ма, чтобы встать на его место,  но  остановился  и
посмотрел на возвышавшегося перед ним  всадника  диким  взглядом.  Зубы  его
сверкали между почерневших губ, глаза, расширенные и свирепые, горели, точно
угли, под  окровавленным  лбом.  Полковник  повелительным  жестом  указал  в
сторону тыла. Дьявол поклонился в знак повиновения. Это был капитан Коултер.
   Сразу же вслед за останавливающим  жестом  полковника  на  поле  сражения
воцарилась тишина Шквал снарядов больше не обрушивался на это ущелье смерти,
потому что неприятельские орудия также умолкли.  Армия  южан  отступила  уже
много часов назад, и  командир  арьергарда,  который  и  так  слишком  долго
удерживал  позицию,  надеясь  утихомирить  пушку  северян,  теперь  приказал
прекратить огонь.
   - А я и не подозревал, сколь широко простирается моя власть, - с усмешкой
обратился к кому-то полковник, въезжая на вершину горы, чтобы взглянуть, что
же в действительности произошло.
   Спустя час его бригада расположилась лагерем на  оставленных  противником
позициях. От нечего делать солдаты рассматривали  валявшиеся  тут  же  трупы
лошадей и обломки трех разбитых вдребезги орудий. Они взирали на все  это  с
неким благоговейным трепетом, точно богомольцы на святые реликвии. Тела южан
давно унесли; зрелище растерзанных на куски врагов доставило бы  уж  слишком
большую радость.
   Разумеется, полковник и вся  его  боевая  семья  разместились  в  усадьбе
плантатора. Правда, дом был довольно сильно разрушен, но все-таки  это  было
лучше, чем ночевать под открытым  небом.  Повсюду  были  разбросаны  остатки
поломанной мебели, потолок и стены во многих местах оказались пробитыми, а в
комнате стоял укоренившийся запах порохового дыма.  Но  кровати,  сундуки  с
женской одеждой и буфет не слишком пострадали. Новые постояльцы с  комфортом
устроились на ночлег, а эпизод с батареей Коултера, буквально стертой с лица
земли, служил интересной темой для разговоров.
   Вечером, во время ужина, в столовой появился один из ординарцев  свиты  и
попросил разрешения обратиться к полковнику.
   -  В  чем  дело,  Барбур?  -  приветливо  спросил  тот,  услышав  просьбу
ординарца.
   - Полковник, там, в  погребе,  что-то  неладно.  Не  знаю,  в  чем  дело.
По-моему, там кто-то есть. Я спускался туда, осматривая помещение.
   - Я пойду посмотрю, - сказал  один  из  штабных  офицеров,  поднимаясь  с
места.
   - И я также, - заявил полковник, - все другие пусть остаются  на  местах.
Ведите нас, ординарец.
   Захватив со стола свечу, они стали спускаться по ступенькам погреба вслед
за взволнованным ординарцем. Свеча отбрасывала тусклый свет,  но  сразу  же,
едва только они вошли, в узкой полосе освещенного пространства  обнаружилась
чья-то фигура. Человек сидел на полу, прислонившись к черной каменной стене,
вдоль которой они продвигались.  Колени  его  были  высоко  подняты,  голова
опущена на грудь.  Лицо  человека,  хотя  и  обращенное  к  ним  в  профиль,
разглядеть было невозможно, так как его  скрывали  длинные,  свисающие  вниз
волосы. И странно - борода, гораздо более  темная,  чем  волосы  на  голове,
густой спутанной массой падала к его ногам и стелилась по полу. Все невольно
остановились. Затем  полковник,  взяв  свечу  из  дрожащей  руки  ординарца,
приблизился к человеку и внимательно вгляделся в него. Длинная черная борода
оказалась волосами мертвой женщины. В объятиях убитой  покоился  ребенок,  а
оба они покоились в объятиях мужчины, который прижимал их к  своей  груди  и
губам. Кровь была на волосах женщины,  кровь  была  на  волосах  мужчины.  В
нескольких метрах от  них  валялась  оторванная  детская  нога.  В  неровном
земляном полу зияла яма - это была свежая воронка, а в ней - осколок снаряда
с зазубренными краями. Полковник как можно выше поднял свечу.  Пол  комнаты,
находящейся над погребом, был пробит,  и  обломки  досок  торчали  вниз  под
разными углами.
