о места, где он
лежал, разыгралось сражение. Но ни ружейных выстрелов, ни пушечной пальбы не
слышал ребенок, и "шум битвы, громкие голоса вождей и крик"(1)  до  него  не
доносились. Все это время он спал, быть может, лишь  немного  крепче  сжимая
свой маленький деревянный меч из бессознательной солидарности  с  окружавшей
его боевой обстановкой, но столь же мало подозревая о величии  разыгравшейся
битвы, как и те мертвецы что пали во славу ее.
   Зарево за лесом, по ту сторону ручья,  поднимающееся  над  пеленой  дыма,
теперь освещало всю окрестность. Извилистую полосу тумана оно  превратило  в
золотое облако. На воде мерцали красные отблески,  и  красными  были  камни,
выступавшие из ручья. Но на камнях была кровь; легко раненные запятнали  их,
переходя на другой берег. Мальчик нетерпеливо перебежал по ним через ручей -
он шел навстречу зареву. Остановившись на  том  берегу,  мальчик  обернулся:
идет ли за ним его войско? Оно уже приближалось к  ручью.  Менее  ослабевшие
уже подползли к самой воде и погрузили лица в поток. Трое или четверо из них
лежали, не шевелясь, словно бы без  голов.  При  виде  этого  глаза  ребенка
изумленно расширились. Даже его доверчивое воображение не  могло  постигнуть
столь удивительной живучести. Утолив жажду, эти люди  не  в  силах  были  ни
отползти от воды, ни поднять головы. Они захлебнулись. Позади них на  лесных
полянках маленький полководец увидел все  такое  же  множество  бесформенных
фигур, составлявших его мрачное войско. Однако двигались  теперь  далеко  не
все. Он ободряюще помахал им панамкой и с улыбкой указал мечом на путеводный
огненный столб этого своеобразного Исхода.
   Уверившись в преданности своей армии, мальчик вошел в  полосу  леса,  без
труда  миновал  ее  при  красном  свете  пламени,  перелез  через  изгородь,
перебежал луг, то и дело поворачиваясь,  словно  играя  со  своей  послушной
тенью, и наконец приблизился к развалинам горящего дома.  Повсюду  безлюдье!
Несмотря на яркий свет, вокруг  не  видно  ни  одного  живого  существа.  Но
мальчика это не заботило. Зрелище радовало его, и он, ликуя,  пританцовывал,
подражая пляшущим языкам пламени. Он стал  бегать  вокруг,  пытаясь  собрать
топливо для костра, но все, что он  находил,  оказывалось  слишком  тяжелым,
чтобы бросить в огонь издалека. А жар костра не позволял подойти к  нему  на
близкое расстояние. Отчаявшись, мальчик швырнул в
   --------------------------------(1) Цитата из Библии. Книга Иова. 39, ст.
25.
   костер свой меч - сложил оружие перед превосходящими силами природы.  Его
военная карьера была окончена.
   Мальчик сделал шаг  в  сторону,  и  взгляд  его  упал  на  ряд  надворных
построек, которые были странно знакомы ему, точно он видел  их  когда-то  во
сне. Он застыл на месте, с удивлением разглядывая их, как вдруг плантация  и
окружающий лес завертелись у него перед глазами.  Что-то  сдвинулось  в  его
ребячьем мирке, и окрестность предстала перед ним под новым углом зрения.  В
горящем строении он узнал собственный дом!
   Какое-то мгновение ребенок стоял неподвижно, ошеломленный этим открытием,
а затем, спотыкаясь,  побежал  вокруг  развалин.  По  другую  сторону  дома,
озаряемое пламенем пожара, лежало тело мертвой женщины.  Бледное  лицо  было
запрокинуто кверху, в пальцах разметавшихся рук зажата  вырванная  с  корнем
трава, платье разорвано, в спутанных черных волосах запеклись сгустки крови.
Большая часть лба была снесена, из рваной раны над виском вывалились мозги -
пенистая серая масса, покрытая гроздьями темно-красных пузырьков.
   Это была работа снаряда!
   Ребенок  взволнованно,  растерянно  вскинул  ладошки.  Из  горла  у  него
вырвались какие-то невнятные, дикие звуки, нечто  среднее  между  лопотанием
обезьяны и кулдыканьем индюка, -  жуткое,  нечеловеческое  бормотанье,  язык
дьявола. Ребенок был глухонемой.
   Он  стоял  и  смотрел  перед  собой  на  уничтоженную  жизнь.  Губы   его
вздрагивали.
 
   СРАЖЕНИЕ В УЩЕЛЬЕ КОУЛТЕРА
 
   - Как вы думаете, полковник, захочет ли  ваш  храбрый  Коултер  поставить
здесь одну из своих пушек? - спросил генерал.
