Олдермены объявили мое кладбище общественным злом  и  постановили  отнять
его у меня, тела перенести в другое место, а там разбить парк. Конечно,  мне
должны  были  возместить  стоимость  кладбища,  и,  с   легкостью   подкупив
оценщиков, я смог бы сорвать за него изрядный  куш.  Но  по  одной  причине,
которая станет ясна позднее, решение олдерменов мало меня радовало. Все  мои
протесты против кощунственного нарушения покоя умерших оказались напрасными.
А между тем это был веский аргумент, так как в той  стране  мертвецы  служат
предметом религиозного поклонения. В  их  честь  воздвигаются  храмы,  и  на
государственном обеспечении содержится особая  категория  священнослужителей
специально для отправления заупокойных служб, всегда  очень  трогательных  и
торжественных. Ежегодно в  течение  четырех  дней  здесь  отмечают  Праздник
Усопших. Люди, оставив все  свои  дела,  огромной  процессией  во  главе  со
священниками проходят по кладбищам,  украшая  могилы  и  вознося  молитвы  в
храмах. В этой стране существует поверье, что, как бы ни грешил человек  при
жизни, скончавшись, он  обретет  вечное  и  невыразимое  блаженство.  Всякое
сомнение в этом рассматривают как  тяжкое  преступление  и  карают  смертью.
Вырыть  погребенное  тело  или  отказаться  похоронить  умершего   считается
страшным злодеянием, и для него даже не предусмотрено кары, потому что никто
никогда еще не осмеливался его совершить. Согласно закону, эксгумация трупов
производится лишь  по  особому  разрешению  и  сопровождается  торжественной
церемонией.
   Все это  как  будто  говорило  в  мою  пользу,  однако  жители  го(1)  От
английского orphan - сирота
   рода и власти были так твердо убеждены в пагубном влиянии моего  кладбища
на их здоровье, что в конце  концов  его  отобрали  у  меня,  предварительно
определив стоимость. С трудом подавив тайный  ужас  и  получив  за  кладбище
сумму, втрое превышавшую его истинную цену, я лихорадочно  стал  сворачивать
свои дела.
   Неделю  спустя  наступил  день,  назначенный  для  торжественного  обряда
перенесения трупов.  Погода  была  прекрасная,  и  все  население  города  и
окрестностей  собралось,  чтобы  присутствовать  при   этой   величественной
религиозной   церемонии.   Весь   ритуал   выполнялся    под    руководством
священнослужителей  в  погребальном  облачении.   Состоялось   искупительное
жертвоприношение в Храмах Усопших, а затем грандиозная процессия двинулась к
кладбищу. Возглавлял процессию сам Великий Мэр в парадной мантии и с золотой
лопатой в руках. За ним следовал хор из ста одетых в белое мужчин и  женщин,
которые пели Гимн Почившим.  Далее  следовали  младшее  духовенство  храмов,
городские власти в парадных мундирах, и каждый из них нес живого поросенка -
жертву  богам  Почивших.  И  лишь  последние  ряды  этой  длинной  процессии
составляло местное население. Горожане шли с непокрытыми  головами,  посыпая
волосы придорожной пылью в знак смирения. В центре некрополя, перед часовней
стоял  Верховный  Прелат  в  пышном  одеянии,  а  по  обе  стороны  от  него
выстроились епископы и другие высшие сановники курии. Все  они  смотрели  на
приближавшуюся  толпу  с  крайней  суровостью.   Великий   Мэр   почтительно
остановился перед священнослужителями, а  младшее  духовенство,  гражданские
власти и горожане плотным кольцом обступили  место  действия.  Великий  Мэр,
положив золотую лопату к ногам Высшего Духовного Властителя, молча опустился
перед ним на колени.
   - Зачем дерзнул ты явиться сюда, о  смертный?  -  громко  и  торжественно
вопросил Верховный Прелат. - Уж не возымел ли ты  нечестивое  намерение  при
помощи этого орудия обнажить тайну смерти и нарушить покой усопших?
   Великий Мэр, не вставая с колен, вытащил из-под мантии грамоту  с  весьма
внушительными печатями.
   - Взгляни, о неизреченный, на слугу  твоего,  посланного  народом,  чтобы
умолять тебя о милости. Позволь нам взять на себя заботу  о  почивших,  дабы
они могли покоиться в более подходящей земле, освящением подготовленной к их
приему.
