-видимому, врач, стоял, наклонившись над  телом,
положив ему руку на сердце;  затем  он  сунул  два  пальца  в  открытый  рот
мертвеца.
   - Этот человек умер примерно шесть часов назад,  -  сказал  он.  -  Нужно
передать дело следователю.
   Он вынул карточку из кармана, протянул ее  полицейскому  и  направился  к
двери.
   - Всем покинуть комнату! - резко приказал полицейский  и  поднял  фонарь;
труп, очутившийся внезапно в темноте,  исчез,  как  будто  его  сбросили  со
стола. Полицейский направил фонарь на толпу, и луч  света,  обегая  комнату,
выхватывал  из  мрака  отдельные  лица.  Эффект  был  поразительный!   Люди,
ослепленные,  смятенные,  испуганные,  шумно  кинулись  к  двери,   теснясь,
толкаясь, натыкаясь друг на друга, спасаясь бегством, как призраки  Ночи  от
лучей  Аполлона.  Полицейский  безжалостно  направлял  свет  фонаря  на  эту
барахтающуюся, топочущую массу.  Подхваченные  общим  потоком,  Хелберсон  и
Харпер мгновенно оказались на улице.
   - Боже мой, доктор, ведь я говорил вам, что Джерет убьет  его,  -  сказал
Харпер, как только они выбрались из толпы.
   - Кажется, говорили, - ровным тоном  подтвердил  доктор.  Они  молча  шли
квартал за кварталом. На сером фоне востока вырисовывались силуэты домов  на
холмах. По улице уже катилась неизменная тележка молочника. Скоро должен был
появиться посыльный из булочной; разносчик газет уже отправился в свои путь.
   - Я думаю, юноша, - сказал Хелберсон, -  что  мы  с  вами  слишком  долго
дышали утренним воздухом. Это вредно  для  здоровья,  необходимо  переменить
обстановку. Что вы думаете о поездке в Европу?
   - Когда?
   - Ну, это безразлично. Полагаю, если мы выедем  сегодня  в  четыре  часа,
будет еще не поздно.
   - Встретимся на пароходе, - ответил Харпер.
 
   5
   Семь лет спустя, в Нью-Йорке, эти же двое сидели, беседуя,  на  скамье  в
Мэдисон-сквере. Какой-то человек, некоторое время незаметно  наблюдавший  за
ними, подошел, приподняв учтиво шляпу,  открыв  белые  как  снег  волосы,  и
сказал:
   - Прошу простить меня, джентльмены, но если, воскреснув,  вы  этим  убили
человека, вам лучше всего обменяться с убитым одеждой и при  первом  удобном
случае убежать.
   Хелберсон и Харпер переглянулись - эти  слова  показались  им  забавными.
Хелберсон добродушно посмотрел в глаза незнакомцу и ответил:
   - И я того же мнения. Я полностью согласен с вами относительно преимущ...
   Он вдруг запнулся и побледнел как смерть. Приоткрыв  рот,  он  глядел  на
человека. Его охватила дрожь.
   - Ого! - сказал незнакомец. - Я вижу, вы нездоровы, доктор.  Если  вы  не
можете вылечить себя сами, я уверен, доктор Харпер поможет вам.
   - Кто вы такой, черт вас  побери?  -  грубо  спросил  Харпер.  Незнакомец
подошел поближе и, наклонившись, сказал шепотом:
   - Иногда я называю себя Джеретом, но вам, ради  старинной  дружбы,  скажу
правду: я доктор Уильям Мэнчер.
   Эти слова заставили Харпера вскочить.
   - Мэнчер! - воскликнул он, а Хелберсон добавил:
   - Клянусь, так оно и есть!
   - Да, - неопределенно улыбаясь, сказал незнакомец, - несомненно, так  оно
и есть.
   Он запнулся, как будто пытаясь что-то  вспомнить,  затем  начал  напевать
модную песенку. Он, по-видимому, забыл об их присутствии.
   - Послушайте, Мэнчер, - сказал старший, - расскажите  же,  что  случилось
той ночью - с Джеретом, помните?
   - Ах да, с Джеретом, - ответил тот. - Странно, что я вам не рассказал,  я
так часто рассказываю это. Видите ли, я подслушал, когда он  говорил  сам  с
собой, и понял, что он здорово напуган. И я не мог справиться  с  искушением
воскреснуть и подурачиться, право, не мог. Вот я и воскрес, но  я  никак  не
думал, что он примет это всерьез, никак не думал. А потом поменяться  с  ним
местами было нелегким делом, а потом вы меня не выпускали, черт вас возьми!
