тараетесь облегчить доступ  тем  чувствам,  которые  я  стремлюсь  у  вас
вызвать.
   Тем временем трамвай прибыл на конечную станцию и  остановился.  Это  был
его первый дневной рейс, и никто не мешал разговору двух ранних  пассажиров.
Улицы были еще тихи и пустынны; гребни крыш едва позолотило встающее солнце.
Друзья вышли из вагона и  зашагали  по  тротуару;  на  ходу  Марч  испытующе
поглядывал на своего спутника, которому, как это часто бывает  с  незаурядно
одаренными литераторами, молва  приписывала  разные  гибельные  пороки.  Для
мелких душонок это способ отомстить выдающейся личности за ее превосходство.
Мистер Колстон  слыл  писателем  большого  таланта.  Есть  люди,  которые  в
простоте своей считают талант особой формой ненормальности.  Известно  было,
что Колстон не пьет спиртного, но говорили, будто он курит опиум. В это утро
было  в  нем  нечто  такое  -  странный  блеск  глаз,  необычная  бледность,
многословие и быстрота речи, - что вдруг заставило  мистера  Марча  поверить
этим слухам. Однако хоть он и видел болезненное возбуждение писателя, он был
не  столь  бескорыстен,  чтобы  отказаться  от  разговора,  который  находил
занимательным.
   - Итак, вы хотите сказать,  -  начал  он,  -  что,  если  я  не  поленюсь
последовать вашим указаниям и все перечисленные условия - одиночество, ночь,
сальная свеча- будут соблюдены, вам удастся своим страшным рассказом внушить
мне неприятное ощущение сверхъестественного, как вы это называете?  Я  стану
пугаться каждого шороха, у меня участится пульс, по спине  забегают  ледяные
мурашки, а волосы встанут дыбом?
   Колстон внезапно обернулся и, не останавливаясь, пристально поглядел  ему
в глаза.
   - Нет, вы  не  осмелитесь,  у  вас  не  хватит  мужества,  -  сказал  он,
подчеркнув свои слова презрительным жестом. - Вы храбры, когда  читаете  мои
произведения в вагоне трамвая, но в заброшенном доме  -  один,  среди  леса,
ночью! Да у меня в кармане лежит рукопись, которая способна убить вас.
   Марч рассердился. Он считал себя  человеком  мужественным,  и  эти  слова
задели его.
   - Если у вас есть на примете подходящее место, - сказал он, -  отправимся
туда сегодня же вечером; вы дадите мне вашу рукопись и свечу и оставите меня
одного.  Когда  пройдет  столько  времени,  сколько  нужно,  чтобы  прочесть
рассказ, вы вернетесь за мной, и я перескажу вам его содержание - и дам  вам
хорошую взбучку.
   Вот как случилось, что мальчик с фермы, заглянув ночью  в  разбитое  окно
дома Брида, увидел человека, сидевшего за столом перед огарком свечи.
 
   Назавтра
   На следующий день, когда солнце уже клонилось к  западу,  лесной  дорогой
шли трое мужчин и мальчик. Они приближались к дому Брида с той стороны, куда
мальчик убежал минувшей ночью. Мужчины были  в  самом  веселом  расположении
духа; громко разговаривали, смеялись и то и дело подшучивали над  мальчиком,
добродушно высмеивая его ночное приключение, в которое, очевидно, не склонны
были верить. Мальчик невозмутимо слушал эти насмешки, не пытаясь  возражать.
У него был трезвый взгляд на вещи, и он понимал, что человек,  утверждающий,
будто он видел, как мертвец  поднялся  на  ноги  и  задул  свечу,  не  может
считаться надежным свидетелем.
   Подойдя к дому и убедившись, что дверь не заперта, пришедшие, не  мешкая,
толкнули ее и очутились в коридоре, куда выходили две другие  двери  -  одна
слева, другая справа. Они вошли в комнату, расположенную  слева,  ту  самую,
где было разбито окно. Там на полу лежал труп.
   Он лежал на боку, подогнув под себя руку, щекой касаясь пола. Глаза  были
широко раскрыты; не  очень  приятно  было  встретить  их  застывший  взгляд.
Челюсть отвалилась, у самого рта застыла натекшая лужица слюны.  Опрокинутый
стол, огарок свечи, стул и несколько исписанных листков бумаги  -  вот  все,
что  еще  находилось  в  комнате.  Мужчины  осмотрели   тело,   по   очереди
дотронувшись до лица. Мальчик с видом собственника стоял в головах.  Никогда
еще он не испытывал такой гордости. Один из мужчин назвал его "молодцом",  и
другие сочувственными кивками подтвердили его мнение. Это Скептицизм винился
перед Реальностью. Затем один из мужчин подобрал с пола  листки  рукописи  и
подошел к окну, потому что в комнате сгущались уже вечерние тени. Послышался
где-то протяжный крик козодоя, огромный жук,  гудя,  пронесся  мимо  окна  и
затих в отдалении. Державший рукопись начал читать.
 
