оклятье.
Однако у меня хватило твердости духа не отступиться  от  своих  взглядов.  Я
кротко вопрошал, справедливо ли обращаться как  с  преступниками  с  людьми,
которые служат составной частью судебного  механизма,  предназначенного  как
раз для того, чтобы карать преступников? Хотя в храме  палачу  и  его  семье
выделяют отдельный, самый темный угол, но разве  не  обязаны  мы  как  слуги
Господни проповедовать евангелие справедливости и  милосердия  и  показывать
пример христианской любви и сострадания? Но братья разгневались на  меня,  и
безлюдная местность огласилась их громкими возгласами, так  что  я  в  конце
концов ощутил себя виновным, хотя и не понимал, в чем. Оставалось  надеяться
на то, что Небеса окажутся милосерднее к нам,  чем  мы  друг  к  другу.  При
воспоминании о  дочери  палача  мне  было  отрадно  думать,  что  имя  ее  -
Бенедикта, "благословенная" по-латыни. Наверно, родители избрали его,  чтобы
дать благословение той, которую в жизни никто больше не благословит.
   Но  я  должен  описать  удивительные  виды,  среди  которых   мы   теперь
пробирались. Не знай мы твердо, что весь мир - Господень, ибо Им создан,  мы
бы, пожалуй, сочли эту дикую местность царством нечистого духа.
   Далеко внизу рокотала река и пенилась на  перекатах,  теснимая  уходящими
ввысь скалистыми пиками. Слева от нас темнел черный сосновый лес, а  впереди
поднималась грандиозная вершина. Как ни грозно она высилась, но в ее  облике
было и что-то смешное - гладкая  и  коническая,  она  походила  на  дурацкий
колпак, казалось, какой-то мужлан надел углом на голову мешок из-под муки. В
сущности ведь ничего страшного, это  всего  только  снег.  Снег  в  середине
солнечного мая! Воистину дивны дела Господни, так что даже не  верится.  Мне
подумалось, что вздумай  эта  старая  гора  покачать  головой,  то-то  снегу
насыплется вокруг!
   К немалому нашему удивлению, там и сям вдоль дороги земля была  расчищена
от леса, так что хватало места поставить хижину и разбить сад. Иные из  этих
простых жилищ открывались взгляду на кручах, где в пору было разве что орлам
свить гнездо; но не существует, видно, мест, недоступных  для  человека,  он
тянет руку всюду, не боясь угодить пальцем в небо.
   Наконец, мы достигли места нашего назначения, и сердца  наши  наполнились
благочестивой  радостью  при  виде  храма  и  жилища,  возведенных  во   имя
возлюбленного нашего Святого  Патрона  в  этой  дикой  местности.  На  горе,
поросшей соснами, были выстроены хижины и дома, а среди них стоял монастырь,
словно пастырь в окружении  стада.  Церковь  и  монастырь  были  сложены  из
рубленого камня, имели красивый вид и благородные просторные пропорции.
   Испросив благословения милосердного Господа, ступили мы в святые места.
 
   4
   Теперь я уже несколько недель прожил в этом диком краю, и  здесь  с  нами
Господь. Здоровье мое превосходно, а  этот  дом,  посвященный  возлюбленному
нашему Святому Патрону, - воистину оплот веры,  твердыня  покоя,  приют  для
всякого, кто бежит  от  нечистой  силы,  убежище  несущих  бремя  страдания.
Правда, ко мне самому это все же не относится. Я молод, и  хотя  на  душе  у
меня покойно, однако опыта общения с миром и его обычаями я почти не имею  и
поэтому легко могу, мне кажется, совершить ошибку и впасть в грех. Жизнь моя
течет  подобно  ручью,  который  тянется  серебряной  нитью,   беззвучно   и
безмятежно, через приветливые поля и цветущие луга, но знает про  себя,  что
стоит разразиться буре и выпасть дождям - и он превратится в бурный поток, с
силой и необузданностью страсти несущий к морю муть и обломки.