   Последние слова были произнесены с непередаваемой свирепостью.  Друзья  в
испуге отступили.
   - Мы? Но... но... - Хелберсон заикался, совершенно потеряв самообладание.
- При чем тут мы?
   - Разве вы не доктора Хелборн и Шарпер?(1) - спросил человек, смеясь.
   - Действительно, моя фамилия Хелберсон, а этого джентльмена зовут Харпер,
- ответил первый, немного успокоенный смехом Мэнчера. - Но мы уже не  врачи,
мы, мы... а, черт побери, мы - игроки, старина.
   И это была правда.
   - Прекрасная профессия, прекрасная. Кстати, надеюсь, Шарпер, как  честный
игрок, заплатил за Джерета? Очень хорошая, почтенная профессия, -  задумчиво
повторил он, с рассеянным видом отходя от них, - но я держусь прежней.  Я  -
главный  врач  блумингдейлского  сумасшедшего  дома.  Мне  поручено   лечить
надзирателя.
   --------------------------(1) В изменении фамилии - игра слов: Хелборн  -
исчадие ада, Шарпер - игрок, шулер.
 
   ОДИН ИЗ БЛИЗНЕЦОВ
 
   Письмо, найденное среди бумаг
   покойного Мортимера Барра
   Вы спрашиваете, приходилось ли мне, одному из близнецов,  сталкиваться  с
чем-либо, что нельзя объяснить известными  нам  законами  природы.  Об  этом
судите сами; возможно, нам известны разные законы природы.  Быть  может,  Вы
знаете те, что мне незнакомы, и то, что непонятно мне, может быть совершенно
ясно Вам.
   Вы знали моего брата Джона, то есть Вы знали его, когда были уверены, что
он - это не я; но мне кажется, ни Вы, ни кто другой  не  смог  бы  различить
нас, если бы мы того не захотели. Наши. родители не были исключением;  я  не
знаю других примеров такого сходства, как у нас с братом. Я говорю  о  своем
брате Джоне, но я вовсе не убежден, что его звали не  Генри,  а  меня  -  не
Джон. Нас честь по чести  крестили,  но  потом,  накалывая  у  нас  на  коже
опознавательные значки, служитель не разобрался, где кто, и хотя у  меня  на
руке есть маленькая  буковка  "г",  а  у  брата  -  "дж",  нет  ни  малейшей
уверенности, что нас не спутали.
   В детстве родители пробовали различать нас более верным путем - по одежде
и другим простым признакам; но мы столь часто менялись костюмами и прибегали
к другим уловкам, когда нам надо было ввести противника в  заблуждение,  что
родители отказались от этих тщетных попыток, и все годы, что мы жили вместе,
нас обоих просто называли "ДЖенри". Я часто удивлялся,  что  наш  терпеливый
отец не поставил по клейму на наших  дурацких  лбах;  но  мы  были  хорошими
мальчиками и не злоупотребляли  своей  способностью  донимать  и  раздражать
старших, благодаря  чему  и  избежали  клейма.  Отец  наш  отличался  редким
добродушием и про себя, видимо, от души забавлялся этой игрой природы.
   Вскоре после того, как мы переехали в Калифорнию и поселились в  Сан-Хосе
(где единственной ожидавшей нас удачей была встреча с таким  добрым  другом,
каким стали для нас Вы), наша  семья,  как  Вам  известно,  распалась  из-за
кончины, в одну и ту же неделю, обоих моих родителей. Отец мой перед смертью
разорился, и дом наш пошел в уплату его долгов.  Сестры  вернулись  к  нашим
родственникам на Востоке, а Джон и я (нам тогда было по двадцать  два  года)
благодаря Вашему участию получили работу в Сан-Франциско, в
   разных концах города. Обстоятельства не позволили нам поселиться  вместе,
и мы виделись редко, порой не чаще раза в неделю. Так как у нас было немного
общих знакомых, о нашем поразительном  сходстве  мало  кто  знал.  Теперь  я
вплотную подхожу к ответу на Ваш вопрос.
   Как-то вечером, вскоре после того как мы  поселились  в  этом  городе,  я
проходил по Маркет-стрит. Вдруг какой-то хорошо одетый человек  средних  лет
остановил меня и, сердечно приветствовав, сказал:
   - Стивенс, мне, разумеется, известно, что вы редко бываете в обществе, но
я рассказал о вас жене, и она была бы рада видеть вас в  нашем  доме.  Кроме
того, у меня есть основания полагать, что мои девочки стоят  того,  чтобы  с
ними познакомиться. Не  могли  бы  вы  прийти,  скажем,  завтра  в  шесть  и
пообедать с нами, в семейном кругу; а потом, если мои  дамы  не  смогут  вас
занять, я с удовольствием сыграл бы с вами партию-другую в бильярд.