   Рукопись
   - "Прежде чем поступить согласно принятому решению -  правильно  оно  или
нет - и предстать перед судом творца моего,  я,  Джемс  Р.  Колстон,  считаю
своим долгом журналиста сделать нижеследующее заявление. Мое имя,  насколько
я знаю, пользуется довольно широкой известностью как имя автора  трагических
повестей; но даже самому  мрачному  воображению  недоступна  та  трагическая
повесть, которую представляет собой история моей  собственной  жизни.  Не  о
внешней стороне речь; жизнь моя была бедна делами и событиями.  Но  духовный
мои путь отягощен преступлениями и убийствами.  Не  стану  пересказывать  их
здесь - некоторые уже описаны, и о них можно будет прочесть в другом  месте.
Цель этих строк - объяснить всем, кому это может быть интересно, что я лишаю
себя жизни сам, по собственной воле. Я умру  ровно  в  полночь  пятнадцатого
июля - дата для меня знаменательная, ибо в этот именно  день  и  час  Чарльз
Брид, мой друг навсегда и навеки, исполняя данную мне клятву, вступил на тот
самый путь, на который верность нашему обету призывает  теперь  и  меня.  Он
покончил с собой в своем домике в Коптонском лесу. Вердикт присяжных гласил,
как обычно:  "Временное  помешательство".  Если  бы  я  давал  показания  на
следствии, если б я рассказал все, что знаю, сумасшедшим сочли бы меня".
 
   Здесь читавший сделал паузу, видимо, для  сокращения  пробежав  несколько
строк одними глазами. Затем он снова стал читать вслух:
 
   - "Мне остается еще неделя жизни, чтобы привести в  порядок  свои  земные
дела и приготовиться к великой перемене. Этого достаточно,  так  как  дел  у
меня немного, и вот уже четыре года, как смерть стала для  меня  непреложным
долгом.
   Эту рукопись я буду носить при себе; обнаружившего ее на моем трупе прошу
передать ее следователю.
   Джемс Р. Колстон.
 
   P.S. Уиллард Марч, сегодня, в роковой день пятнадцатого июля,  я  передаю
вам эту рукопись, с тем  чтобы  вы  вскрыли  ее  и  прочли  при  оговоренных
условиях в назначенном мною месте. Я отказываюсь от
   первоначального намерения хранить ее при себе в  объяснение  причин  моей
смерти, что не так уж существенно. Пусть она послужит объяснением вашей.  По
условию, я должен прийти к вам среди ночи и удостовериться, действительно ли
вы прочитали рукопись. Вы достаточно меня знаете, чтобы не сомневаться,  что
я сдержу слово. Но, друг мой, это будет после полуночи. Да помилует  Господь
наши души!
   Дж. Р. К."
 
   Кто-то поднял и зажег свечу раньше, чем читавший дошел до конца рукописи.
Покончив с чтением, последний спокойно поднес бумагу к пламени  и,  несмотря
на протесты остальных, держал ее, пока она не сгорела дотла.  Тот,  кто  это
сделал и невозмутимо выслушал затем строгий выговор следователя,  приходился
зятем покойному Чарльзу Бриду. Следствию так и не удалось добиться  от  него
связного рассказа о содержании документа.
 
   Заметка из "Таймс"
   "Вчера,  по  определению  судебно-медицинской   экспертизы,   помещен   в
лечебницу для душевнобольных мистер Джемс Р. Колстон, популярный в известных
кругах писатель, сотрудник "Вестника".
   Мистер Колстон был взят под стражу вечером пятнадцатого числа сего месяца
по настоянию одного из его соседей, который заметил, что  он  ведет  себя  в
высшей степени подозрительно -  расстегивает  ворот,  точит  бритву,  пробуя
остроту лезвия у себя на руке, и  т.  д.  По  прибытии  полицейских  властей
несчастный всячески пытался сопротивляться и  впоследствии  также  продолжал
буйствовать, что вызвало необходимость надеть на него смирительную  рубашку.
Прочие сотрудники этой уважаемой газеты пока находятся на свободе".
 