   Он, по-видимому, говорил это не вполне серьезно; ясно было, что  ни  один
артиллерист, пусть даже самый храбрый, не захотел бы поставить в этом  месте
свою пушку. Полковник решил, что в словах  командира  дивизии  заключен,  по
всей вероятности, добродушный намек на их недавний разговор,  в  котором  уж
слишком превозносилась храбрость капитана Коултера.
   - Генерал, - с горячностью ответил он. -  Коултер  готов  поставить  свою
пушку где угодно, лишь бы снаряды долетали до этой публики.  -  И  полковник
указал в сторону неприятеля.
   - Тут самое подходящее место, - заметил генерал. Стало быть, он вовсе  не
шутил.
   Место это представляло  собою  впадину,  ущелье  в  остроконечном  горном
хребте. Здесь проходила дорога. Извилистая крутая тропа пробиралась вверх  к
перевалу через редкий лесок, и оттуда уже более пологий спуск  вел  прямо  в
расположение противника. На две мили вправо и влево от ущелья, укрываясь  за
горной цепью, лепилась к отвесным склонам пехота северян, точно придавленная
к ним воздушной струей. Но сюда артиллерия не могла добраться.  Единственным
местом для огневой позиции было дно ущелья, однако оно было настолько узким,
что  его  почти  все  целиком  занимало   полотно   дороги.   Этот   участок
простреливался двумя батареями южан, расположенными чуть пониже, за  ручьем,
в полумиле от горного хребта. Все их орудия, за исключением одного, укрывали
деревья фруктового сада. Одна пушка -  и  это  казалось  дерзким  вызовом  -
стояла  перед   довольно   величественным   особняком,   домом   плантатора.
Выставленное напоказ орудие  находилось  в  относительной  безопасности,  но
только потому, что пехоте федеральной армии было запрещено стрелять. В  этот
чудесный летний день ущелье Коултера,  как  его  потом  назвали,  отнюдь  не
являлось той позицией, на которой артиллерист  "захотел  бы  поставить  свою
пушку".
   Несколько убитых лошадей валялось на дороге; несколько убитых солдат были
уложены рядом на обочине и чуть подальше, у подножья горы.  Один  из  убитых
был интендантом, остальные - кавалеристами из  авангарда  северян.  Генерал,
командовавший дивизией,  и  полковник,  командовавший  бригадой,  со  своими
штабами и свитой верхом въехали  в  ущелье,  чтобы  взглянуть  на  вражеские
орудия, которые незамедлительно скрылись за густыми клубами  дыма.  Вряд  ли
имело смысл интересоваться орудиями,  обладавшими  свойством  каракатицы,  и
потому осмотр длился недолго. По окончании  осмотра,  на  обратном  пути,  и
произошел разговор, частично уже изложенный в начале повествования.
   - Это единственная позиция, с которой мы можем их атаковать, -  задумчиво
повторил генерал.
   Полковник серьезно взглянул на него.
   - Здесь есть место только для одного орудия,  генерал.  Одного  -  против
двенадцати.
   - Совершенно верно. Здесь придется ставить по одному  орудию,  -  ответил
командир дивизии, и  на  лице  его  промелькнуло  некое  подобие  улыбки.  -
Впрочем, ваш храбрый Коултер один стоит целой батареи.
   Это было сказано  уже  явно  ироническим  тоном.  Полковник  почувствовал
досаду, но не нашелся, что ответить. Дух военной субординации  не  допускает
ни резкого, ни даже простого возражения. В  это  время  на  дороге  появился
молодой артиллерийский офицер, который ехал верхом к ущелью в  сопровождении
своего горниста. Это был капитан Коултер. На вид ему было не больше двадцати
трех лет. Он был среднего  роста,  очень  худощав  и  гибок.  В  его  манере
держаться на лошади было что-то сугубо штатское. Лицо капитана  представляло
разительный контраст с лицами окружающих - тонкое, с орлиным  носом,  серыми
глазами и белокурыми усами. Его длинные, слегка спутанные волосы были такими
же светлыми, как усы.  Костюм  его  отличался  явной  небрежностью.  Козырек
потрепанной фуражки был чуть сдвинут  набок,  из-под  мундира,  застегнутого
лишь у портупеи, виднелась рубашка, относительно  чистая,  если  принять  во
внимание условия походной жизни. Но небрежность была только в его  одежде  и
осанке; лицо, напротив, выражало напряженный интерес ко  всему  окружающему.
Взгляд его серых глаз время от времени, точно луч прожектора, скользивший по
окрестностям, был большей частью устремлен на  небосвод  по  другую  сторону
ущелья. Только небо он и мог видеть в том направлении, пока не  добрался  до
верхней части дороги. Приблизившись к дивизионному и бригадному  командирам,
он машинально отдал честь и хотел было  проехать  мимо.  Но  тут  полковник,
повинуясь внезапному побуждению, жестом приказал ему остановиться.