   Не горе и не отчаяние побудили меня удалиться от мира и искать  прибежище
у Святой Церкви, а лишь горячее желание служить Богу. Я стремлюсь к  одному:
посвятить себя возлюбленному нашему Святому, исполнить веления Церкви и, как
надлежит слуге Господа, быть милосердным  ко  всем  людям,  ибо  я  всех  их
душевно люблю. В сущности. Церковь мне родная мать, ибо,  в  раннем  детстве
оставшись сиротой, я бы тоже погиб без пригляда вслед за родителями, если бы
Церковь не пожалела меня и не взрастила как свое родное дитя, дав мне  пищу,
одежду и кров. А какое блаженство уготовано  мне,  когда  я,  бедный  монах,
получу благословение и буду возведен в священнический сан! Я часто  думаю  и
мечтаю о том, как это произойдет, и стараюсь  приготовить  душу  к  принятию
высоких Святых Даров. Знаю, что всегда останусь недостоин такого блаженства,
но все же уповаю, что смогу стать честным и искренним  священнослужителем  и
буду служить Богу и человеку в согласии с заветами, полученными свыше.  Молю
Небеса об испытании соблазном, дабы я мог пройти сквозь пламя, не обжегшись,
а лишь очистившись мыслью и душой.  Но  пока  что  на  душе  у  меня  мир  и
благодать, дух мой, убаюканный, дремлет, и все испытания  и  соблазны  жизни
где-то далеко-далеко, как далеки угрозы морской стихии от  того,  кому  едва
слышны удары прибоя.
 
   5
   Наш настоятель отец Андреас - мягкий  и  богобоязненный  человек.  Братия
живет в мире и  согласии,  но  не  праздно,  без  суетности  и  высокомерия.
Соблюдают умеренность, не слишком предаваясь радостям застолья -  похвальное
самоограничение,
   ведь монастырю тут принадлежат, куда ни посмотришь, все окрестные земли и
угодья, холмы и долины, река и лес. В лесу полно разнообразной дичи, из коей
все лучшее приносится к нашему столу, и мы едим ее с большим  удовольствием.
А питье у нас в монастыре варят из  солода  и  ячменя  и  получают  крепкий,
горький напиток, хорошо освежающий  при  усталости,  но,  на  мой  вкус,  не
особенно приятный.
   Самой примечательной особенностью здешних краев  являются  соляные  копи.
Говорят, горы внутри состоят из одной соли - до чего  же  дивны  дела  Твои,
Господи! Ради добычи этого минерала  человек  проникает  с  помощью  шахт  и
штолен в самое чрево земли и извлекает на солнечный свет горькое  содержимое
холмов. Я своими глазами видел соль в  кристаллах  красного,  коричневого  и
желтого цвета. На соляных копях заняты наши крестьяне и их сыновья,  и  даже
некоторые работники из чужих стран; и над всеми  главенствует  распорядитель
работ,  который  называется  здесь  -  зальцмейстер.  Это  суровый  человек,
пользующийся большой властью. Наш настоятель и вся братия находят  для  него
не много хороших слов, и не по  недостатку  христианского  человеколюбия,  а
потому что у него дурной нрав. У  зальцмейстера  есть  единственный  сын  по
имени Рохус, красивый, но буйный и порочный юноша.
 
   6
   Люди в здешних местах живут гордые и  упрямые.  В  одной  старой  хронике
говорится, так я слышал, что они - потомки  римлян,  которые  в  свое  время
проложили в горах немало штолен ради добычи драгоценной соли; иные  из  этих
штолен существуют по сей день. Из оконца моей кельи  мне  видны  исполинские
вершины и венчающие их темные островерхие леса, которые к ночи вспыхивают  в
закатных лучах, словно охваченные небесным пожаром. Праотцы здешних  жителей
(после римлян) тоже были,  говорят,  жестоковыйны  и  долго  упорствовали  в
идолопоклонстве, когда окрестные племена уже все приняли крест Спасителя. Но
теперь они тоже склонились перед этим святым символом и смягченными сердцами
приняли животворную истину. Могучие телом, духом они кротки и покорны  слову
Божию. Нигде с таким пылом не целовали мне руку, как в этих местах, а ведь я
не священнослужитель! Вот доказательство власти и  торжества  нашей  славной
веры.
   Люди здесь крепкого сложения и прекрасны лицом и статью, особенно молодые
мужчины; да и старые тоже держатся очень прямо и гордо, будто цари. У женщин
длинные белокурые волосы, они их заплетают и красиво обвивают вокруг головы,
а также любят украшать себя самоцветами. У  иных  глаза  такие,  что  всегда
затмят темным блеском игру драгоценных рубинов и гранатов, которые они носят
подвешенными вокруг шеи. Говорят, молодые мужчины бьются друг  с  другом  за
женщин, как олени за лань. Увы, какие  греховные  страсти  кипят  в  мужских
сердцах! Однако сам я ничего такого не знаю и  никогда  не  буду  испытывать
подобных безбожных чувств, так что не мне судить и выносить приговор.
