ерсон.
   - Чин?
   - Весьма скромный; офицеры представляют слишком большую  ценность,  чтобы
можно было рисковать, используя в качестве разведчиков. Я - сержант.
   - Какого полка?
   - Прошу прощения; боюсь, что мой  ответ  поможет  вам  определить,  какие
войска находятся перед вами. Пробираясь в расположение ваших частей, я хотел
получить подобные сведения, а вовсе не сообщать их.
   - Вы не лишены остроумия.
   - Потерпите, завтра я изрядно поскучнею.
   - Откуда вы знаете, что смерть ожидает вас завтра утром?
   - Так  уж  принято.  Шпионов,  которых  ловят  ночью,  обычно  казнят  на
рассвете. Один из милых ритуалов, свойственных нашей профессии.
   Генерал снизошел до того, что отбросил высокомерие, которым славились все
высшие чины армии конфедератов, и улыбнулся. Однако человек,  находящийся  в
его  власти  и  немилости,  ошибся   бы,   приняв   этот   видимый   признак
благосклонности за доброе предзнаменование. Улыбка его не была  ни  веселой,
ни заразительной, она не передалась  людям,  стоявшим  перед  ним,  то  есть
пойманному шпиону, которому  эту  улыбку  удалось  вызвать,  и  вооруженному
конвоиру, который доставил его сюда и теперь стоял немного поодаль, не сводя
глаз с пленного, освещенного желтоватым пламенем свечи. Улыбаться - не  дело
воина; у него другие обязанности. Разговор возобновился, это  был  настоящий
суд над преступником, совершившим тягчайшее преступление.
   -  Итак,  вы  признаете,  что  вы  шпион  и  что,  переодевшись  в  форму
солдата-южанина,  вы  проникли  в  мой  лагерь,  для  того  чтобы  раздобыть
секретные сведения относительно численности и расположения наших войск.
   - Главным образом относительно численности. Расположение их духа я и  так
знал. Скверное!
   Генерал снова не смог сдержать улыбки. Конвоир, сознавая,  что  положение
требует от него сугубой суровости,  сделал  совсем  строгое  лицо  и  стоял,
вытянувшись в струнку. Шпион же вертел свою серую шляпу с обвисшими полями и
лениво  разглядывал  окружающую  его  обстановку.  Обстановка  была  проста.
Обыкновенная палатка размером восемь футов на десять освещалась единственной
сальной, свечкой, воткнутой в основание штыка, который, в свою очередь,  был
воткнут в простой сосновый стол; за этим столом и сидел генерал,  он  что-то
усердно  писал,  как  будто  совершенно  забыв  о  попавшем  к  нему  не  по
собственному желанию госте. Старый, изодранный ковер покрывал земляной  пол.
Еще более старый кожаный чемодан, второй стул и скатанные  вместе  одеяла  -
вот, пожалуй, и вся обстановка палатки. В подразделении генерала  Клаверинга
особенно сильно чувствовались простота и отсутствие  пышности,  свойственные
армии южан вообще.
   На большом гвозде, вбитом в столб, у входа,  висела  портупея  с  саблей,
пистолет в кобуре и почему-то охотничий  нож,  казавшийся  совершенно  здесь
неуместным. Обычно генерал считал своим долгом пояснять, что это  сувенир  -
память о мирных днях, когда он был еще штатским.
   Ночь была бурная. Дождь  лил  как  из  ведра,  каскадами  обрушиваясь  на
палатки, глухой стук капель по брезенту напоминал,  как  всегда,  барабанную
дробь.
   Каждый  раз,  когда  новый  порыв  ветра  сотрясал   палатку,   непрочное
сооружение шаталось и вздрагивало, а веревки, прикреплявшие ее  к  колышкам,
натягивались и грозили лопнуть.
   Генерал кончил писать, сложил листок  пополам  и  обратился  к  конвоиру,
который привел пленного.
   - Вот, Тассман, отнеси генерал-адъютанту. А затем возвращайся.
   - А с ним что, господин генерал?  -  спросил  солдат,  отдавая  честь,  и
вопросительно посмотрел на несчастного шпиона.
   - Исполняй приказание, - коротко бросил генерал.
   Солдат взял записку и, пригнувшись, вышел из палатки.  Генерал  Клаверинг
повернул красивое лицо к шпиону, беззлобно посмотрел ему  прямо  в  глаза  и
сказал:
   - Плохая ночь, приятель.
   - Для меня- да.
   - Вы не догадываетесь, что в этой записке?
