  на  меня
так, словно узрела во плоти Дракулу; остатки дури еще  плескались  в  ее
расширенных зрачках, но происходящее  она,  похоже,  осознавала  вполне,
оттого и оказалась на полу, чтобы не быть  сраженной  шальной  пулей.  Я
усмехнулся про себя: в этом  ночном  побоище  все  пули  были  шальными;
результат - три трупа.
   Одна  из  девиц  выгнулась  в  диком  оргазме,  вторая,   распаленная
подругой, заспешила за ней, и обе  заорали  мартовскими  кошками.  Ввиду
наличествующих  трупов  зрелище  было  гнуснее  некуда.  Девки  затихли,
ласкаясь, а вскоре отлетели и  в  полное  забытье;  я  набросил  на  них
шубейки и отправился собирать трофеи. Моя безмятежная крестьянская жизнь
закончилась.
   Когда  вернулся,  увидел,  что  дверца  приоткрыта   и   единственная
мало-мальски оклемавшаяся подруга  несется,  спотыкаясь,  через  снежную
целину вниз, к деревне.
   Выругавшись сквозь зубы, запрыгнул в кабину,  мельком  оглядел  "поле
битвы" - чисто. Хлопнул дверцей, повернул ключ, выжал  сцепление  и  уже
через минуту нагнал беглянку.  В  свете  фар  девушка  выглядела  словно
заколдованная  лесная  королева  из  скандинавских  сказок:  полы  шубки
распахнулись, открывая загорелое нагое тело, сильное и гибкое; на  ногах
- красные полусапожки; густые и длинные светло-русые волосы разметались,
огромные глаза казались еще  больше  на  искаженном  отчаянием  лице,  а
расширенные страхом и наркотиком зрачки делали ее взгляд взглядом лесной
колдуньи.
   Я аккуратно тормознул -  тяжелая  машина  вполне  могла  заюзовать  и
размазать девчонку по твердому насту под  свежим  снежком,  -  распахнул
дверцу:
   - Залезай!
   Девушка отчаянно замотала головой, попятилась, запнулась о полу  шубы
и ахнулась спиной в снег; подобрала  шубку,  укрыв  наготу,  и  осталась
сидеть на снегу загнанным соболем. Я бы и не препятствовал, если бы  был
уверен, что она самостоятельно и  быстро  доберется  до  деревни,  но  и
пьяный человек способен  плутать  часами  в  трех  соснах,  а  обколотая
девчонка  вполне  могла  заблудиться  на  снежной  целине  и  замерзнуть
насмерть: шубка на голое тело  -  плохая  защита  от  двадцатиградусного
мороза.
   - Залезай, говорю! - гаркнул я.
   Девчонка продолжала сидеть недвижно. Я потерял  терпение,  выпрыгнул,
наклонился к ней; она попыталась было отбиться ногтями, но  две  хорошие
оплеухи  заставили  барышню  обмякнуть;  перехватил  ее  поперек  талии,
забросил на  сиденье,  запрыгнул  сам,  захлопнул  дверцу,  заблокировал
замки. Взревел стартер, словно почувствовав  мое  настроение,  и  машина
рванула с места под семьдесят.
   Девушка сидела скукожившись, как воробушек.
   - Как тебя зовут? - спросил я.
   - Что?
   - Как твое имя?
   - Таня... - прошептала девушка, подняла на меня полные слез глаза.  -
Вы...
   Вы меня... Нас... Убьете?
   - Да что я, псих?
   - Но вы же убили этих...
   - Вот уж нет. Охота была честной.  И  на  ней  имел  место  групповой
несчастный случай. Обколотый белобрысый перестрелял товарищей по потехе:
одного - из пистолета, другого - из дробовика. Такие дела.
   - А вы убили Вадима...
   - Так этого симпатягу херувимчика звали Вадим?
   - Да. Вы убили его?
   - Юноша поскользнулся и свернул себе  шею,  -  произнес  я  настолько
равнодушно, что удивился сам себе. Может быть потому, что  поскользнулся
этот парень  уже  давно?  Ведь  когда  летишь  в  бездну,  шею  свернешь
обязательно.
   Девушка снова взглянула на меня мельком и снова уставилась  в  темное
ветровое стекло, за которым навстречу нам неслась ночь.
   - Кто вы такой? - спросила она тихо.
   - Прохожий, - пожал я плечами, подумал и добавил:
   - Странник.
   - А куда мы едем, странник?
   - Понятия не имею. Это вы скажите, куда мы едем. Не мог же я высадить
полуголых и полуживых барышень в снег.  Так  что  заказывайте,  Татьяна.
Доставлю, куда скажете. Если, конечно, не на Капри.
   - А вот на Капри я бы  сейчас  поехала.  Про  себя  я  вообще  молчу.
Вспоминаю события нескольких последних месяцев и делаю  грустный  вывод:
до Капри мне сейчас даже дальше, чем до Господа Бога.
   Глянул в зеркальце на подружек  на  заднем  сиденье:  они  безмятежно
сопят в четыре ноздри, обнявшись; в салоне тепло, шубки соскользнули  на
пол, и две спящие голенькие нимфетки выглядят ох  как  соблазнительно!..
Ну  а  если  учесть  мое  более  чем   двухмесячное   спортивно-трудовое
аскетирование... Кое-как перевел дух, уставился в ветровое стекло.
   Но сдержанный вздох мой  не  остался  незамеченным  соседкой  справа.