   - Капитан Коултер, - сказал он. - На соседней высоте по ту сторону ущелья
находятся двенадцать вражеских орудий. Если я правильно понял  генерала,  он
приказывает вам доставить сюда пушки и атаковать их.
   Последовало глубокое молчание. Генерал бесстрастно смотрел на  отдаленный
склон,  по  которому  медленно  карабкался  вверх  полк  пехоты,   напоминая
стелющееся  по  колючему  кустарнику  клочковатое   грязно-голубое   облако.
Коултер, казалось, не обращал на генерала никакого внимания. Наконец капитан
заговорил, медленно и с видимым усилием:
   - Вы сказали, на соседней высоте,  сэр?  Пушки  находятся  поблизости  от
дома?
   - А вы, значит, уже тут все осмотрели? Да, пушки стоят у самого дома.
   - И... их необходимо... атаковать? Это приказ? - спросил Коултер хриплым,
срывающимся голосом. Он заметно побледнел.
   Полковник был неприятно поражен. Он искоса взглянул на командира дивизии.
На застывшем, неподвижном лице генерала не дрогнул  ни  единый  мускул.  Оно
казалось  отлитым  из  бронзы.  Спустя  минуту  генерал  ускакал   прочь   в
сопровождении своего штаба и свиты. Полковник,  посрамленный  и  негодующий,
готов был уже отправить капитана Коултера  под  арест,  но  последний  вдруг
сказал что-то вполголоса своему горнисту, отдал честь  и  поскакал  в  глубь
ущелья; спустя некоторое время он снова показался на верхней  части  дороги,
где застыл в неподвижности, приставив к глазам подзорную трубу  и  напоминая
величественную конную статую, четко вырисовывающуюся на фоне неба. Горнист с
сумасшедшей скоростью помчался  в  обратном  направлении  вниз  по  тропе  и
мгновенно исчез в лесу. Вскоре звук его горна послышался из кедровой рощи, и
спустя непостижимо короткое время две шестерки лошадей, поднимая тучи  пыли,
с грохотом потащили вверх пушку и зарядный ящик. Затем пушку сняли с передка
и, не убирая чехла, вручную покатили среди убитых лошадей к роковой вершине.
Взмах руки капитана, несколько молниеносных движений заряжающих - и не успел
отзвучать грохот колес, как большое белое облако пронеслось вниз по склону и
оглушительный залп возвестил о том, что сражение в ущелье Коултера началось.
   Мы не собираемся подробно рассказывать о ходе и отдельных эпизодах  этого
страшного поединка - поединка без  переменного  успеха,  каждый  новый  этап
которого лишь  усугублял  отчаянное  положение  атакующих.  Почти  в  то  же
мгновение, как пушка Коултера метнула, словно вызов, белое облако в  сторону
неприятельской батареи, двенадцать ответных дымков взвилось из-за  деревьев,
окружавших дом плантатора, и двенадцать залпов грянуло в ответ  многократным
эхом. Начиная с
   этой минуты, канониры федеральной армии вели свой безнадежный  бой  среди
ожившего металла, чей полет был быстрее молнии  и  чье  прикосновение  несло
смерть.
   Не желая  быть  свидетелем  усилий,  поддержать  которые  он  не  мог,  и
кровопролития, остановить которое было не в его власти, полковник отъехал на
четверть мили вверх по левому склону, откуда ущелья не было  видно,  и  лишь
грохот да беспрерывно извергающиеся из него клубы дыма делали его похожим на
кратер действующего вулкана. Приставив к глазам подзорную  трубу,  полковник
смотрел на неприятельскую батарею, отмечая результаты огня Коултера  -  если
только Коултер был еще жив и сам направлял его. Видно  было,  что  северяне,
игнорируя те орудия, чье местоположение можно было определить лишь по дымкам
выстрелов, сосредоточили весь свой огонь на пушке, стоящей вне  укрытия,  на
лужайке прямо перед домом плантатора. Через каждые  две-три  секунды  вокруг
этой безрассудно дерзкой пушки рвались снаряды,  пролетая  то  над  нею,  то
сбоку от нее. Некоторые из них  попадали  внутрь  особняка,  судя  по  дыму,
поднимавшемуся над пробитой крышей. Полковник ясно различал лежавшие повсюду
трупы людей и лошадей.
   - Если наши молодцы натворили таких дел с одной  пушкой,  то  как  же  им
самим должно быть дьявольски жарко от двенадцати!  -  воскликнул  полковник,
обращаясь к одному из оказавшихся  поблизости  адъютантов.  -  Отправляйтесь
туда и передайте командиру орудия мои поздравления. Он точно ведет огонь.