   Это было сказано с такой добродушной улыбкой и так обаятельно, что у меня
не хватило духу отказаться, хотя я прежде никогда в  жизни  не  видел  этого
человека, и я тотчас ответил:
   - Вы очень любезны, сэр, и я с благодарностью принимаю приглашение. Прошу
вас, засвидетельствуйте мое почтение миссис  Маргован  и  передайте,  что  я
обязательно буду.
   Пожав мне руку  и  попрощавшись  в  приятных  выражениях,  человек  пошел
дальше. Было очевидно, что он принял меня за моего брата. К подобным ошибкам
я  привык  и  обычно  не  пытался  рассеять  заблуждение,   если   дело   не
представлялось  важным.  Но  откуда  я  знал,  что  фамилия  этого  человека
Маргован? Эта фамилия определенно не из тех,  что  могут  прийти  в  голову,
когда пытаешься угадать имя незнакомого человека. Что же касается меня, то и
эта фамилия, и этот человек были мне одинаково незнакомы.
   На следующее утро я поспешил к месту работы  моего  брата  и  застал  его
выходящим из конторы со счетами,  по  которым  ему  предстояло  получить.  Я
рассказал ему, каким образом я связал  его  словом,  и  прибавил,  что  если
приглашение его не интересует, то я с  большим  удовольствием  продолжу  эту
игру.
   - Странно, - задумчиво сказал брат. - Маргован - единственный  в  конторе
человек, которого я хорошо знаю и который мне нравится. Сегодня утром, когда
он пришел  на  работу  и  мы  обменялись  обычными  приветствиями,  какой-то
непонятный импульс заставил меня спросить: "Простите, мистер Маргован, но  я
забыл узнать у вас адрес". Адрес я получил, но до настоящего момента  ни  за
что в жизни не смог бы объяснить, зачем он мне нужен. Очень любезно с  твоей
стороны, что ты готов расплачиваться за последствия своей  нескромности,  но
я, с твоего разрешения, воспользуюсь приглашением сам.
   Он обедал в этом доме еще несколько раз - на мой взгляд,  слишком  часто,
чтобы это пошло ему на пользу, хотя я ни в коем случае не  собираюсь  хулить
качество этих обедов; дело в том, что он влюбился в мисс Маргован  и  сделал
ей предложение, которое было безжалостно принято.
   Через несколько недель после того как меня оповестили о помолвке, но  еще
до того, как я выбрал время познакомиться с невестой и ее семьей, однажды на
Кирни-стрит я встретил красивого, но несколько потрепанного мужчину.  Что-то
заставило меня пойти за ним  следом  и  понаблюдать,  и  я  сделал  это  без
малейшего угрызения совести. Он свернул на Гири-стрит  и  дошел  по  ней  до
Юнион-сквер. Тут он посмотрел на часы и вошел в сквер.  Некоторое  время  он
бродил по дорожкам, очевидно, кого-то поджидая. Вскоре к нему присоединилась
элегантно  одетая  красивая  молодая  женщина,  и  они   вместе   пошли   по
Стоктон-стрит; я последовал  за  ними.  Теперь  я  чувствовал  необходимость
крайней осторожности, ибо, хотя девушка была мне совершенно  незнакома,  мне
казалось, что она узнала бы  меня  с  первого  взгляда.  Они  несколько  раз
сворачивали с одной улицы на другую  и  наконец,  поспешно  осмотревшись  по
сторонам и чуть  было  не  заметив  меня  (я  успел  спрятаться  в  каком-то
подъезде),  вошли  в  дом,  адрес  которого  я  предпочел  бы  не  называть.
Расположение этого дома было лучше, чем его репутация.
   Поверьте, что мои действия, когда я стал следить за этими незнакомыми мне
людьми, не преследовали никакой определенной цели. А стыжусь я этого или нет
- зависит от того, что я думаю о человеке,  которому  об  этом  рассказываю.
Поскольку данный эпизод имеет касательство к интересующему  Вас  вопросу,  я
описываю его без колебаний и без стыда.