   - По всей вероятности, что-то важное.  Возможно,  это  тщеславие  во  мне
говорит, но думаю, речь идет обо мне.
   - Да, я распорядился, чтобы издали приказ о вашей казни, он будет зачитан
перед войсками утром. Кроме того; дал коекакие указания  начальнику  военной
полиции относительно того, как обставить эту церемонию.
   - Надеюсь, генерал, все будет хорошо продумано, я ведь сам думаю посетить
этот спектакль.
   - Может, у вас есть какие-нибудь пожелания, не хотели бы  вы  встретиться
со священником?
   - Не уверен, что я  обрету  продолжительный  покой,  лишив  его  краткого
отдыха.
   - Боже милосердный! Неужели вы и на смерть пойдете с  шуточками?  Неужели
вы не отдаете себе отчет в том, что смерть - это очень серьезное дело?
   - Откуда же мне это  знать?  Я  еще  ни  разу  не  умирал.  Мне,  правда,
приходилось слышать, что смерть - дело серьезное. Но, как назло, всегда  это
говорили люди, на себе ее не испытавшие.
   Генерал помолчал. Интересный  человек,  забавный  даже,  никогда  еще  не
встречал таких, думал он.
   - Во всяком случае, смерть - это утрата, - сказал он, -  утрата  счастья,
которым мы владеем, и всех надежд на будущее.
   - Потеря, которую мы никогда не осознаем, не может расстраивать  нас  или
внушать страх.  Вы,  без  сомнения,  замечали,  генерал,  что  лица  трупов,
которыми усеян ваш славный путь  -  путь  солдата,  -  никогда  не  выражают
каких-либо признаков сожаления.
   - Допустим, что мертвые действительно не знают сожаления, ну а как насчет
наступления  смерти,  приближения  к  ней  -  это-то,  должно  быть,  весьма
неприятно для каждого, кто не потерял способность чувствовать.
   - Что же, боль, конечно, неприятна. Сам я всегда переносил ее  плохо.  Но
ведь чем дольше вы живете, тем чаще вам приходится ее испытывать. То, что вы
называете умиранием, есть не что иное, как последняя  боль,  -  а  вообще-то
говоря, никакого умирания не существует. Предположим, например, что я  делаю
попытку убежать. Вы поднимаете револьвер, который предусмотрительно положили
в карман, и...
   Генерал  покраснел,  как  девушка,  затем  негромко  засмеялся,   показав
ослепительно-белые зубы, и слегка наклонил красивую голову, но не сказал  ни
слова.
   Шпион продолжал:
   - Выстрел - и я получаю в живот то, чего не глотал. Я падаю,  но  еще  не
умер. Полчаса агонии, и я умираю. Однако в  каждый  отдельный  момент  этого
получаса я либо жив, либо мертв. Переходного периода не существует.
   То же самое произойдет и завтра утром, когда меня будут вешать;  находясь
в сознании, я буду тем самым жив, умерев - так и не осознаю  этого.  Похоже,
что в данном случае природа  решила  соблюсти  мои  интересы.  Именно  такой
порядок установил бы и я сам. Все это так скучно, - добавил он с улыбкой,  -
что и на виселицу-то идти не стоит.
   Наступило долгое молчание.  Генерал  сидел  с  бесстрастным  видом  -  он
внимательно смотрел на шпиона, но,  казалось,  не  слушал  его.  Можно  было
подумать, что глаза его стерегут пленного, тогда как  голова  занята  совсем
другим.  Наконец   он   глубоко   вздохнул,   вздрогнул,   словно   человек,
пробудившийся от страшного сна, и прошептал:
   - Смерть ужасна! Это сказал человек, повинный во многих смертях.
   - Она была ужасна для наших диких предков, - серьезно возразил  шпион,  -
они стояли на слишком низкой ступени умственного развития, чтобы разъединить
два понятия - сознание и материальные формы его воплощения.  Ведь  существо,
стоящее на еще  более  низкой  ступени  развития,  скажем,  обезьяна,  не  в
состоянии представить себе даже дом без его обитателей и,  видя  разрушенную
лачугу, тут же представляет  себе  несчастного,  обитавшего  в  ней.  Смерть
ужасна, поскольку мы с детства привыкаем думать о ней как о чем-то  ужасном.
Это понятие подкрепляется невежественным,  фантастическим  представлением  о
другом мире. То же  самое  происходит,  когда  название  места  способствует
возникновению легенды, объясняющей это название, а безрассудное поведение  -
возникновению философского учения, оправдывающего его. Повесить меня в вашей
власти, генерал, но на этом вашей злой воле приходит конец, на небо вам меня
послать уже не удастся.