   - Да,  этот  подвал  не  приспособлен  под  убежище,  -  серьезно  сказал
полковник. Он не  почувствовал,  что  его  заключение  прозвучало  несколько
легковесно.
   Некоторое время они молча стояли над этой группой. Штабной офицер думал о
неоконченном ужине, ординарец - о том,  что  бы  такое  могло  находиться  в
бочонках на другом конце погреба.
   Внезапно человек, которого они считали мертвым, поднял голову и  спокойно
посмотрел на окружающих его людей. Лицо его было  черным,  как  уголь,  щеки
изборождены волнистыми светлыми полосами, тянувшимися книзу  от  глаз.  Губы
были серовато-белыми, как у  актера,  загримированного  под  негра.  На  лбу
запеклась кровь.
   Штабной офицер отступил на один шаг, ординарец - на два шага.
   - Что вы здесь делаете, дружище?  -  спросил  полковник,  не  трогаясь  с
места.
   - Этот дом принадлежит мне, сэр, - последовал учтивый ответ.
   - Вам? Ах, вот как! А это кто?
   - Это мои жена и ребенок. Я - капитан Коултер.
 
   ПЕРЕСМЕШНИК
 
   Время действия - теплый воскресный день ранней  осени  1861  года.  Место
действия - лесные дебри в  горной  области  юго-западной  Виргинии.  Рядовой
Грейрок, солдат федеральной армии, удобно расположился под громадной сосной.
Он сидит на земле, упираясь спиной о  ствол;  ноги  вытянуты  вперед,  ружье
лежит на  коленях,  руки,  крепко  стиснутые,  покоятся  на  дуле  винтовки.
Затылком он прислонился к дереву, отчего фуражка сдвинулась  на  лоб,  почти
прикрыв глаза; при первом взгляде на него можно подумать, что он спит.
   Но рядовой Грейрок не спал; уснув, он рисковал бы нанести серьезный ущерб
интересам Соединенных Штатов, так как находился  довольно  далеко  от  своих
позиций и легко мог попасть в плен или погибнуть от руки врага.  К  тому  же
ему сейчас было совсем не до сна. Причиной его душевного смятения  послужило
следующее обстоятельство: прошлую ночь он находился в дозоре и был поставлен
часовым на этом самом месте. Ночь была ясная, хотя и безлунная, но в мрачном
лесу тьма казалась особенно непроглядной. Дистанция между постом Грейрока  и
постами справа и слева была очень велика,  так  как  пикеты  были  выдвинуты
далеко вперед, на излишне большое расстояние от  лагеря,  и  назначенному  в
дозор подразделению трудно было охватить  весь  участок.  Война  еще  только
началась, и в походных лагерях распространено было ошибочное  мнение,  будто
ночью,  во  время  сна,  лучше  выставить  редкую  цепь   дозора   к   самым
неприятельским позициям, чем окружить лагерь вблизи более плотной  цепью.  И
действительно, при приближении противника этих людей  требовалось  оповещать
по  возможности  заблаговременно,  ибо  у  них  тогда  еще   была   привычка
раздеваться на ночь - хотя это уж совсем не по-солдатски. В памятное утро  6
апреля у Шайло(1), среди солдат генерала Гранта, пронзенных  конфедератскими
штыками, многие оказались  совершенно  раздеты,  словно  штатские.  Следует,
однако, сказать, что вины дозорных тут не было, упущение состояло в  другом:
дозоров вообще  не  выставили.  Впрочем,  мы  отклонились  от  темы.  В  мои
намерения не входит заинтересовать читателя судьбой армии; вернемся лучше  к
судьбе рядового Грейрока.
   ---------------------------(1) Сражение при городке Шайло, штат Теннесси,
произошло в 1862 году.
   После того как его оставили в субботнюю  ночь  на  этом  одиноком  посту,
Грейрок в течение  двух  часов  стоял  неподвижно,  прислонившись  к  стволу
большого дерева, и напряженно вглядывался  в  темноту,  стремясь  распознать
знакомые предметы: ведь днем он стоял в дозоре на этом же  самом  месте.  Но
сейчас все выглядело по-иному; он не различал  подробностей,  а  видел  лишь
группы  предметов,  очертания  которых  он  прежде,  отвлеченный  множеством
деталей, не заметил и которые теперь не узнавал. Ему казалось, будто  раньше
их вовсе не было здесь. Кроме того, пейзаж, сплошь состоящий из  деревьев  и
кустарников,  всегда  лишен  четких  очертаний;   он   сливается   в   нечто
неопределенное,  и  трудно  бывает  сосредоточить  на  чем-нибудь  внимание.