   ПРОКЛЯТАЯ ТВАРЬ
 
   1. Не все, что на столе, можно есть
   За грубым дощатым столом сидел человек и при свете  сальной  свечи  читал
какие-то  записи  в  книге.  Это  была  старая   записная   книжка,   сильно
потрепанная; и, по-видимому, почерк был не  очень  разборчивый,  потому  что
читавший то и дело подносил книгу к самому огню так, чтобы свет падал  прямо
на страницу. Тогда  тень  от  книги  погружала  во  мрак  половину  комнаты,
затемняя лица и фигуры, ибо, кроме читавшего,  в  комнате  было  еще  восемь
человек. Семеро из них сидели вдоль неотесанных бревенчатых стен, молча,  не
шевелясь, почти у самого стола, и, так как комната была небольшая,  протянув
руку, они могли бы дотянуться до восьмого, который лежал на столе  навзничь,
полуприкрытый простыней, с вытянутыми вдоль тела руками. Он был мертв.
   Человек за столом читал про себя, и никто не говорил ни слова;  казалось,
все чего-то ожидали, только мертвецу нечего было ждать. Снаружи  из  ночного
мрака через служившее окном  отверстие  доносились  тревожные  ночные  звуки
пустыни: протяжный, на одной неопределенной ноте, вой далекого койота;  тихо
вибрирующее стрекотанье неугомонных цикад в листве деревьев; странные  крики
ночных птиц, столь не похожие на крики дневных;  гуденье  больших  суетливых
жуков и весь тот таинственный хор звуков, настолько незаметных,  что,  когда
они внезапно умолкают, словно от смущения, кажется, что их почти и  не  было
слышно. Но никто из присутствующих не замечал этого: им не свойственно  было
праздное любопытство к тому, что не имело практического значения;  это  ясно
было из каждой черточки их суровых лиц  -  ясно  даже  при  тускло  горевшей
одинокой свече.  Очевидно,  все  это  были  окрестные  жители  -  фермеры  и
дровосеки.
   Человек, читавший книгу, несколько отличался от остальных, он,  казалось,
принадлежал к людям другого круга - людям светским, хотя что-то в его одежде
указывало на сродство с находившимися в хижине. Сюртук его вряд  ли  мог  бы
считаться приличным в Сан-Франциско;  обувь  была  не  городская,  и  шляпа,
лежавшая на полу подле него (он  один  сидел  с  непокрытой  головой),  была
такой, что всякий, предположивший, что она служит  лишь  для  украшения  его
особы, неправильно понял бы ее назначение. Лицо  у  него  было  приятное,  с
некоторым оттенком суровости, хотя, возможно, суровость эта  была  напускная
или выработанная годами, как это подобало человеку, облеченному властью.  Он
был следователем и в силу своей должности получил доступ  к  книге,  которую
читал: ее нашли среди вещей умершего, в его хижине, где сейчас производилось
дознание по факту смерти.
   Окончив чтение, следователь спрятал книжку в боковой карман. В эту минуту
дверь распахнулась, и в комнату вошел молодой человек. По всей видимости, он
родился и вырос не в горах: он был одет как городской  житель.  Платье  его,
однако, пропылилось, словно он проделал длинный путь.  Он  и  в  самом  деле
скакал во весь опор, чтобы поспеть на дознание.
   Следователь кивнул; больше никто не поклонился вновь пришедшему.
   - Мы вас поджидали, - сказал  следователь.  -  С  этим  делом  необходимо
покончить сегодня же.
   Молодой человек улыбнулся.
   - Очень сожалею, что задержал вас, - сказал он, - я уехал  не  для  того,
чтобы уклониться от повестки: мне нужно было отправить в газету сообщение  о
случившемся, и я полагаю, вы меня вызвали, чтобы  услышать  от  меня  то  же
самое.
   Следователь усмехнулся:
   - Сообщение, посланное вами в газету, - сказал  он,  -  вероятно,  сильно
разнится от того, что вы покажете здесь под присягой.
   - Об этом судите сами, - запальчиво  возразил  молодой  человек,  заметно
покраснев. - Я писал через копировальную бумагу, и вот  копия  того,  что  я
послал. Это написано не в виде хроники,  так  как  все  случившееся  слишком
неправдоподобно, а в виде рассказа. Он может войти в мои  показания,  данные
под присягой.
   - Но вы говорите,, что это неправдоподобно?
   - Для вас, сэр, это не имеет никакого значения, если я присягну, что  это
правда.
   Следователь с минуту молчал, опустив глаза. Люди,  сидевшие  вдоль  стен,
переговаривались шепотом, лишь изредка  отводя  взгляд  от  лица  покойника.
Потом следователь поднял голову и сказал:
   - Будем продолжать дознание.
   Все сняли шляпы. Свидетеля привели к присяге.
   - Ваше имя? - спросил следователь.
   - Уильям Харкер.
   - Возраст?
   - Двадцать семь лет.
   - Вы знали покойного Хью Моргана?
   - Да.
   - Вы были при нем, когда он умер?
   - Я был поблизости.
   - Как это случилось? Я имею в виду то, что вы очутились здесь.
   - Я приехал к нему поохотиться и половить рыбу; в мои  намерения  входило
также познакомиться поближе с ним и его странным, замкнутым  образом  жизни.
Мне казалось, из него может выйти неплохой литературный персонаж.  Я  иногда
пишу рассказы.
   - Я иногда читаю их.
   - Благодарю вас.
   - Рассказы вообще, не ваши рассказы.
   Кое-кто из присяжных засмеялся. На мрачном фоне веселая шутка  вспыхивает
ярче. Солдаты на войне в минуту затишья охотно смеются, и  острое  словцо  в
мертвецкой захватывает своей неожиданностью.
   - Изложите обстоятельства смерти этого человека, - сказал следователь.  -
Если желаете, можете пользоваться любыми заметками или записями.
   Свидетель понял. Вынув из внутреннего кармана рукопись, он  поднес  ее  к
свечке и стал перелистывать; найдя нужную страницу, он начал читать.
 