   Генерал,  казалось,  не   слышал   всего   этого.   Рассуждения   шпиона,
по-видимому, направили его мысли по непривычному руслу. Но выводы, к которым
он пришел, были его собственными, ни от кого не зависящими.
   Буря  стихла.  Наступившая  торжественная  тишина  сообщала  его   мыслям
мрачность,  вселяла  в  него  суеверный  страх.  Может,  тут   играло   роль
предчувствие.
   - Я бы не хотел умереть, - сказал генерал, - во всяком случае сегодня.
   Он не договорил, хотя неизвестно, хотел ли  он  вообще  продолжать,  -  в
палатку вошел штабной офицер, капитан Хестерлик, начальник военной  полиции.
Его приход вывел генерала из оцепенения.  Взгляд  военачальника  вновь  стал
осмысленным.
   - Капитан, - сказал генерал, отвечая  на  приветствие  вошедшего,  -  вот
шпион, подосланный янки и пойманный в  расположении  наших  войск.  При  нем
найдены подтверждающие это документы.  Он  во  всем  признался.  Как  сейчас
погода?
   - Поутихло, сэр. Светит луна.
   - Отлично. Возьмите взвод, отведите его на плац и расстреляйте.
   Резкий крик сорвался с губ шпиона. Он подался вперед,  стиснув  кулаки  и
широко открыв глаза.
   - Боже мой! - закричал он хриплым, невнятным голосом. -  Вы  не  сделаете
этого. Вы забыли, ведь я не должен умереть до утра.
   - Я ничего не говорил про утро, - ответил генерал холодно. -  Это  решили
вы сами. Вы умрете сейчас.
   - Но, генерал, прошу вас, умоляю вас, вспомните - ведь я же  должен  быть
повешен! Пока поставят виселицу, это два часа, хотя бы час.  Шпионов  всегда
вешают. По военным законам у меня есть на это право. Ради  Бога.  Подумайте,
генерал, как коротка...
   - Капитан, выполняйте приказание.
   Офицер обнажил саблю, вперил взгляд в пленного  и  молча  указал  ему  на
выход. Пленный медлил, и офицер, взяв его за воротник, стал подталкивать. Но
в  тот  момент,  когда  они  поравнялись  с  подпирающим  палатку   столбом,
обезумевший пленник подпрыгнул и с  кошачьей  ловкостью  выхватил  из  ножен
охотничий нож. Оттолкнув капитана, он бросился на генерала, повалил  его  на
землю и в бешеной злобе кинулся на него  сам.  Стол  был  перевернут,  свеча
погасла, и борьба пошла в темноте.
   Начальник полиции бросился на помощь генералу - теперь  они  катались  по
полу  втроем.  Проклятия,  вопли,  нечленораздельные  крики  ярости  и  боли
наполнили ночной воздух, палатка рухнула на копошащийся клубок тел. Покрытые
полотнищем брезента, путаясь в  его  складках,  они  продолжали  ожесточенно
драться.  Вернулся  посланный   с   поручением   рядовой   Тассман.   Смутно
догадываясь, что произошло, он  бросил  ружье  и  схватился  за  шевелящийся
брезент в тщетной попытке стащить его с дерущихся. Часовой, стоявший у входа
в палатку, твердо помнил, что он ни в коем случае не должен  покидать  пост,
поэтому он просто выстрелил.
   Выстрел всполошил лагерь, забили барабаны, горны заиграли сбор,  со  всех
сторон начали сбегаться полуодетые, на ходу застегивающиеся солдаты и  стали
строиться, повинуясь отрывистым командам офицеров.
   Солдаты замерли в строю, держа винтовки наготове, в то время как  штабные
офицеры и  личная  охрана  генерала  быстро  восстановили  порядок,  подняли
палатку и растащили  задыхающихся  и  окровавленных  участников  диковинного
спектакля.
   Один из них - капитан - был, точнее, уже не задыхающимся, а  бездыханным.
Рукоятка охотничьего ножа, которым было проткнуто его  горло,  торчала  чуть
ниже подбородка, а лезвие застряло в челюсти, и рука, нанесшая удар, была не
в состоянии вытащить нож. В руке у мертвого была его  сабля  -  мертвый,  он
стискивал рукоятку с такой силой, что живые с  трудом  разжали  ему  пальцы.
Лезвие сабли до самого эфеса было в крови.
