Может  быть,  он  не
означает, что ты поедешь в Калифорнию? А если поедешь, может  быть,  меня  с
собой возьмешь?
   Следует признать, что это остроумное толкование сна в  свете  только  что
открывшихся  улик  не  показалось  сыну,  который  мыслил  несколько   более
логически,  вполне  удовлетворительным;  в  ту  минуту  у   него   создалось
впечатление, что сон предвещает нечто более простое и ощутимое, хоть и менее
трагическое, нежели поездка к Тихому  океану.  Хэлпин  Фрейзер  был  склонен
понимать его в том смысле, что ему грозит удушение на родной земле.
   - Нет ли в Калифорнии  каких-нибудь  целебных  источников?  -  продолжила
миссис Фрейзер прежде,  чем  он  успел  открыть  рот,  чтобы  изложить  свое
толкование сна. - Я полечилась бы  от  ревматизма  и  невралгии.  Погляди  -
пальцы меня совсем не слушаются; похоже, что они беспокоили меня во сне.
   Она протянула ему руку, чтобы он  убедился  сам.  Какой  диагноз  молодой
человек поставил и счел за лучшее с улыбкой
   скрыть, повествователю неизвестно; однако со своей стороны  он  чувствует
себя обязанным сказать, что пальцев более гибких и менее способных причинять
по ночам страдания еще  не  предъявлял  для  медицинского  осмотра  ни  один
пациент, жаждущий, чтобы ему прописали смену обстановки.
   В итоге эти двое странных людей, имеющих одинаково странные представления
о долге, распрощались: один поехал в Калифорнию, как того требовали интересы
клиента, другая осталась дома в соответствии с желанием  мужа,  которое  тот
если и испытывал, то вряд ли удосужился внятно высказать.
   Однажды темной ночью, прогуливаясь поблизости от сан-францисского  порта,
Хэлпин Фрейзер неожиданно, к немалой своей  досаде  и  удивлению,  заделался
матросом. Его, как говорится, "умыкнули" на  борт  одного  весьма  и  весьма
лихого парусника, который тут же отплыл в дальние моря.  Несчастия  Фрейзера
длились  дольше,  чем  само  путешествие;   корабль   выбросило   на   берег
необитаемого острова на юге Тихого океана, и прошло долгих шесть лет, прежде
чем спасшихся моряков  взяла  на  борт  и  доставила  в  Сан-Франциско  одна
предприимчивая торговая шхуна.
   Хотя кошелек у Фрейзера был тощее некуда, душою он остался так  же  горд,
как в те годы, которые уже  казались  ему  седой  стариной.  Он  не  пожелал
принять вспомоществование от чужих людей и в ожидании новостей  и  денег  из
дома поселился вместе с товарищем по  несчастью  и  спасению  поблизости  от
городка Сент-Хелена; в один из этих дней он и отправился в лес поохотиться и
помечтать.
 
   III
   Видение, представшее перед мечтателем в заколдованном лесу,  -  существо,
столь похожее и столь непохожее на его мать, - было воистину ужасно! Оно  не
пробудило в его сердце ни намека на любовь и тоску по родному дому;  ему  не
сопутствовали  ни  трогательные  воспоминания  о   блаженном   прошлом,   ни
какие-либо положительные чувства - всепоглощающий страх  просто  не  оставил
для них места. Он рванулся было прочь, но ноги его словно налились  свинцом,
ступни  приросли  к  земле.  Руки  повисли,  как  плети;  лишь   глаза   еще
повиновались ему, да и их он не осмеливался отвести от безжизненных  глазниц
призрака, который, он знал, был не душою, лишенной тела, но  самым  страшным
из существ, которыми кишел этот колдовской  лес,  -  телом  без  души!  Этот
пустой взгляд не выражал ни любви, ни жалости, ни понимания  -  ничего,  что
давало бы малейшую надежду на
   пощаду. "Апелляция не пройдет", - прозвучала в голове Хэлпина  неуместная
фраза на профессиональном жаргоне, только усилившая  ужас  этой  сцены;  так
ужасает гробница, внезапно озаренная огнем сигары.
   Бесконечно долго - так долго, что мир, казалось, поседел  от  старости  и
греха и заколдованный лес, исторгший  из  себя  страшный  призрак  и  словно
исполнивший тем самым свое предназначение, исчез из его  сознания  со  всеми
своими образами и звуками - видение стояло в шаге от  него,  вперив  в  него
бессмысленно-жестокий взгляд хищника; и вдруг оно вскинуло руки и  бросилось
на него  с  безумной  яростью!  Нападение  высвободило  в  Хэлпине  телесную
энергию, хотя воля оставалась скованной, как и была; дух его по-прежнему был
заворожен, но сильное и ловкое тело, наделенное собственной жизнью, слепой и
нерассуждающей, сопротивлялось отчаянно и искусно. Какое-то время он, как во
сне,  наблюдал  со  стороны  за  этим  диковинным  поединком  между  мертвым
рассудком и машиной из плоти и крови; затем вернулся  в  свое  тело,  словно
впрыгнув в него, и борющийся механизм  обрел  направляющую  волю,  столь  же
бдительную и яростную, как и воля его отвратительного соперника.
   Но  под  силу  ли  смертному  одолеть  существо  из  его  же  сновидения?
Воображение, сотворившее врага, уже  тем  самым  побеждено;  исход  сражения
определяется его причиной. Все усилия были напрасны;  сноровка  и  упорство,
казалось, расточались в пустоте;  он  уже  чувствовал,  как  ледяные  пальцы
смыкаются на его горле. Прижатый спиною к земле,  он  увидел  над  собой  на
расстоянии ладони мертвое перекошенное лицо - и все покрылось мраком.  Звук,
подобный дальней барабанной дроби,- гомон невнятных голосов  -  резкий  крик
вдалеке, разом  обрубивший  все  звуки,  -  и  Хэлпину  Фрейзеру  приснилась
собственная смерть.
 