   2. Что может случиться в заячьих овсах
   - "Солнце еще только поднялось, когда мы вышли из дома, захватив с  собой
дробовики. Мы хотели пострелять перепелов, но у нас была только одна собака.
Морган сказал, что лучшее место для охоты лежит за гребнем соседней горы,  и
мы пошли по тропинке сквозь густые заросли кустарника. По ту сторону  гребня
местность была сравнительно ровная, густо поросшая заячьим овсом.  Когда  мы
вышли из кустарника, Морган был  на  несколько  ярдов  впереди  меня.  Вдруг
немного вправо от нас послышался шум: словно ворочалось какое-то животное, и
мы увидели, как кусты сильно заколыхались.
   - Оленя вспугнули, - сказал я. - Жаль, что мы не захватили винтовки.
   Морган,  который  остановился,  напряженно  всматриваясь  в  колыхавшийся
кустарник, ничего не сказал, но взвел оба курка и взял ружье на  прицел.  Он
показался мне немного взволнованным, что меня удивило, так как  он  слыл  за
человека, умевшего  сохранять  исключительное  хладнокровие  даже  в  минуты
внезапной и неминуемой опасности.
   - Ну, бросьте, - сказал я. - Уж не думаете ли вы  уложить  оленя  зарядом
мелкой дроби, а?
   Он ничего не ответил; но, когда он слегка обернулся ко мне и я увидел его
лицо, меня поразила напряженность его  взгляда.  Тогда  я  понял,  что  дело
нешуточное, и первое, что пришло мне в голову,  это  что  мы  напоролись  на
гризли. Я двинулся к Моргану, на ходу взводя курок.
   Кусты больше не шевелились, и шум  прекратился,  но  Морган  все  так  же
пристально смотрел в ту сторону.
   - В чем дело? Что за чертовщина? - спросил я.
   - Проклятая тварь, - ответил он, не поворачивая головы.
   Голос его звучал хрипло и неестественно. Морган  заметно  дрожал.  Я  уже
хотел было заговорить с ним, как вдруг заметил, что  заячий  овес  там,  где
кончается кустарник, заволновался каким-то непонятным образом. Передать  это
словами почти невозможно. Казалось, налетел порыв ветра, который  не  только
пригибал траву, но и придавливал ее, прижимал к земле так, что она не  могла
подняться, и это движение медленно шло прямо на нас.
   Никогда в жизни ничто так не поражало  меня,  как  это  необыкновенное  и
необъяснимое явление, хотя, кажется, страха я не испытывал. Я припоминаю,  -
и говорю об этом сейчас потому, что, как ни  странно,  я  вспомнил  об  этом
тогда, - как однажды, глядя рассеянно в  открытое  окно,  я  на  миг  принял
небольшое деревце под самым окном за  одно  из  больших  деревьев,  стоявших
поодаль. Оно казалось одинаковой с ними величины, но отличалось от них более
четкими и резкими очертаниями. И  хотя  это  всего-навсего  было  искажением
перспективы, я был поражен, почти испуган. Мы  так  привыкли  полагаться  на
незыблемость законов природы, что малейшее от  них  отклонение  воспринимаем
как угрозу нашей безопасности, как предупреждение о неведомом бедствии.  Так
и теперь,  на  первый  взгляд  беспричинное  колыхание  травы  и  медленное,
неуклонное его приближение вселяли некоторую тревогу.  А  вот  мой  спутник,
казалось, не на шутку испугался, и я  глазам  своим  не  поверил,  когда  он
приложился и выпалил из обоих стволов по колебавшейся траве!  Не  успел  еще