   Генерала подняли, но он снова со стоном  повалился  на  землю  и  потерял
сознание. Он был весь в синяках и, кроме того, получил две сабельные раны  -
в бедро и в плечо.
   Шпион отделался легче всех. За исключением сломанной  руки,  он  не  имел
серьезных повреждений - всего лишь несколько царапин. Но он  был  совершенно
ошеломлен и вряд ли отдавал себе отчет в том, что произошло.
   Он отпрянул от солдат, которые хотели поставить его  на  ноги,  припал  к
земле, сжался в комок и забормотал невнятные протесты.
   Его распухшее, испачканное запекшейся кровью лицо было мертвенно-бледно.
   - Нет, он не сумасшедший, - ответил одному из офицеров хирург, готовивший
бинты. - Просто испуган до полусмерти.
   - Откуда он взялся? Кто он?
   Тассман начал объяснять. Он чувствовал себя  в  центре  внимания.  Он  не
пропустил ничего, что могло бы подчеркнуть важность роли, которую он играл в
событиях этой ночи. Когда  он  кончил  и  хотел  было  начать  свой  рассказ
сначала, оказалось, что никто его не слушает.
   Генерал тем временем пришел в себя. Он приподнялся  на  локте,  посмотрел
вокруг и, увидя шпиона,  который  сидел,  скорчившись,  у  костра,  спокойно
сказал:
   - Отведите его на плац и расстреляйте.
   - Генерал бредит, - сказал офицер, стоящий поблизости.
   - Нет, не бредит, - возразил генерал-адъютант. - Он прислал  мне  записку
насчет  этого  дела.  Такой  же   приказ   был   отдан   и   Хестерлику.   -
Генерал-адъютант сделал жест в сторону убитого. - И, клянусь  Богом,  приказ
будет приведен в исполнение.
   Через несколько  минут  залпом  из  двадцати  винтовок  был  убит  Паркер
Аддерсон - сержант федеральной армии, философ и  остряк,  который  стоял  на
коленях на освещенном луной плацу и еле слышно молил солдат о  пощаде.  Едва
только в холодном ночном воздухе замерли последние отголоски залпа,  генерал
Клаверинг, лежавший неподвижно возле пылающего костра, открыл  свои  большие
голубые глаза, обвел ласковым взглядом всех стоящих вокруг и сказал:
   - Как тихо!
   Хирург  обменялся  с  генерал-адъютантом  печальным  и  многозначительным
взглядом. Раненый медленно опустил  веки,  и  так  с  закрытыми  глазами  он
пролежал несколько мгновении. Затем лицо его  озарилось  блаженной  улыбкой,
слабым голосом он произнес: "Похоже, смерть", - и в следующую минуту его  не
стало.
 
   СВИДЕТЕЛЬ ПОВЕШЕНЬЯ
 
   Соседи старика по имени Дэниел Бейкер, жившего  поблизости  от  Лебанона,
штат Айова, подозревали его в убийстве торговца-разносчика, который  ночевал
в его доме. Это произошло в  1853  году,  когда  торговля  вразнос  была  на
Среднем Западе более обычным  делом,  чем  ныне,  и  притом  делом  довольно
опасным.  Разносчик  со  своим  мешком  путешествовал  главным  образом   по
пустынным дорогам и вынужден  был  искать  ночлега  у  сельских  жителей.  А
хозяева попадались всякие, иные из корысти не брезговали даже убийством.  Не
раз бывало, что путь разносчика с похудевшим мешком и потолстевшим кошельком
прослеживался до одинокого жилища какого-нибудь бобыля, и на этом следы  его
терялись. Так было и в случае со "стариком Бейкером", как его  все  называли
(подобное  прозвище  на  Западе   всегда   имеет   уничижительный   оттенок;
неодобрение к самому человеку усиливается  презрительным  отношением  к  его
годам). Разносчик вошел в его дом, а выйти не вышел - вот и  все,  что  было
известно.
   Семью годами позже преподобный мистер Каммингс, хорошо  известный  в  тех
краях баптистский пастор, проезжал ночью мимо фермы Бейкера. Было не так  уж
темно; сквозь нависший над  землей  легкий  туман  пробивался  лунный  свет.
Мистер Каммингс, человек весьма жизнерадостный, насвистывал какой-то  мотив,
лишь изредка прерываясь для того, чтобы подбодрить лошадку ласковым  словом.