   IV
   Теплая ясная ночь сменилась  сырым  туманным  утром.  Накануне,  ближе  к
вечеру, у западного склона горы Сент-Хелена, около  самой  ее  вершины,  где
громоздятся каменистые кручи, можно было увидеть небольшое скопление водяных
паров - всего лишь легкое уплотнение атмосферы, не облако, а, скорее,  намек
на облако. Это было нечто столь зыбкое, столь эфемерное,  столь  похожее  на
сон, что так и хотелось сказать: "Гляди скорей! Через минуту уже  ничего  не
будет".
   Через минуту облако заметно увеличилось и сгустилось. Одним краем касаясь
вершины, оно простирало противоположный край все дальше и дальше над  горным
склоном. Оно ширилось как к северу, так и к югу,  вбирая  в  себя  маленькие
облачка, зависшие над горой на том же уровне, казалось, с единственной целью
- быть поглощенными. Оно все росло и росло, и вот уже  из  долины  перестала
быть  видна  макушка  горы,  и  вот   уже   вся   долина   накрыта   широким
непроницаемо-серым полотнищем. В Калистоге, которая находится на краю долины
у самого подножья горы, ночь выдалась беззвездная, а утро - пасмурное. Туман
опустился на дно долины и пополз на юг, захватывая одно ранчо за другим,  и,
наконец, затопил город Сент-Хелена, лежащий в девяти милях от горы. Дорожную
пыль  словно  дождем  прибило;  с  древесной  листвы  капала  влага;   птицы
притаились в своих гнездах; утренний свет был тусклым  и  призрачным  -  все
лишилось и цвета, и блеска.
   На рассвете двое  мужчин  вышли  из  города  Сент-Хелена  и  двинулись  в
направлении  Калистоги.  За  плечами  у  них  висели  ружья,   но   человеку
мало-мальски понимающему сразу стало бы ясно, что это не охотники на зверя и
птицу. Это были Холкер, помощник шерифа из Напы, и  Джералсон,  детектив  из
Сан-Франциско. Они отправились поохотиться на двуногую и бескрылую дичь.
   - Далеко еще? - спросил Холкер; на увлажненной поверхности дороги за ними
тянулись светлые сухие следы.
   - Белая молельня? С полмили всего, - ответил его  спутник.  -  Кстати,  -
добавил он, - это и не молельня, и не белая. Это  бывшая  школа,  давно  уже
серая от старости и запущенности. Когда-то, когда она была  еще  белая,  там
иногда  собирались  верующие,  и  рядом  вы  увидите  весьма   романтическое
кладбище. Но угадайте, зачем я вас вызвал, да еще вооруженного?
   - Я никогда не докучал вам лишними вопросами и не собираюсь этого делать.
Когда найдете нужным, сами скажете. Впрочем, осмелюсь предположить, что  нам
предстоит арестовать одного из покойников на кладбище.
   - Помните Бранскома? - спросил Джералсон, проявив к остроумию спутника то
безразличие, которого оно вполне заслуживало.
   - Этого парня, который перерезал горло собственной жене? Еще  бы.  Неделя
работы псу под  хвост  и  немалые  траты.  За  его  поимку  обещали  пятьсот
долларов, но ищи ветра в поле. Вы что, хотите сказать...
   - Вот именно. Все это время он крутился у вас  под  носом.  По  ночам  он
приходит к Белой молельне на старое кладбище.
   - Черт возьми! Ведь там могила его жены.
   - И вы с вашими людьми должны были догадаться, что  рано  или  поздно  он
туда явится.
   - Казалось бы, туда-то он как раз не должен был соваться.
   - Но все другие места вы уже обнюхали как следует. Так что мне ничего  не
оставалось, как устроить засаду там.
   - И вы обнаружили его?
   - Как бы не так, это он меня обнаружил! Мерзавец застал меня врасплох,  я
ноги едва унес. Хорошо не пропорол меня насквозь. Да, он парень не промах; и
если вы нуждаетесь в деньгах, то половины вознаграждения мне вполне хватит.
   Холкер добродушно рассмеялся и заметил, что как раз сейчас  он  в  долгу,
как в шелку.