Прибавьте к этому мрак безлунной ночи, и вы поймете, что  одного  природного
ума  и  городского  воспитания  окажется   недостаточно,   чтобы   сохранить
ориентировку в подобных  условиях.  Вот  так-то  и  случилось,  что  рядовой
Грейрок, напряженно вглядывавшийся в  темноту  и  неблагоразумно  покинувший
свой пост, чтобы обследовать  едва  различимую  окрестность  (для  этого  он
тихонько обошел вокруг дерева), не смог затем сориентироваться и  тем  самым
стал почти бесполезен в качестве часового.
   Заблудился, находясь на посту!  Он  не  знал,  с  какой  стороны  ожидать
нападения  неприятеля  и  в  какой  стороне  находится  спящий  лагерь,   за
безопасность которого он  отвечал  головой.  Осознав  всю  нелепость  своего
положения и поняв, что его собственная жизнь также  находится  под  угрозой,
рядовой Грейрок пришел в сильнейшее волнение. Он не успел подавить  тревогу,
так как именно в тот момент, когда он представил себе всю  затруднительность
своего положения, послышался  шорох  листьев  и  хруст  сломанной  ветки.  С
замирающим сердцем обернулся он на эти  звуки  и  увидел  во  мраке  неясные
очертания человеческой фигуры.
   - Стой! Кто идет? - грозно,  как  и  повелевал  долг,  окликнул  человека
рядовой Грейрок, сопровождая свой приказ резким щелканьем затвора.
   Ответа не было; наступило минутное замешательство, а затем, если ответ  и
последовал, он был заглушен выстрелом часового.  В  безмолвии  ночного  леса
звук выстрела прозвучал  оглушающе;  не  успел  он  замереть,  как  на  него
откликнулись дозорные справа и слева, сочувственно присоединившись к пальбе.
На протяжении двух часов воображение каждого из этих штатских людей, еще  не
обратившихся в солдат, лихорадочно работало, создавая врагов и  населяя  ими
лес, и выстрел Грейрока придал этой призрачной  армии  ощутимую  реальность.
Выстрелив, все дозорные, едва дыша от страха, поспешно  отошли  к  лагерю  -
все, кроме Грейрока, который не знал, в каком направлении ему отступать.
   Когда солдаты в проснувшемся лагере,  так  и  не  дождавшись  неприятеля,
снова разделись и улеглись спать и охранение опять выдвинули далеко  вперед,
обнаружилось, что рядовой Грейрок все это время  непоколебимо  оставался  на
своем посту. За это он удостоился похвалы своего командира как  единственный
солдат  этого  преданного  воинства,   заслуживающий   звания   "чертовского
молодчины".  Тем  временем  рядовой  Грейрок  был  занят   тщательными,   но
безуспешными поисками бренных останков незваного  гостя,  которого  он,  как
подсказывало ему чутье меткого стрелка, ночью подстрелил. Грейрок был  одним
из тех прирожденных стрелков, которые  стреляют  почти  вслепую,  интуитивно
чувствуя цель, и бывают равно опасны как днем, так и ночью. Добрую  половину
своего двадцатичетырехлетнего существования он был грозой всех тиров в  трех
городах.  Не  имея  возможности  предъявить  подстреленную   дичь,   Грейрок
благоразумно умолчал о недавнем происшествии и с радостью  увидел,  что  его
товарищи и командир вполне естественно предполагают,  будто  он  не  заметил
ничего угрожающего, раз остался на месте. Как  бы  там  ни  было,  одобрение
начальства он заслужил уже тем, что не покинул поста.
   Но все-таки рядовой Грейрок  отнюдь  не  был  удовлетворен  своим  ночным
приключением и на следующий день под  каким-то  удобным  предлогом  попросил
пропуск для выхода из  лагеря,  на  что  генерал,  учитывая  его  доблестное
поведение минувшей ночью, немедленно дал согласие. Грейрок отправился на  то
место, где он накануне так отличился, и, сказав стоящему там часовому, будто
ищет потерянную вещь, - что в каком-то  смысле  так  и  было,  -  возобновил
поиски человека, которого он, по его предположениям, застрелил. Если же  тот
был только ранен, то Грейрок надеялся отыскать его по кровавому следу.