Подъехав к мостику через сухой овраг, он вдруг увидел на нем фигуру человека
- она четко вырисовывалась на сером фоне туманного леса. На спине незнакомец
нес  мешок  с  поклажей,  в  руке  держал  большую  палку  -  он  явно   был
странствующим торговцем. В его позе проглядывала некая отрешенность,  как  у
лунатика. Поравнявшись с ним, мистер Каммингс придержал  лошадь,  дружелюбно
приветствовал его и предложил подвезти - мол, милости  прошу,  если  вам  со
мной по дороге. Незнакомец поднял голову, взглянул ему прямо в лицо,  но  не
проронил ни слова и не двинулся с места. С добродушной настойчивостью пастор
повторил приглашение. Тут коробейник выбросил вперед правую  руку  и  указал
куда-то вниз, за край моста, на  котором  стоял.  Следуя  направлению  руки,
мистер Каммингс опустил взгляд в овраг и, не увидев там  ничего  особенного,
вновь посмотрел туда, где стоял незнакомец. Его уже не было. Лошадь, которая
все это время вела себя
   беспокойно, в ужасе всхрапнула и понесла. Прежде чем пастор сумел  с  ней
совладать, они успели проехать шагов сто и были уже  на  вершине  холма.  Он
оглянулся - прежняя фигура  опять  стояла  на  том  же  месте  и  в  том  же
положении. Тут только души его коснулся страх перед сверхъестественным, и он
поехал домой со всей  быстротой,  на  какую  была  способна  его  напуганная
лошадь.
   Он рассказал домашним о своем приключении и рано  утром  в  сопровождении
двоих соседей - Джона Уайта Корвелла и Эбнера Рейзера - вернулся  к  оврагу.
Там он увидел труп старика Бейкера, висевший на веревке, привязанной к одной
из балок моста в точности под тем местом, где ночью стояла странная  фигура.
Настил моста был покрыт толстым слоем пыли, слегка увлажненной ночной росой,
но никаких следов, кроме как от повозки и лошади мистера Каммингса,  на  нем
видно не было.
   Когда они, стоя на склоне оврага, снимали тело, рыхлая земля  у  них  под
ногами начала осыпаться, и глазам их открылись человеческие останки, которые
благодаря воздействию талых вод лежали  уже  почти  на  поверхности.  В  них
опознали труп пропавшего без вести торговца. В ходе  двойного  расследования
коллегия присяжных при коронере постановила, что Дэниел  Бейкер  покончил  с
собой вследствие внезапного помешательства, а Сэмюел Морриц был  убит  лицом
или лицами, суду не известными.
 
   ТАЙНА ДОЛИНЫ МАКАРДЖЕРА
 
   Милях в  девяти,  на  северо-запад  от  Индейского  холма,  лежит  долина
Макарджера. Это, собственно, даже и не долина, а просто ложбина между  двумя
невысокими лесистыми  склонами.  Расстояние  от  устья  до  верховьев  (ведь
долины, как и реки, имеют свое  определенное  строение)  не  превышает  двух
миль, а ложе в самом широком месте чуть  больше  дюжины  ярдов.  Всю  ширину
долины занимает небольшой ручей, полноводный  в  зимнюю  пору  и  высыхающий
ранней весной; так что лишь водное русло отделяет друг от друга два  пологих
склона, заросших непроходимым колючим кустарником  и  толокнянкой.  Ни  одна
живая душа  не  заглядывает  в  долину  Макарджера,  разве  только  случайно
забредет сюда кто-нибудь из наиболее предприимчивых окрестных охотников.  За
пять миль от этого места даже название ее неизвестно. Впрочем, в  тех  краях
можно найти много безымянных географических достопримечательностей,  гораздо
более  интересных,  чем  долина  Макарджера,  и   вы   напрасно   стали   бы
расспрашивать местных жителей о происхождении именно этого названия.
   Если двигаться от устья в глубь долины, то на  полпути  можно  обнаружить
еще одну долину с коротким сухим ложем, перерезывающую горный склон  справа.
Пересечение двух долин образует площадку в два-три акра.  На  ней  несколько
лет назад находился полуразвалившийся дощатый  домик,  состоявший  всего  из
одной комнаты. Каким образом удалось построить хижину, пусть незатейливую  и
маленькую, в столь неприступном месте, -  это  загадка,  разрешение  которой
даже если и утолило  бы  ваше  любопытство,  то  едва  ли  принесло  бы  вам
какую-либо пользу. Возможно, нынешнее  ложе  ручья  было  когда-то  дорогой.
Известно только, что в этой долине одно  время  велись  довольно  тщательные
горные изыскания, а стало быть, сюда должны были каким-то образом добираться
рудокопы и вьючные  живо