   Неделей позже Джон повез меня к своему будущему тестю, и в мисс Маргован,
как Вы уже  догадались,  я  с  величайшим  изумлением  узнал  героиню  этого
предосудительного приключения. Справедливости ради я  должен  признать,  что
если приключение и было предосудительным, то героиня  его  была  изумительно
красивой женщиной. Это обстоятельство, однако, было знаменательным только  в
одном отношении: ее красота  настолько  поразила  меня,  что  я  начал  было
сомневаться в ее тождестве с той молодой женщиной, которую  я  тогда  видел.
Как могло случиться, что дивная прелесть ее лица не произвела тогда на  меня
никакого впечатления? Но нет,  ошибки  здесь  быть  не  могло;  вся  разница
заключалась в костюме, освещении и окружающей обстановке.
   Джон и я провели вечер в этом  доме,  благодушно  снося,  по  многолетней
привычке, вполне дружественные шутки на тему нашего  сходства.  Когда  я  на
несколько минут остался наедине с молодой леди, я  посмотрел  ей  в  лицо  и
сказал с внезапной серьезностью:
   - У вас, мисс Маргован, тоже есть двойник: я видел ее в  прошлый  вторник
на Юнион-сквер.
   На секунду ее большие серые глаза остановились на моем лице, но ее взгляд
оказался несколько менее твердым, чем мой; она отвела его и стала пристально
рассматривать  кончик  туфли.  Потом  спросила   с   безразличием,   которое
показалось мне чуточку наигранным:
   - И что же, она была очень похожа на меня?
   - Настолько похожа, - сказал я, - что я залюбовался ею,  и,  не  в  силах
потерять ее из виду, я, признаюсь, шел следом за ней до... Мисс Маргован, вы
уверены, что понимаете, о чем идет речь?
   Она  побледнела,  но  осталась  по-прежнему  спокойной.  Ее  глаза  снова
встретились с моими, и на этот раз она не отвела взгляда.
   - Что же вам угодно? - спросила она. - Не бойтесь, назовите ваши условия.
Я их принимаю.
   За то короткое время, которое отведено было мне на размышление, мне стало
ясно, что эта девушка требует особого подхода  и  не  заслуживает  жестокого
обращения.
   - Мисс Маргован, - начал я, и в моем голосе,  без  сомнения,  в  какой-то
степени отразилось то сочувствие, которое было у меня в сердце. - Я убежден,
что вы стали жертвой жестокого принуждения. Я бы предпочел не подвергать вас
новым неприятностям, а помочь вам вернуть вашу свободу.
   Она печально и безнадежно покачала головой, а я, волнуясь, продолжал:
   - Я тронут вашей красотой. Вы обезоружили  меня  своей  откровенностью  и
своим горем. Если вы вольны поступать, как велит  ваша  совесть,  то  вы,  я
уверен, поступите наилучшим образом. Если же нет - тогда  да  смилуется  над
вами небо! Меня вам нечего опасаться: я буду противиться этому браку; но под
каким-нибудь другим предлогом.
   Это не были мои точные слова, но таков  был  смысл  сказанного  мной  под
влиянием внезапно охвативших меня противоречивых чувств. Я встал  и  покинул
ее, больше на нее не взглянув. В
   дверях я встретил остальных и сказал со всем спокойствием, на которое был
способен:
   - Я простился с мисс Маргован; и я не думал, что уже так поздно.
   Джон решил идти со мной. На улице он спросил, не заметил ли я чего-нибудь
странного в поведении Джулии.
   - Мне показалось, что она нездорова, - ответил я. - Я поэтому и ушел.
   Больше на эту тему ничего сказано не было.
   На другой день я вернулся домой поздно  вечером.  События  минувшего  дня
взволновали меня; я чувствовал себя больным. Пытаясь  освежиться  и  вернуть
себе ясность мысли, я предпринял прогулку, но меня  неотступно  преследовало
ужасное предчувствие какого-то  несчастья,  предчувствие,  в  котором  я  не
отдавал себе отчета. Ночь выдалась холодная и туманная; моя одежда и  волосы
стали влажными; я весь дрожал от озноба. Переодевшись  в  халат  и  домашние
туфли и сидя перед пылающим камином, я чувствовал себя  еще  более  неуютно.