   Однако и при свете дня он преуспел в этом не больше, чем ночью.  Осмотрев
довольно обширное пространство и бесстрашно проникнув в  глубь  расположения
войск конфедератов, Грейрок  отказался  от  поисков  и,  несколько  усталый,
глубоко разочарованный, уселся под большой сосной, где мы его  и  застали  в
начале повествования.
   Не следует думать,  что  огорчение  Грейрока  было  сродни  разочарованию
кровожадного убийцы, лишенного возможности полюбоваться видом своей  жертвы.
В больших ясных глазах этого юноши, в его тонко очерченных губах  и  высоком
лбе читалась совсем иная повесть. И действительно, характер его  представлял
собою на редкость счастливое сочетание мужества и сострадательности,  отваги
и совести.
   "Мне досадно, -  говорил  он  себе,  сидя  в  разлитом  золотистом  свете
осеннего солнца, омывающем древесные стволы.  -  Досадно,  что  я  не  нашел
человека, убитого моей рукой! Неужто я и вправду хотел  бы  лишить  человека
жизни, исполняя свой воинский долг, хотя мог и без этого выполнить его? Чего
же  мне  надо?  Ведь  если  и  была  какая-нибудь  опасность,  мой   выстрел
предотвратил ее, а именно это от меня и требовалось. Нет, право же,  я  рад,
что не погубил  без  нужды  человеческую  жизнь.  Но  я  оказался  в  ложном
положении. Я удостоился похвалы командиров и зависти товарищей: весь  лагерь
только и говорит о моей храбрости. Это несправедливо. Я, конечно,  не  трус,
но теперь меня хвалят за поступок, которого я не совершал  или  совершил  не
так, как это себе представляют. Все думают, будто я мужественно  остался  на
посту и не стрелял; между тем именно я открыл стрельбу и не отступил в общей
панике только потому, что не знал, в какую сторону бежать. Как же мне теперь
быть? Объяснить, что я увидел врага и выстрелил? Но ведь то же самое говорит
каждый из дозорных, и никто  этому  не  верит.  Зачем  же  говорить  правду,
ставящую  под  сомнение  мое  мужество,  если  она  все   равно   произведет
впечатление лжи?  Фу,  до  чего  неприглядная  получается  история.  Нет,  я
все-таки хотел бы отыскать мою жертву".
   И с  этой  мыслью  рядовой  Грейрок,  разморенный  истомой  летнего  дня,
убаюканный тихим гудением мошкары в благоухающих ветвях, уснул  тут  же  под
деревом, позабыв об интересах Соединенных Штатов и предоставив врагам полную
возможность захватить себя в плен.
   И ему приснился сон.
   Он видел себя ребенком, живущим в далекой  прекрасной  стране  на  берегу
большой реки, по которой величественно проплывали огромные пароходы, вздымая
кверху черные клубы дыма, возвещавшие о появлении судов задолго до того, как
они огибали излучину, и отмечавшие их путь после того,  как  они  давно  уже
скрылись из виду.  И  всякий  раз,  когда  мальчик,  стоя  на  берегу  реки,
любовался пароходами, бок о бок с ним находился тот, кому он отдал сердце  и
душу, - его брат. Они были близнецами. Вместе бродили они  по  берегу  реки,
вместе обходили  все  поля,  лежащие  чуть  подальше  от  побережья,  вместе
собирали пряную мяту и  пахучие  ветки  сассафраса  на  высоких  холмах,  за
которыми простирался Неведомый Край, и с которых, если  глядеть  на  юг,  на
другой берег, можно было увидеть кусочек Заколдованной Страны.  Единственные
дети матери-вдовы,  блуждали  они,  взявшись  за  руки,  по  залитым  светом
тропинкам, по мирным долинам, и каждый день новое солнце озаряло перед  ними
новый мир. И через все эти счастливые дни
   проходила одна нескончаемая мелодия - нежная, звонкая трель пересмешника,
жившего в клетке над дверью домика. Она наполняла собою  все  паузы  в  этом
сне, звуча точно музыкальное благословение. Веселая птичка  постоянно  пела;
бесконечно разнообразные звуки, казалось, вылетали  из  ее  горла  с  каждым
биением сердца, без всяких усилий, журча и переливаясь, точно  воды  бурного
ручейка. Ясная, звучная мелодия была поистине  душою  этой  мирной  картины,
объяснением сокровенного смысла всех тайн жизни и любви.