   - Для начала я просто покажу вам место, и мы разработаем план, -  пояснил
детектив. - Но я решил, что оружие нам не помешает даже при дневном свете.
   - Как пить дать, он псих, -  сказал  помощник  шерифа.  -  Вознаграждение
обещано за его поимку и водворение в тюрьму. А психов в тюрьму не сажают.
   Холкера так сильно взволновала эта  возможная  несправедливость,  что  он
непроизвольно остановился посреди дороги, а когда двинулся дальше, то уже не
такой энергичной походкой.
   - Похоже на правду, - согласился Джералсон. - Должен признать, что  таких
небритых, нестриженых, неряшливых, и прочее, и прочее типов я встречал разве
только среди членов древнего и достославного ордена бродяг. Но раз  уж  я  в
это дело ввязался, я не могу так все бросить. На худой конец удовольствуемся
славой. Кроме нас, ни одна живая душа не знает,  что  он  находится  по  эту
сторону Лунных гор.
   - Ладно, - сказал Холкер, - давайте уж осмотрим место, -  и  он  прибавил
некогда популярное изречение, которое выбивали на могильных камнях: -  "Куда
и вы ляжете в свой черед", и ляжете очень скоро, если  старина  Бранском  не
захочет терпеть столь наглое вторжение. Кстати, я слыхал, что настоящая  его
фамилия другая.
   - Какая же?
   - Не помню. Я потерял к мерзавцу всякий интерес, и она вылетела у меня из
головы - что-то вроде Парди.  Женщина,  чье  горло  он  имел  неосторожность
перерезать, была вдовой, когда он ее встретил. Приехала в Калифорнию  искать
каких-то родственников - иногда приходится это делать. Но  все  это,  думаю,
вам известно.
   - Еще бы.
   - Но каким чудом вы, не  зная  настоящего  имени,  нашли  нужную  могилу?
Человек, от которого я его услышал, говорил, что оно вырезано на  изголовной
доске.
   - Мне неизвестно, какая из могил - ее. - Джералсон  с  заметной  неохотой
признал отсутствие в своем плане столь важного звена. - Я осматривал место в
целом. Одной из наших задач сегодня будет  отыскать  эту  могилу.  Вот  она.
Белая молельня.
   Дорога, которая долго шла среди полей, теперь  левым  краем  прижалась  к
лесу, состоящему из дубов, земляничных  деревьев  и  гигантских  елей,  -  в
тумане смутно и призрачно темнели только  нижние  части  стволов.  Подлесок,
местами довольно густой, всюду  был  проходим.  Поначалу  Холкер  не  увидел
никакой молельни, но, когда они свернули в лес, сквозь туман  проглянули  ее
неясные серые очертания; она казалась очень большой и  далекой.  Но,  пройдя
всего несколько шагов, они неожиданно увидели ее совсем близко - потемневшую
от сырости постройку весьма  скромных  размеров.  Как  большинство  сельских
школ, она была выдержана в ящично-коробочном архитектурном стиле;  фундамент
был сложен из камней, крыша поросла мхом, окна без стекол и переплетов зияли
пустотой. Это была руина, лишенная всякой живописности, руинам свойственной,
-  типично  калифорнийский  суррогат  того,  что  европейские   путеводители
представляют как "памятники  старины".  Едва  удостоив  взгляда  это  унылое
строение, Джералсон двинулся дальше сквозь пропитанный влагой подлесок.
   - Сейчас покажу, где он меня засек, - сказал он. - Вот и кладбище.
   Там и сям среди кустов стали попадаться  оградки,  порой  всего  с  одной
могилой внутри. Понять, что это именно  могилы,  можно  было  по  бесцветным
камням или догнивающим доскам  в  изголовье  и  изножье,  накренившимся  под
всевозможными углами или упавшим на землю, по остаткам штакетника, а нередко
- только по осевшим холмикам, покрытым палой листвой. Иной  раз  место,  где
лежали останки какого-нибудь несчастного смертного, который, покинув "тесный
круг скорбящих друзей", был, в свой черед,  ими  покинут,  -  это  место  не