   Какое счастье, о Господи, - благодатный покой, коим  Ты  наполняешь  души
посвященных Тебе! Взгляни, у меня в груди не  кипят  страсти,  в  ней  царит
безмятежность, как у дитяти, зовущего: "Авва, Отче!". И да будет так всегда.

   7
   Я снова видел прекрасную дочь палача. На колокольне звонили к  обедне,  а
она стояла перед папертью монастырской церкви.  Я  как  раз  возвращался  от
постели умирающего, и мысли мои были мрачны, так что я обрадовался при  виде
ее и хотел было подойти и поздороваться, но взор ее был потуплен, и она меня
не заметила. Площадь перед церковью была заполнена народом: мужчины и  юноши
- по одну сторону, женщины и девицы - по  другую,  все  в  высоких  головных
уборах и с золотыми цепочками на шее. Люди стояли  плотной  толпой,  но  при
приближении дочери палача расступались и шарахались назад, перешептываясь  и
глядя исподлобья, будто она прокаженная, от которой они страшатся подхватить
заразу.
   Сострадание наполнило мне грудь, я пошел следом за  бедняжкой  и,  нагнав
ее, сказал громким голосом:
   - Здравствуй во Господе, Бенедикта.
   Она отшатнулась словно в испуге, но, взглянув, узнала  меня,  как  видно,
удивилась, залилась волнами яркого  румянца,  а  потом  снова  потупилась  и
ничего не ответила.
   - Разве ты боишься разговаривать со мною? - спросил я.
   Она молчала. Я снова заговорил:
   - Делай добро, будь послушна Богу и никого не бойся - тогда ты спасешься.
   Тогда она набрала  в  грудь  воздуха  и  проговорила  еле  слышно,  почти
шепотом:
   - Благодарю тебя, господин мой.
   - Я не господин, Бенедикта, - возразил я, - я лишь бедный  слуга  Господа
нашего, который всем Своим детям любого
   сословия ласковый и милостивый Отец. Молись Ему, когда у тебя  тяжело  на
сердце, и Он будет с тобою.
   Я говорил ей  это,  а  она,  подняв  голову,  смотрела  на  меня,  словно
печальное дитя, утешаемое матерью. Охваченный жалостью, от которой сжималось
мое сердце, я со словами утешения ввел ее в церковь впереди всех.
   Прости  мне,  Святой  Франциск,  грех,  который  я  совершил   во   время
богослужения! Пока отец Андреас произносил возвышенные  слова  мессы,  глаза
мои то и дело устремлялись  туда,  где  бедная  девушка,  одинокая  и  всеми
презираемая, отдельно стояла на коленях в темном углу храма, предназначенном
для нее и ее отца. Она молилась самозабвенно и истово, я  знаю,  ты,  Святой
Патрон нашего ордена, осветил ее лучом своего  благоволения,  ведь  ты  стал
великим святым через любовь к роду человеческому, сложив у  Небесного  Трона
свое  большое  сердце,  кровоточащее  за  грехи  всего  мира.  И  разве   я,
ничтожнейший из твоих последователей, не  должен,  подражая  тебе,  пожалеть
бедную отверженницу, страдающую за грех, не ею содеянный? Я испытываю к  ней
особую нежность, которую сам понимаю как  веление  Небес  смотреть  за  ней,
оберегать ее и в конце концов спасти от погибели ее душу.
 
   8
   Настоятель призвал меня к себе и  укорил  за  то,  что  я  вызвал  дурные
чувства у братии и прихожан. Какой бес, спросил он,  попутал  меня  войти  в
храм вместе с дочерью палача?
   Мог ли я дать ему иной ответ, кроме того, что я пожалел бедную девушку  и
не мог поступить иначе?
   - За что ты пожалел ее? - спросил настоятель.
   - За то, что все люди ее сторонятся, как смертного греха, - ответил я,  -
тогда как она ни в чем не виновата. Ведь не ее грех, что отец ее - палач, да
и не его тоже, ибо, увы, люди не могут обойтись без палачей.
   Ах,  возлюбленный  Святой   Франциск!   Как   разбранил   отец-настоятель
ничтожного слугу за эти дерзкие слова!
   - Раскаиваешься теперь? - вопросил он, излив на мою голову все укоризны.
   Но как я мог раскаяться в своем сострадании, которое, я верил,  ниспослал
мне наш Святой Патрон?