рассеяться дым, в ответ раздался громкий, неистовый вопль, словно рев дикого
зверя. Морган, отшвырнув ружье,  прыгнул  в  сторону  и  стремглав  бросился
прочь. В ту же минуту что-то скрытое в дыму резким толчком отбросило меня на
землю - что-то мягкое, тяжелое, налетевшее на меня со страшной силой.
   Не успел я подняться и взять ружье, которое, по-видимому, было  выбито  у
меня  из  рук,  как  услышал  крик  Моргана  -  крик  предсмертной   агонии,
сливавшийся с хриплыми, дикими звуками: словно  рычали  и  грызлись  собаки.
Охваченный невыразимым ужасом, я вскочил на ноги и посмотрел в  ту  сторону,
куда бежал Морган; и не дай мне Бог еще раз увидеть подобное зрелище!  Ярдах
в тридцати от меня мой друг, опустившись на одно колено, запрокинув  голову,
без шляпы, с разметавшимися длинными волосами, раскачивался всем телом влево
и вправо, вперед и назад. Правая рука была поднята, но кисти  как  будто  не
было, по крайней мере я ее не видел.  Другая  рука  совсем  была  не  видна.
Временами - так мне теперь вспоминается вся эта непостижимая сцена -  я  мог
различить только часть его тела: словно остальное  было  заслонено  -  иного
выражения я не могу подобрать, - затем небольшое  перемещение,  и  все  тело
становилось видным.
   Все это, вероятно, длилось лишь несколько секунд, и,  однако,  Морган  за
все это время успел проделать все движения борца в  схватке  с  противником,
превосходящим его весом и силой. Мне виден был только он,  и  то  не  всегда
отчетливо. И до меня непрерывно доносились  его  крики  и  проклятья  сквозь
заглушавший их рев, который звучал  злобно  и  яростно,  -  мне  никогда  не
приходилось слышать, чтобы человек или зверь издавал подобные звуки.
   Нерешительность моя длилась лишь одну  минуту,  потом,  бросив  ружье,  я
кинулся на помощь другу. У меня мелькнула догадка, что его  сводит  судорога
или с ним случился припадок. Прежде чем я успел добежать до него, он упал  и
затих. Все звуки смолкли, но с ужасом, превосходящим тот,  какой  вызвало  у
меня это страшное происшествие, я опять увидел то же  таинственное  движение
травы от места, истоптанного вокруг распростертого человека, к опушке  леса.
И только когда оно достигло леса, я смог отвести глаза и взглянуть на своего
друга. Он был мертв".
 
   3. И обнаженный человек может быть в лохмотьях
   Следователь встал и подошел к  мертвецу.  Приподняв  кран  простыни,  он,
откинув ее, открыл все тело, обнаженное  и  казавшееся  при  свете  сального
огарка грязно-желтым. Оно было покрыто  большими  синевато-черными  пятнами,
по-видимому, кровоподтеками. Грудь и бока имели такой  вид,  словно  по  ним
колотили дубинкой. Зияли ужасные раны. Кожа была изодрана в клочья.
   Следователь перешел на другой конец стола  и  развязал  шелковый  платок,
который поддерживал подбородок погибшего и был  завязай  узлом  на  макушке.
Когда платок сняли, под ним  обнаружилось  то,  что  было  когда-то  горлом.
Кое-кто из присяжных встал,  чтобы  лучше  видеть,  но  тут  же  отвернулся,
раскаявшись в своем любопытстве. Свидетель Харкер рванулся к открытому  окну
и перегнулся через подоконник, ему стало дурно. Набросив платок мертвецу  на
ш