обозначалось ничем, разве что небольшим  углублением  в  земле,  оказавшимся
более долговечным, чем след в душах "безутешных" близких. Дорожки, если  они
когда-нибудь тут и были, заросли травой; на некоторых могилах  уже  вымахали
деревья внушительных размеров,  корнями  и  ветвями  оттеснившие  в  сторону
могильные ограды. Повсюду был разлит дух гнилости и запустения, который  как
нельзя более уместен и полон значения именно в селениях забытых мертвецов.
   Двое  спутников  -  первым  Джералсон,  за  ним   Холкер   -   решительно
прокладывали  себе  путь  сквозь  молодую  поросль,  но  вдруг  сыщик  резко
остановился,  издал  тихий  предостерегающий  возглас,  взял   дробовик   на
изготовку  и  застыл,  как  вкопанный,  пристально  всматриваясь  во  что-то
впереди. Его  напарник,  хотя  и  не  видел  ничего,  постарался,  насколько
позволяли  заросли,  принять  такую  же  позу  и  замер,  готовый  к   любым
неожиданностям. Секунду спустя Джералсон осторожно двинулся вперед, Холкер -
за ним.
   Под огромной разлапистой елью лежал труп мужчины. Молча  встав  над  ним,
они принялись разглядывать то, что всегда первым бросается в глаза, -  лицо,
положение тела,  одежду,  -  в  поисках  ясного  и  немедленного  ответа  на
невысказанный вопрос, рожденный сочувственным любопытством.
   Мертвец лежал на спине, ноги его были широко раскинуты.  Одна  рука  была
выброшена вверх, другая отведена в  сторону  и  согнута  в  локте,  так  что
костяшки пальцев едва не касались шеи. Оба кулака были крепко стиснуты.  Вся
поза говорила об отчаянном, но безуспешном сопротивлении - только  вот  кому
или чему?
   Рядом лежали дробовик и охотничья сумка, сквозь сетку  которой  виднелись
перья убитых птиц. Повсюду были заметны признаки яростной  схватки:  молодые
побеги сумаха  были  согнуты  и  ободраны;  по  обе  стороны  от  ног  трупа
прошлогодние листья были разметаны чьими-то, явно не его, ногами; у бедер  в
земле виднелись две вмятины от человеческих колен.
   Что это была за схватка, им стало ясно при взгляде на кожу мертвеца. Если
грудь и кисти рук у него были белые, то лицо и шея -  темно-багровые,  почти
черные. Плечи трупа лежали на небольшом возвышении, шея была  вывернута  под
невозможным  углом,  вылезшие  из  орбит  глаза  слепо  смотрели  вверх,   в
направлении от ног. Среди пены, наполнявшей разинутый рот, чернел  распухший
язык. Шея была страшно обезображена -  на  ней  виднелись  не  просто  следы
человеческих пальцев, но вмятины и кровоподтеки от двух могучих рук, глубоко
вдавившихся в податливую плоть и не ослаблявших свирепой хватки долгое время
после смерти несчастного.  Грудь,  шея  и  лицо  были  мокрые,  одежда  была
пропитана влагой; волосы усеяли капельки росы.
   Все это спутники увидели и поняли без слов,  почти  мгновенно.  Помолчав,
Холкер произнес:
   - Бедняга! Худо ему пришлось.
   Джералсон тщательно осматривал близлежащий  лес,  держа  дробовик  обеими
руками, палец - на взведенном курке.
   - Чувствуется рука маньяка, - сказал он, шаря глазами по лесным зарослям.
- Бранском Парди поработал.
   Вдруг Холкер заметил среди разбросанных по земле листьев что-то  красное.
Это был кожаный бумажник. Он поднял его и
   открыл. Там оказались листы белой бумаги для заметок, и на первом  стояло
имя "Хэлпин Фрейзер". На нескольких последующих листах чем-то красным были в
спешке нацарапаны с трудом читаемые строки, которые  Холкер  стал  разбирать
вслух, пока его напарник продолжал всматриваться в смутные  серые  очертания
обступившего их тесного  мирка,  вздрагивая  от  звука  капель,  то  и  дело
падавших с отягощенных росой ветвей:
 