   Видя, что я упорствую, отец-настоятель очень огорчился. Он  прочитал  мне
длинное поучение и  назначил  суровую  епитимью.  Я  принял  кару  кротко  и
безмолвно и теперь  сижу  под  замком  в  своей  келье,  очищаясь  постом  и
бичеванием. При этом я ни в
   малой мере не щажу себя, ибо мне радостно страдать  за  столь  неправедно
обиженное бедное беззащитное дитя.
   Я стою у зарешеченного окошка и  смотрю  на  таинственные  высокие  горы,
темнеющие на фоне закатного неба. Вечер тихий и погожий.  Я  распахнул  окно
моей клетки, чтобы впустить свежего воздуха и чтобы яснее слышать, как  поет
горная речка внизу с таким божественным участием, нежно и утешительно.
   Не помню, объяснял ли я уже, что монастырь  построен  на  отвесной  скале
высоко над рекой. Прямо под окнами наших келий - крутой каменный  обрыв,  по
которому взобраться значит рисковать жизнью. Представьте же  мое  изумление,
когда я разглядел  человеческую  фигурку,  карабкающуюся  вверх  из  зияющей
пропасти. Вот она перелезла через край обрыва и выпрямилась на узком уступе!
В сумерках я не мог  разглядеть  загадочное  существо  и  предположил,  что,
скорее всего, это нечистый дух, явившийся смущать  меня  соблазном.  Потому,
перекрестившись, я прочитал молитву. Но взметнулась рука, и  что-то  влетело
ко мне в окно, чуть не задев мою голову, и лежит на каменном  полу,  лучась,
как белая звезда. Я наклонился, поднял  -  это  пучок  цветов,  каких  я  не
видывал никогда в жизни, безлистных, белоснежных, мягких,  точно  бархат,  и
лишенных аромата.  Возвратившись  к  окну,  чтобы  рассмотреть  удивительные
цветы, я перевожу взгляд на человеческую фигурку, стоящую над  пропастью,  и
вдруг слышу негромкий, нежный голос: "Это я, Бенедикта, спасибо тебе!".
   О, Боже! Милое дитя, чтобы  послать  мне  привет  в  моем  одиночестве  и
заточении, она, пренебрегши смертельной опасностью, взобралась по  каменному
обрыву. Стало быть, она знает о моем наказании и что я  понес  его  за  нее.
Знает даже, в которой келье я сижу. Святой Патрон!  Откуда  же  ей  все  это
может быть известно,  если  не  от  тебя?  Как  же  я  мог,  точно  язычник,
усомниться в том, что мой внутренний  голос  передает  мне  повеление  свыше
спасти ее!
   На миг я увидел, как она наклонилась над пропастью,  оглянулась,  махнула
мне рукой - и исчезла. Я невольно вскрикнул: неужели она сорвалась с уступа?
Вцепившись в прутья решетки, я дернул изо всех сил. Но решетка не поддалась.
Тогда в отчаянии я бросился на пол, плача и  моля  всех  Святых,  чтобы  они
хранили милое дитя в ее опасном спуске - если она жива, и заступились за  ее
не покаявшуюся душу - если упала. Я еще не поднялся с колен, когда Бенедикта
подала мне знак, что благополучно спустилась, - то был звонкий  клич,  каким
обмениваются в здешних краях жизнелюбивые горцы, но только  голос  Бенедикты
долетел ко мне
   снизу, из теснины, сопровождаемый  многократным  эхом,  и  прозвучал  так
дивно, нездешне, что я заплакал, и слезы мои оросили пучок  диких  цветов  у
меня в руке.
 
   9
   Как последователю Святого Франциска мне запрещено владеть тем, что дорого
моему сердцу, поэтому я отдал свое самое драгоценное сокровище -  подаренный
Бенедиктой букетик необыкновенных  цветов  -  возлюбленному  нашему  Святому
Патрону.  Ими  теперь  убрано  его  изображение  в  храме,  его   обнаженное
кровоточащее сердце - символ страданий за человечество.
   Я узнал название этих цветов: за белизну и особую  нежность  их  называют
эдельвейсы - благородно-белые. Растут они в совершенной своей красоте только
на самых высоких и недоступных кручах, над  головокружительными  обрывами  и
глубочайшими пропастями, где один неверный шаг - и  ты,  не  сорвав  цветок,
расстался с жизнью.
   Эти прекрасные цветы и есть на самом деле злые духи здешнero  края,  ведь
они манят и губят мертвых. Братья монахи рассказали мне, что год не проходит
без того, чтобы какой-нибудь пастух, охотник или  просто  отчаянный  парень,
карабкаясь за дивным цветком, не погиб, сорвавшись со скалы.