Взгляд ее темных глаз расчетливо затуманился, губы полуоткрылись,  шубка
невзначай распахнулась... Она повернулась ко мне:
   - Послушайте, странник... Я вижу, вы...
   - Не отвлекайте водителя во время движения,  милая  барышня.  Помните
памятку на дверях кабинки  в  троллейбусах?  А  то  въедем  в  кювет,  и
кувыркаться нам там долго и несчастливо.
   - Просто... Если вы хотите...
   Губы девушки словно спеклись разом, опаленные жаром, щеки порозовели,
глаза заблестели, дыхание сделалось неровным, выдавая едва  сдерживаемое
желание.
   Приятно, конечно, когда тебя жаждут так страстно  и  непосредственно,
но я не стал скоропалительно относить сие исключительно к своим  мужским
чарам.
   А нервозность спутницы росла, равно  как  и  моя  собственная.  Чтобы
как-то отвлечься, открыл бардачок. Ага, полный джентльменский набор: два
пакетика с зельем, причем в одном - точно героиша почивает, без дураков;
пулеметная лента одноразовых шприцев, патронташ импортных  презервативов
всех   фасонов,   расцветок   и   модификаций,   какой-то    ненашенский
пульверизатор, судя по раскраске и  картинке,  спасающий  страждущих  от
скоротечной импотенции. Красиво жили покойные,  здоровьишко  берегли,  а
нервишки наркотой да излишествами нехорошими потрачивали.
   Вот и потратили на нет.
   Меня же более всего заинтересовали две непочатые  бутылочки:  плоская
чекушка "Смирновской" и квадратная емкость с "шотландской  лошадью".  То
ли оттого, что давненько не  сиживал  за  рулем,  то  ли  от  напряжения
момента, захотелось это напряжение снять самым  дедовским  способом.  Но
голос разума шептал:  за  ночь  нужно  удалиться  как  можно  дальше  от
супостатного места.
   А девушка Таня тем временем  отогрелась  в  салоне,  скинула  напрочь
шубку, забросила ногу в красном сапожке на приборную доску... Как там  у
Пушкина? "И стройной ножкой ножку бьет..." Какой уж тут  здравый  смысл?
Да и всякому терпению бывает  предел.  И  не  записывался  я  никогда  в
ангелы, архангелы и прочие серафимы!
   Кое-как направил машину с дороги, проехал в глубь сквозного  лесочка,
чувствуя, как кровь молоточками  колотится  в  виски...  А  барышня  уже
распечатала иноземное каучуковое изделие и скользнула вниз...
   ...Музыка  грохотала  стремительно,  наши   тела   сливались   в   ее
безудержном ритме, а девчонка кричала,  впивая  ногти  мне  в  спину,  и
только гимнастерка спасала меня от  существенных  ранений.  Ее  азарт  и
страсть были ненасытны и  беспредельны;  я  же,  утомленный  вынужденной
праведностью, отставал от нее ненамного.  Редкие  периоды  расслабленной
лени сменялись новым возбуждением и новым подъемом туда,  на  заоблачный
пик экстаза...
   ...А потом мне казалось, что лечу в бархатном молоке теплого  летнего
тумана, будто после грозы, и росные луга стелются где-то внизу, и на них
пасутся долгогривые кони, и ветер едва  шевелит  осоку  в  тихой  речной
заводи, а на песке стоит девушка и расчесывает частым гребешком  влажные
пряди волос... А я летел все выше и выше, невесомый и легкий,  и  теперь
меня окружала лишь лазоревая синева неба, пропитанная  желтым  солнечным
теплом... Я вытянул руку, желая ощутить упругость проносящихся воздушных
струй, и - проснулся.
   - Счастливый... - услышал я голос.
   - Что?
   - Счастливый, - повторила девушка. - Ты улыбался  во  сне.  Что  тебе
снилось?
   - Я летал.
   - Ну надо же! А ты, случаем, не шировой?
   - Нет.
   - Везет. Полетать во сне, и потом - никакого кумара.
   - Сколько я проспал?
   - Недолго.
   - Час?
   - Нет. Я успела выкурить сигарету. Или две.
   Девушка куталась в ту же шубку.
   - Тебе не жарко?
   - Теперь нет. Знобит.
   - Эфедрон?
   Она кивнула.
   Память заработала, послушно выдавая на "корочку" информацию. Эфедрон.
   "Наркотик любви". Раскрепощает, снимает моральные  запреты  и  делает
горячечную плоть "венцом творения".  Применяется  богемной  молодежью  и
сочувствующими гражданами при организации группешников и  прочих  оргий.
Дамам дает почувствовать не столько силу своей притягательности, сколько
возможность   ощутить   нескончаемый   "кошачий"   оргазм,   бурный    и
продолжительный.   Втемную   популяризируется    видными    сексуальными
газетенками, кои только вскользь говорят о последствиях: привыкание идет
дольше, чем к тяжелым, жестким наркотикам, но с той же  неотвратимостью;
главное последствие, помимо кумара,  пожизненная  тяжелейшая  депрессия,
кончающаяся суицидом. Сиречь самоубийством. Такие дела.
   - Девчонки ширялись тем же?
   - Они помешали. Эфедрон, кокаин...
   - Странная смесь.
   Она пожала плечами:
   - Кому что нравится.
   - И шампусиком отполировались?
   - Самую малость.
   - И все?
   - И все.
   - А героин?
   - Я не пробовала. Ребята им догонялись. Я правда не пробовала.
   - А эфедрон часто практикуешь?
   - Твое какое дело?! Ты еще спроси, часто ли ноги раздвигаю!