   С этими словами он  вручил  Прелату  постановление  совета  олдерменов  о
перенесении  умерших  на  другое  кладбище.  Едва  коснувшись  пергаментного
свитка.  Верховный  Прелат  передал  его  в  руки  стоящего  рядом  Главного
Хранителя Кладбищ. Воздев руки к небу и несколько смягчив суровое  выражение
лица, Прелат возгласил:
   - Боги согласны!
   Священнослужители, выстроившиеся по обе стороны от Прелата, повторили его
жест,  взгляд  и  слова.  Великий  Мэр  поднялся  с   колен,   хор   затянул
торжественную песню. В этот момент в ворота  кладбища  въехала  погребальная
колесница, запряженная десятью  белыми  лошадьми  с  развевающимися  черными
плюмажами.  Сквозь  расступившуюся  толпу  колесница  покатила   к   могиле,
выбранной для  этого  торжественного  случая.  Здесь  был  похоронен  важный
сановник, которого я пользовал от хронической склонности к лежанию.  Великий
Мэр золотой лопатой коснулся могильного холма, вручил ее Верховному Прелату,
а два дюжих могильщика энергично принялись орудовать уже железными лопатами.
   Тут мне пришлось срочно  покинуть  и  кладбище,  и  город.  Сведениями  о
дальнейших событиях я обязан моему блаженной памяти отцу.  Родитель  сообщил
мне о них в письме, написанном в тюремной камере ночью, накануне  того  дня,
как он имел непоправимое несчастье угодить в петлю.
   Пока могильщики работали, четыре епископа  стали  по  углам  могилы  и  в
глубокой  тишине,  нарушаемой  лишь  лязгом   лопат,   принялись   повторять
заклинания из  Ритуала  Нарушения  Покоя  Усопших,  умоляя  почившего  брата
простить их. Но почившего брата там не было и в помине. Напрасно  вырыв  яму
глубиною в  две  сажени,  могильщики  прекратили  работу.  Священнослужители
пришли в явное замешательство, толпа застыла в ужасе. Могила была  пуста.  В
этом не было никаких сомнений.
   После краткого  совещания  с  Верховным  Прелатом  Великий  Мэр  приказал
рабочим вскрыть другую  могилу.  На  этот  раз  решено  было  повременить  с
ритуалом, пока не обнаружится  гроб.  Но  и  здесь  не  было  ни  гроба,  ни
мертвеца.
   Смятение и ужас воцарились на кладбище. Люди с воплями  метались  взад  и
вперед, стеная и жестикулируя. Все кричали  разом,  не  слушая  друг  друга.
Некоторые помчались за лопатами, мотыгами, кирками. Другие тащили  плотничьи
стамески и даже зубила из мастерской мраморных памятников и с  помощью  этих
малопригодных орудий принимались раскапывать первые попавшиеся могилы.  Иные
бросались ничком на могильные холмики  и  яростно  разгребали  землю  голыми
руками, напоминая собак, охотящихся на сурков. Еще  до  наступления  темноты
было перерыто почти все кладбище. Каждая могила была исследована до  дна,  и
теперь тысячи  людей,  превозмогая  усталость,  ожесточенно  рыли  землю  на
тропинках между могилами.
   Вечером были зажжены факелы, и при их зловещем свете эти жалкие  безумцы,
подобно  бесовскому  легиону,  справляющему   какой-то   нечестивый   обряд,
продолжали свой бесплодный труд, пока не перерыли все кладбище.  Но  они  не
нашли ни одного трупа и даже ни одного гроба.
   Объяснялось  все  это  очень  просто.  Существенную  часть  моего  дохода
составляла продажа трупов моим медицинским коллегам. Никогда прежде они  так
обильно  не  снабжались  материалом  для  своих  ученых  исследований,  и  в
благодарность  за  эти  неоценимые  заслуги  перед  наукой  они  без   числа
награждали меня  дипломами,  учеными  степенями  и  почетными  званиями.  Но
предложение сильно превышало спрос:  при  самом  расточительном  потреблении
трупов  они  не  могли  использовать  и  половины  той  продукции,   которую
поставляло им мое врачебное искусство. Для  утилизации  излишков  я  основал
одно из крупнейших, оборудованных по последнему слову  техники  мыловаренных
предприятий в стране. Прекрасные качества моего туалетного  мыла  "Гомолин"'
были засвидетельствованы аттестатами святейших  теологов,  и  весьма  лестно
отозвалась о моем мыле также знаменитая  Блуделина  Спатти  -  самое  чистое
сопрано нашего времени.
   -------------------(1) Гомолин - от греческого Homo - человек.