   Да смилостивится Бог над их душами!
 
   10
   Наверно, я побелел, как мел, когда один из братьев за  вечерней  трапезой
рассказал, что под иконой Святого  Франциска  появился  букетик  эдельвейсов
необыкновенной красоты, такие  растут  только  на  верху  одной-единственной
скалы в тысячу футов высотой, которая нависает над мрачным озером.  Об  этом
озере рассказывают жуткие истории - оно очень бурное и  глубокое,  и  в  его
водах обитают чудовищные привидения, их видели скользящими вдоль уреза  воды
или встающими из черных глубин.
   Так  что  дар  Бенедикты  возбудил  толки  среди  братии,  ведь  даже  из
отважнейших охотников мало кто рискнет взобраться на ту скалу над  проклятым
озером. И подумать только, что это  смогла  сделать  нежная  девушка!  Одна,
беззащитная, она поднялась по почти отвесной скале туда, где  растут  цветы,
которые ей вздумалось нарвать для меня. Не иначе, как само Небо хранило
   ее на этом опасном подъеме, чтобы я получил зримый  знак  того,  что  мне
поручено спасение ее души.
   Ах, бедное безгрешное дитя, проклятое в глазах людей. Бог дал мне понять,
что заботится о тебе, и  я  уже  предчувствую  в  сердце  своем  то  будущее
поклонение, которое достанется тебе по праву, когда Он в знак твоей  чистоты
и святости осенит  твои  останки  Своей  милостью  и  Церковь  должна  будет
причислить тебя к лику блаженных!
   Узнал я и еще одну вещь, о которой напишу здесь. В этих краях  эдельвейсы
считаются символом верной любви, парни дарят их своим возлюбленным, а девицы
украшают  ими  шляпы  избранников.  Мне  ясно,  что,  выражая  благодарность
скромному слуге Церкви, Бенедикта была побуждаема, быть может, сама того  не
ведая, любовью к Церкви, хотя пока еще, увы, у нее мало для того причин.
   Теперь я целыми днями брожу  по  окрестностям,  и  мне  уже  знакомы  все
тропинки в лесу, и на склонах гор, и на облачных перевалах.
   Меня часто посылают в хижины крестьян, охотников и  пастухов  -  передать
лекарство болящим или принести утешение печалующимся. Преподобный настоятель
обещает, что, когда  я  получу  священнический  сан,  на  мою  долю  выпадет
разносить последнее причастие умирающим, так как я - самый крепкий и молодой
изо всей братии. В здешних горах бывает, что охотник или пастух  сорвется  с
кручи и его находят  по  прошествии  нескольких  дней  еще  живого.  И  долг
священника - исполнить над страдальцем  святой  обряд  нашей  религии,  дабы
Всеблагой Спаситель принял его отлетающую душу.
   Ради  того,  чтобы  я  был  достоин  такой  благой  доли,  как   обережет
возлюбленный наш Святой Патрон мою душу от всяческих страстей и желаний!
 
   11
   В монастыре справили большой праздник, и я сейчас расскажу,  что  на  нем
произошло.
   За много дней до  назначенного  срока  братия  занялась  приготовлениями.
Ветвями сосен  и  берез  и  цветами  изукрасили  церковь.  Некоторые  монахи
отправились с деревенскими в горы и нарвали там прекрасных  альпийских  роз,
которые летом цветут в изобилии. В канун праздника все сидели в монастырском
дворе и плели венки и гирлянды; даже сам преподобный настоятель  со  святыми
отцами разделили наше веселие - расхаживали под
   сенью деревьев, предаваясь приятной беседе и поощряя брата келаря  щедрее
пускать в дело содержимое сводчатых погребов.
   Утро началось с торжественного  шествия.  Это  было  прекрасное  зрелище,
умножающее  славу  Святой  Церкви.  Впереди  шел  настоятель   под   лиловым
балдахином, окруженный  отцами-священниками,  и  держал  в  руках  священный
символ распятия  Спасителя  нашего.  За  ним  следовали  мы,  монахи,  несли
зажженные свечи и пели псалмы. А сзади многолюдной  толпой  теснился  народ,
разодетый по-праздничному.
   Впереди  гордо  выступали   рудокопы   и   соледобытчики   во   главе   с
зальцмейстером на коне под  богато  шитой  попоной.  Был  он  человек  собой
важный, высоколоб