   Лес чародейный надо мной навис,
   Разлито в нем полночное свеченье,
   Тут с миртом ветвь сплетает кипарис
   В зловещем братстве, в темном единенье.
 
   Дурман и белена цветут у ног,
   Коварная топорщится крапива,
   Плетет бессмертник траурный венок,
   И в три погибели согнулась ива.
 
   Не кличет птица, не гудит пчела,
   И свежий ветер листьев не колышет,
   Здесь Тишина на землю налегла,
   Здесь лишь она одна живет и дышит.
 
   Мне слышатся неясные слова,
   Что шепчут призраки о тайнах гроба,
   Кровь капает с деревьев, и листва
   Во тьме недоброй светится багрово.
 
   Кричу я! - Но изнемогает плоть,
   Томится сердце, дух и воля стынут,
   Громаду зла не в силах побороть,
   Стою пред ней, потерян и покинут.
 
   Но вот незримо...
 
   Холкер умолк - читать было  больше  нечего.  Текст  обрывался  посередине
строки.
   -  Похоже  на  Бэйна,  -  сказал  Джералсон,  который  слыл  своего  рода
всезнайкой. Он стоял, рассматривая тело, теперь уже не столь настороженный.
   - Кто такой Бэйн? - спросил Холкер без особого любопытства.
   - Майрон Бэйн, им зачитывались на заре  нашей  истории,  больше  ста  лет
назад.  Страшно  мрачный;  у  меня  есть  его  собрание   сочинений.   Этого
стихотворения там нет - должно быть, забыли включить.
   - Холодно, - сказал Холкер. - Пошли  отсюда;  надо  вызвать  коронера  из
Напы.
   Джералсон,  промолчав,  послушно  двинулся   следом.   Обходя   небольшое
возвышение, на котором  лежали  голова  и  плечи  убитого,  он  задел  ногой
какой-то твердый предмет, скрытый под  гниющими  листьями,  и  не  поленился
вытолкнуть его на свет Божий. Это  была  упавшая  изголовная  доска  с  едва
различимой надписью "Кэтрин Ларю".
   - Ларю, ну конечно! - воскликнул Холкер, внезапно придя в возбуждение.  -
Да ведь это же настоящая фамилия Бранскома, он Ларю, а никакой не  Парди.  И
разрази меня гром - на меня точно просветление какое нашло - фамилия  убитой
женщины была Фрейзер!
   - Тут какая-то мерзкая тайна, - сказал детектив  Джералсон.-  Терпеть  не
могу подобных штучек.
   Вдруг из тумана, словно из  бесконечной  дали,  до  них  донесся  смех  -
низкий, нарочитый, бездушный  смех,  не  более  радостный,  чем  лай  гиены,
пробирающейся по ночной пустыне; звук постепенно усиливался,  становясь  все
громче и яснее, все отчетливее и ужаснее, пока им не  почудилось,  что  смех
исходит  почти  от  самой  границы  узкого  круга  видимости  -  смех  столь
неестественный, нечеловеческий, адский, что души видавших виды охотников  за
людьми преисполнились невыразимого страха. Они не сдернули с  плеч  ружья  и
даже не вспомнили о них - от такой угрозы оружием не защититься. Хохот начал
стихать, ослабевая так же медленно, как  нарастал  вначале;  достигнув  силы
оглушительного вопля, от которого чуть не лопались их барабанные  перепонки,
он   теперь   словно   отдалялся,    пока    наконец    замирающие    звуки,
механически-безрадостные  до  самого  конца,  не  канули   в   безмолвие   и
беспредельность.
 
   МАЛЮТКА-СКИТАЛЕЦ
 
   Зрелище, которое являл собой маленький Джо, стоя под проливным дождем  на
углу пустынной улицы, едва ли кому-нибудь пришлось бы  по  вкусу.  Наверное,
это был самый обыкновенный осенний ливень, но вода, падавшая на Джо (который
был еще слишком мал, чтобы считаться правым или виноватым и,  следовательно,
не был подвластен всеобщему закону,  гласящему,  что  каждому  воздается  по
заслугам), казалось, обладала  особенным  свойством  -  она  была  темной  и
липкой. Впрочем, такое едва ли было возможно даже в Блэкбурге, повидавшем на
своем веку немало