 
   НЕИЗВЕСТНЫЙ
 
   Из тьмы, что окружала маленькую  площадку,  освещенную  нашим  догорающим
костром, выступил человек и сел на камень.
   - Не думайте,  что  вы  первые  в  этих  местах,  -  сказал  он  важно  и
неторопливо.
   Возразить на это было нечего - он сам вполне мог служить  доказательством
своей правоты, поскольку не принадлежал  к  нашей  артели  и  наверняка  был
где-то рядом, когда мы встали  тут  лагерем.  Более  того,  неподалеку  явно
должны были находиться его  спутники  -  в  этих  краях  не  путешествуют  в
одиночку Уже неделю с лишним мы не встречали  ни  единого  живого  существа,
кроме ящериц и гремучих змей. В пустыне Аризоны человеку много  чего  нужно:
вьючные животные, провиант, оружие - словом, экипировка. И, ясное  дело,  не
обойтись  без  товарищей.  Мало  ли,   кем   могли   быть   товарищи   этого
бесцеремонного незнакомца, и к тому же первые слова его  показались  нам  не
слишком дружелюбными; так что каждый из нашей шестерки "джентльменов  удачи"
принял сидячее положение и нащупал рукой оружие - нелишняя  предосторожность
в то время и в тех местах. Незнакомец не обратил на это никакого внимания  и
продолжал говорить так же, как начал, - монотонно и бесстрастно.
   - Тридцать лет назад Рамон Гальегос, Уильям  Шоу,  Джордж  Кент  и  Берри
Дэвис, все из Тусона, перевалили через хребет Санта-Каталина и двинулись  на
запад,  придерживаясь  избранного  направления,  насколько  позволял  рельеф
местности. Мы искали золото и намеревались, если ничего не найдем, выбраться
на берег Хилы в районе Биг-Бенда, где, по нашим сведениям, был  поселок.  Мы
обзавелись хорошим снаряжением, но шли  без  проводника  -  Рамон  Гальегос,
Уильям Шоу, Джордж Кент, Берри Дэвис.
   Рассказчик  называл  эти  имена  отчетливо  и  раздельно,  как  бы  желая
впечатать их в память  слушателей,  которые,  в  свою  очередь,  внимательно
смотрели на него и уже не так опасались, что во тьме, окружившей нас стеной,
затаились его товарищи; поведение этого историографа-любителя  оказалось  не
столь уж враждебным и не  предвещало  опасности.  Он  был  больше  похож  на
безобидного сумасшедшего, чем на  врага.  Мы  достаточно  хорошо  знали  эти
места, чтобы понимать, что у жителей здешних
   равнин от одиночества часто развиваются странности характера и поведения,
которые легко принять за помешательство.  Ведь  человек  подобен  дереву;  в
лесу, среди себе подобных, он растет прямо, насколько  позволяют  родовые  и
индивидуальные особенности; на голом же месте грубые воздействия, которым он
постоянно подвержен, безжалостно гнут его и корежат. Подобные мысли мелькали
у меня в голове, пока я рассматривал незнакомца  из-под  широкополой  шляпы,
которую надвинул низко на лоб, чтобы не слепило пламя костра. Без  сомнения,
он не в своем уме, но что же он делает тут, в самом сердце пустыни?
   Раз уж я пустился рассказывать эту историю, мне,  конечно,  следовало  бы
описать наружность нашего гостя. Но беда в том, что я, к  удивлению  своему,
не в состоянии сделать это хоть с какой-то долей  уверенности.  Впоследствии
среди нас не оказалось и двух человек, которые согласились бы друг с  другом
по поводу его  одежды  и  облика;  а  пытаясь  обрисовать  свои  собственные
впечатления,  я  обнаруживаю,  что  они  от  меня   ускользают.   Рассказать
какую-нибудь историю может всякий -  способность  к  изложению  фактов  дана
человеку от природы. Но чтобы описать нечто, потребен талант.
   Все молчали, и незнакомец снова заговорил:
   - Тогда здешние места были не такие, как сейчас. От Хилы до самого залива
- ни единого ранчо. В горах водилась кое-какая дичь, около редких источников
росла чахлая трава, которой как раз хватало, чтобы наши  лошади  не  пали  с
голоду. Не встреть мы индейцев, мы имели бы шанс пробиться. Но не  прошло  и
недели, как мы поняли, что нам в пору не искать сокровища, а спасать  шкуру.
Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться, и  знали,  что  путь  назад  не
менее опасен, чем путь вперед. И мы продолжали двигаться на запад,  совершая
переходы ночью, а днем хоронясь  от  индейцев  и  невыносимой  жары.  Порой,
истощив запас дичи и опорожнив фляги, мы по целым суткам мучились голодом  и
жаждой, пока не набредали на источник или просто  лужицу  на  дне  высохшего
ручья  и,  напившись,  не  обретали  достаточно   сил,   чтобы   подстрелить
какого-нибудь дикого зверя, пришедшего туда же  на  водопой.  Это  мог  быть
медведь, или антилопа, или койот, или кугуар - кого Бог пошлет. В  пищу  шло
любое мясо.
   Однажды утром, когда мы искали посильный перевал через  горную  цепь,  на
нас напала целая толпа  апачей,  которые  выследили  нас  в  ущелье,  -  это
недалеко отсюда. Зная, что числом превосходят нас раз в десять, они не стали
пускаться на свои обычные уловки, а просто понеслись на нас галопом, гикая и
паля изо всех ружей. Сражаться было бессмысленно. Мы  выжали  из  ослабевших
лошадей все и забрались по ущелью  так  высоко,  как  только  возможно  было
верхом. Потом  спешились  и,  оставив  врагу  все  снаряжение,  бросились  в
чапараль, которым заросли склоны. Но винтовки мы  при  себе  сохранили,  все
четверо - Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж Кент, Берри Дэвис.
   - А, старые знакомые,  -  сказал  наш  артельный  шутник.  Он  приехал  с
Восточного побережья и еще не освоил принятых здесь  правил  общения.  Вожак
резким жестом заставил его замолчать, и незнакомец продолжил свой рассказ.
   - Дикари тоже попрыгали с седел, и  часть  из  них  двинулась  по  ущелью
вперед от того места, где мы бросили лошадей, -  они  хотели  перекрыть  нам
путь через перевал и загнать нас еще выше на гору. К несчастью, чапараль рос
узкой полосой, и выше начиналось открытое  пространство.  Вылетев  туда,  мы
попали под огонь десятка ружей; но апачи - плохие  стрелки,  особенно  когда
торопятся, и Бог судил так, что мы все уцелели. Дальше по  склону,  шагах  в
двадцати от зарослей, возвышались неприступные скалы, но прямо  перед  собой
мы увидели в них небольшой  проход.  Вбежав  туда,  мы  оказались  в  пещере
величиной с комнату. Это значило, что мы получили отсрочку: один  человек  с
магазинной винтовкой мог там обороняться хоть против всего  племени.  Но  от
голода и жажды мы не имели защиты. Отвага наша была при нас, но  с  надеждой
пришлось расстаться.
   Ни одного из индейцев мы больше так и не увидели, но дым и пламя  костров
в ущелье говорили нам о том, что день и  ночь  они  со  взведенными  курками
караулят в кустах и что, вздумай мы покинуть убежище, никому из нас  и  двух
шагов не сделать. Три дня,  сменяя  друг  друга,  мы  сторожили  вход,  пока
наконец страдания наши не стали  нестерпимыми.  И  вот,  -  это  было  утром
четвертого дня - Рамон Гальегос сказал:
   - Сеньоры, я не знай хорошо,  кто  такой  есть  Господь  Бог  и  что  ему
нравится, а что нет. Я не имей никакая вера  и  не  понимай  ваша.  Извиняй,
сеньоры, если я вас обидел, но против игра апачей я имей козырь.
   Он встал на колени на каменном  полу  пещеры  и  приложил  к  виску  дуло
пистолета.
   - Madre de Dios(1), - промолвил он, - прими душу Рамона Гальегоса.
   И он покинул нас - Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Берри Дэвиса.
   Я был вожаком, и все ждали моего слова.
   - Он был храбрец, - сказал я. - Он знал, когда  умереть  и  как  умереть.
Глупо ждать, пока мы лишимся рассудка от жажды
   -----------(1) Матерь Божья (исп.).
   и бросимся под индейские пули или будем скальпированы живьем - это отдает
дурным вкусом. Последуем же примеру Рамона Гальегоса.
   - Твоя правда, - сказал Уильям Шоу.
   - Твоя правда, - сказал Джордж Кент.
   Я распрямил члены Рамона Гальегоса и покрыл его лицо платком. Уильям  Шоу
подумал вслух:
   - Так вот и мне бы лежать - хоть первое время.
   Джордж Кент сказал, что и ему хочется того же.
   - Так и будет, - заверил я их. - Краснокожие черти  еще  неделю  сюда  не
сунутся. Уильям Шоу и Джордж Кент, взведите курки и преклоните колени.