   Но наступило  время,  когда  дни  в  сновидении  заволокли  тучи  печали,
пролившиеся потоками слез. Добрая мать умерла, домик на  лужайке,  у  берега
большой  реки,  развалился,  а  братья  были  отданы  на   воспитание   двум
родственникам. Уильям (которому снился этот сон)  отправился  в  многолюдный
город в Неведомом Краю, а Джона увезли за реку, в  Заколдованную  Страну,  в
отдаленную местность, где,  по  слухам,  жили  недобрые  люди  со  странными
обычаями.  Именно  ему  при  разделе  имущества  умершей  матери   досталось
единственное семейное сокровище - пересмешник. Детей можно было поделить,  а
птицу - нет, и вот ее увезли на чужбину, и она  навсегда  исчезла  из  жизни
Уильяма. Однако и потом, в годы одиночества,  песня  пересмешника  слышалась
ему во всех его снах и, казалось, всегда звучала в ушах и в сердце.
   Родственники, усыновившие мальчиков, были врагами и не поддерживали между
собою никаких отношений. Некоторое время дети обменивались письмами, полными
мальчишеской бравады, хвастливых рассказов  о  новых  ярких  впечатлениях  и
преувеличенно красочных описаний новой, богатой  событиями  жизни  и  нового
покоренного мира. Но постепенно переписка становилась все более редкой, а  с
переездом Уильяма в другой, столичный город и вовсе прекратилась. Но и потом
в  ушах  его,  не  переставая,  звучала  песня  пересмешника,  а  когда  она
оборвалась, Грейрок,  открыв  глаза,  увидел  лесную  поляну  и  понял,  что
проснулся.
   Багряное солнце низко опустилось на западе, косые лучи его отбрасывали от
гигантских стволов длинные тени, которые перерезали золотую закатную дымку и
тянулись к востоку, покуда свет и тень не сливались в синем сумраке вдали.
   Рядовой Грейрок вскочил, осторожно огляделся  вокруг,  вскинул  на  плечо
винтовку и зашагал к лагерю. Он проделал уже около полумили и проходил  мимо
густого лаврового кустарника, когда из зарослей выпорхнула птица и, усевшись
на ветке высокого дерева, залилась ликующей, нескончаемой песней, какую лишь
она одна из всех Божьих созданий способна пропеть во славу Творца. Для нее в
этом не было ничего особенного: просто разинь клювик - и пой. Однако человек
остановился, точно пораженный громом. Он уронил винтовку, взглянул вверх  на
птицу, закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок! В этот момент он и вправду
мыслями и душою перенесся в дни своего детства на  берег  большой  реки,  за
которой простиралась Заколдованная Страна. Затем усилием воли он взял себя в
руки, поднял винтовку  и,  вслух  обзывая  себя  идиотом,  двинулся  дальше.
Проходя мимо просеки, углублявшейся в самую гущу зарослей, он заглянул туда.
Там, на земле, распластав руки,  запрокинув  голову  и  отвернув  в  сторону
бледное лицо, лежал его двойник! На груди его, на серой  солдатской  куртке,
темнело единственное пятнышко крови. Это был труп Джона  Грейрока,  умершего
от огнестрельной раны. Он еще не успел застыть.
   Стрелок нашел свою жертву!
   Когда  злополучный  солдат  опустился  на  колени  перед  этим  апофеозом
междоусобной  войны,  звонкоголосая  птица  высоко  на  ветке   умолкла   и,
освещенная буйным заревом заката, бесшумно улетела в  величественную  лесную
даль.
   В тот вечер на перекличке в лагере федеральных войск никто  не  отозвался
на имя Уильяма Грейрока.
   И никто никогда больше на него не отзывался.
 
   ДОБЕЙ МЕНЯ
 
   Бой был упорным и продолжительным; об этом свидетельствовали  все  органы
чувств. Воздух был пропитан запахом битвы. Теперь все уже  позади;  осталось
только оказать помощь раненым да похоронить убитых  -  "слегка  прибраться",
как сказал один остряк из похоронного взвода. "Прибираться" придется  долго.
Куда ни посмотришь, по  всему  лесу  среди  расщепленных  деревьев  валяются
человеческие и  конские  трупы.  Между  ними  ходят  санитары  с  носилками,
подбирая тех  немногих,  которые  еще  подают  признаки  жизни.  Большинство
раненых уже умерли без присмотра, пока их право на  помощь  оспаривалось  на
поле боя. Раненые должны  ждать  -  таков  армейский  закон;  лучший  способ
позаботиться о них - выиграть сражение. Сле