Теперь я уже не просто дрожал: меня  трясло  как  в  лихорадке.  Ужас  перед
каким-то надвигающимся несчастьем так сильно сковал меня и  настолько  лишил
сил, что я пытался прогнать его, вызвав в  своей  памяти  реальное  горе;  я
надеялся развеять мысли о будущем несчастье, заменив  их  причиняющими  боль
воспоминаниями  прошлого.  Я  стал  думать  о  смерти  родителей,   стараясь
сосредоточиться на последних печальных сценах, разыгравшихся у их  смертного
одра и могилы. Все это казалось мне таким неопределенным и нереальным, будто
случилось много веков назад и касалось кого-то  другого.  Внезапно,  нарушив
ход моих мыслей и - не могу найти другого сравнения - разрезав их, как режет
сталь туго натянутую веревку, раздался ужасный крик, будто кричал человек  в
предсмертной агонии! Я узнал голос брата;  казалось,  он  кричал  на  улице,
прямо у меня под окном. Одним прыжком я очутился у  окна  и  распахнул  его.
Уличный фонарь на противоположной стороне бросал  свой  тусклый,  мертвенный
свет на мокрый асфальт и фасады домов. Одинокий полисмен,  подняв  воротник,
стоял, прислонившись к воротам, и спокойно курил сигару.  Больше  никого  не
было видно. Я закрыл окно и опустил штору,  снова  уселся  перед  камином  и
попытался сосредоточить мысли на окружавших меня предметах. Чтобы  облегчить
себе задачу привычным действием, я вынул  из  кармана  часы  и  взглянул  на
циферблат. Часы показывали половину двенадцатого. И снова я услышал  тот  же
ужасный крик! На этот раз он словно бы раздался в комнате, где-то  рядом  со
мной. Ужас на несколько мгновений лишил
   меня способности двигаться. Я опомнился через несколько минут - не помню,
что я делал до этого, - на незнакомой улице, по которой я  спешил  изо  всех
сил. Я не знал, где я и куда иду, но вот я взбежал по ступеням в дом,  перед
которым стояло несколько карет. В окнах мелькали  огни;  до  меня  доносился
приглушенный шум голосов. Это был дом, в котором жил мистер Маргован.
   Вам, дорогой друг, известно, что там произошло. В  одной  комнате  лежала
бездыханная Джулия Маргован, несколько часов назад принявшая яд, а в  другой
- Джон Стивенс, истекающий кровью от огнестрельной раны в груди, которую  он
сам себе нанес. Когда я ворвался в комнату и, оттолкнув врачей, положил руку
ему на лоб, он открыл глаза, посмотрел невидящим взглядом,  медленно  закрыл
их и умер.
   Я пришел в себя только через полтора  месяца  после  случившегося.  Жизнь
вернулась ко мне в Вашем чудесном доме благодаря заботам Вашей  милой  жены.
Все это Вы  уже  знаете,  и  мне  осталось  рассказать  Вам  лишь  об  одном
обстоятельстве,  хотя  оно  и  не   имеет   отношения   к   предмету   Ваших
психологических исследований, вернее, к той их  области,  в  которой  Вы,  с
присущей Вам деликатностью и вниманием, просили меня оказать  Вам  посильную
помощь.
   Однажды  лунной  ночью  (это  произошло   через   несколько   лет   после
разыгравшейся трагедии) я проходил по Юнион-сквер. Час был поздний, и вокруг
никого не было. Как только я приблизился к месту, где некогда был свидетелем
злополучной встречи, мои мысли естественно обратились к  событиям  прошлого,
и, повинуясь тому  безотчетному  чувству,  которое  заставляет  нас  подолгу
задерживаться на мыслях, причиняющих нам особенно сильную боль, я уселся  на
скамью и погрузился в них. Какой-то человек вошел в сквер  и  направился  по
дорожке в мою сторону. Он шел, держа  руки  за  спиной  и  наклонив  голову;
казалось,  он  ничего  вокруг  не  замечал.  Когда  он  приблизился  к  тому
затененному месту, где я сидел, я узнал в нем человека, встречу  которого  с
Джулией Маргован наблюдал здесь много лет назад.  Но  он  ужасно  изменился:
поседел, был оборванным и изможденным. Все в нем  говорило  о  беспорядочной
жизни и пороках; не менее очевидны были и признаки болезни. Его одежда  была
неряшлива; волосы падали на лоб в  странном  и  в  то  же  время  живописном
беспорядке. Казалось, его место было не на свободе, а, скорее, в заключении,
- например, в больнице.
   Без какой-либо определенной цели я поднялся и преградил  ему  дорогу.  Он
поднял голову и посмотрел на меня.  Я  не  нахожу  слов,  чтобы  описать  то
страшное выражение, которое появилось  в  его  глазах.  Это  было  выражение
непередаваемого ужаса: он думал, что встретился лицом к лицу с  привидением.
Но он был смелым человеком. "Будь ты проклят, Джон Стивенс!" - воскликнул он
и, подняв дрожащую руку, хотел нанести мне удар  кулак