   Они повиновались, и я встал перед ними.
   - Господи, Отец наш всемогущий! - сказал я.
   - Господи, Отец наш всемогущий, - повторил Уильям Шоу.
   - Господи, Отец наш всемогущий, - повторил Джордж Кент.
   - Отпусти нам наши прегрешения, - сказал я.
   - Отпусти нам наши прегрешения, - повторили они.
   - И прими наши души.
   - И прими наши души.
   - Аминь!
   - Аминь!
   И я положил их подле Рамона Гальегоса и покрыл их лица.
   По другую сторону от нашего костра внезапно раздался шум. Это один из нас
вскочил на ноги, сжимая в руке пистолет.
   - А ты? - завопил он. - Ты как посмел удрать? Почему ты живой? Пусть меня
повесят, но я тебя сейчас к тем троим отправлю, трусливый пес!
   Но наш вожак в молниеносном прыжке схватил его за руку.
   - А ну полегче, Сэм Янци, полегче!
   Мы все повскакивали с мест,  за  исключением  незнакомца,  который  сидел
неподвижно и выглядел совершенно безучастным. Кто-то придержал  Сэму  другую
руку.
   -  Командир,  -  сказал  я,  -  тут  что-то  не  так.  Этот  парень  либо
сумасшедший, либо обманщик - заурядный обманщик, которого  Сэму  Янци  вовсе
незачем убивать. Если он действительно из той компании,  то  там  было  пять
человек, и, выходит, одного он не назвал - себя, очевидно.
   - Верно, - сказал вожак, отпустив бунтаря, который покорно сел на  место,
- тут что-то необычное. Немало уж лет прошло с тех пор, как у выхода из  той
пещеры нашли четыре  скальпированных  и  обезображенных  трупа.  Там  они  и
похоронены. Я видел эти могилы, и вы тоже их завтра увидите.
   Незнакомец встал; он казался очень высоким в свете  гаснущего  костра,  о
котором мы позабыли, когда, затаив дыхание, слушали его рассказ.
   - Четверо нас было, - сказал он. - Рамон  Гальегос,  Уильям  Шоу,  Джордж
Кент, Берри Дэвис.
   Окончив последнюю перекличку товарищей, он повернулся и ушел  во  тьму  -
больше мы его не видели.
   Минуту спустя к костру подошел наш дозорный, который держал в руках ружье
и был изрядно взволнован.
   - Командир, - сказал он, - последние полчаса  на  том  холме  стояли  три
человека. - Он показал рукой как раз в ту сторону, куда только что  удалился
незнакомец. - В лунном свете я их очень хорошо видел, но ружей  при  них  не
было, так что я взял их на мушку и решил - пусть  только  сунутся.  Сунуться
они не сунулись, но нервы мне потрепали, черт бы их взял.
   - Возвращайся на пост и смотри, не  вернутся  ли,  -  приказал  вожак.  -
Остальным спать, пока я всех в костер не перекидал.
   Дозорный  послушно  удалился,   чертыхаясь   сквозь   зубы.   Мы   начали
устраиваться на ночлег, и тут неугомонный Янци спросил:
   - Прошу прощения, командир, но кто это, к дьяволу, такие?
   - Рамон Гальегос, Уильям Шоу и Джордж Кент.
   - А тот, значит, Берри Дэвис. Эх, жаль, не угостил я его свинцом.
   - Незачем. Мертвей ты б его не сделал. Спите давайте.
 
   ПРИЧУДЛИВЫЕ ПРИТЧИ
 
   Нравственность и Материальный Интерес
   Нравственность и Материальный Интерес встретились на узком  мостике,  где
двоим не разминуться.
   -  Распластайся  предо   мной,   низкая   тварь!   -   грозно   приказала
Нравственность. - И я переступлю через тебя!
   Материальный Интерес ничего не ответил, только посмотрел ей в глаза.
   - Ну... э-э-э... ладно, - неуверенно проговорила Нравственность. -  Давай
потянем жребий, кому кого пропустить.
   Материальный Интерес хранил молчание и не отводил взгляда.
   - Чтобы избежать нежелательного конфликта, - сказала тогда Нравственность
не без душевной муки, - я сама распластаюсь, - и ты сможешь пройти по мне.
   Тут только Материальный Интерес разверз уста.
   - Едва ли моим ногам будет удобно по тебе ступать, - возразил он. - Я  на
ноги очень чувствительный. Лучше сойди с мостика в воду.
   Тем