   Повернувшись к своему начальнику штаба, он сказал:
   - А вы  заметили,  черт  возьми,  с  какой  неохотой  Коултер  подчинился
приказу?
   - Да, сэр, заметил.
   - Пожалуйста, не говорите об этом никому. Не думаю, чтобы генерал вздумал
его обвинять. У него самого будет, вероятно, немало хлопот,  когда  придется
объяснять, чего ради он устроил это оригинальное развлечение для  арьергарда
отступающего противника.
   Молодой офицер, запыхавшись, взбирался к ним вверх по склону. Едва  успев
взять под козырек и с трудом переводя дыхание, он проговорил;
   - Полковник, по приказанию полковника  Хармона  я  прибыл  сообщить,  что
пушки противника находятся от нас на расстоянии ружейного  выстрела.  Многие
из них прекрасно видны с различных пунктов горного склона. Командир  бригады
взглянул на посланца, не проявив ни малейшего интереса к его словам.
   - Я знаю, - спокойно ответил он.
   Молодой адъютант был явно озадачен.
   - Полковник  хотел  бы  получить  разрешение  утихомирить  эти  пушки,  -
пробормотал он.
   - И я бы этого  хотел,  -  все  так  же  спокойно  ответил  полковник.  -
Передайте мой привет полковнику Хармону и скажите, что  приказ  генерала  не
стрелять все еще остается в силе.
   Адъютант отдал честь и удалился. Полковник вдавил каблуки в землю,  круто
повернулся и снова стал смотреть на вражеские орудия.
   - Полковник, - сказал начальник штаба, - не знаю, следует ли мне говорить
об этом, но, по-моему, за всей этой историей с Коултером что-то кроется.  Не
приходилось ли вам слышать о том, что капитан Коултер - уроженец Юга?
   - Нет. А он действительно родом с Юга?
   - Я слыхал, что прошлым летом дивизия, которой тогда командовал  генерал,
находилась поблизости  от  дома  Коултера...  Они  несколько  недель  стояли
лагерем в этих местах, и...
   - Слушайте! - прервал его полковник, предостерегающе подняв  руку.  -  Вы
слышите?
   Пушка северян молчала. Офицеры штаба, ординарцы, ряды  пехоты  за  горной
цепью - все напряженно прислушивались и  смотрели  на  кратер  вулкана,  над
которым больше не клубился дым и лишь взлетали легкие  облачка  от  рвущихся
вражеских снарядов. Затем послышался звук горна, отдаленный  стук  колес,  и
спустя минуту канонада возобновилась с удвоенной силой. Разбитое орудие было
заменено новым.
   - Так вот, - сказал начальник  штаба,  продолжая  прерванный  рассказ,  -
генерал  познакомился  с  семейством  Коултера.   И   там   вышла   какая-то
неприятность. Не знаю точно, в чем дело, - кажется, из-за жены Коултера. Она
- ярая сецессионистка(1), как, впрочем,  и  вся  их  семья,  за  исключением
Коултера.  Но  она  прекрасная  жена  и  настоящая  леди.  В  штаб  главного
командования поступила жалоба, и  генерал  был  переведен  в  нашу  дивизию.
Странно, что к этой же дивизии приписали потом и батарею Коултера.
   Полковник поднялся с обломка скалы, на  котором  они  сидели.  Глаза  его
пылали благородным негодованием.
   - Послушайте, Моррисон, -  сказал  он,  глядя  прямо  в  лицо  болтливому
офицеру. - Кто рассказал вам эту историю, джентльмен или сплетник?
   ----------------------(1) Сецессионисты (от лит. secessio - отделение)  -
сторонники  отделения  Южных  рабовладельческих  штатов  от  США  в   период
гражданской войны 1861-1865 годов. В 1861 году сецессионисты подняли мятеж и
провозгласили создание Конфедеративных Штатов Америки.
   - Я бы не хотел без особой надобности сообщать, кто мне ее  рассказал.  -
Начальник штаба слегка покраснел. - Но я готов поклясться,  что  в  основном
все это сущая правда.
   Полковник повернулся к стоящей в отдалении группе адъютантов.
   - Лейтенант Уильямс! - закричал он. Один из офицеров отделился от группы,
подошел к полковнику и, отдав честь, сказал:
   - Простите, полковник, я думал, вас поставили  в  известность.  Лейтенант
Уильямс убит там, около орудия. Что прикажете, сэр?
   Лейтенант Уильямс был тем самым  адъютантом,  который  имел  удовольствие
передать командиру орудия поздравления полковника.
   - Ступайте, - приказал полковник, - и немедленно распорядитесь об  отходе
орудия. Постойте! Я пойду сам.
   И он. рискуя сломать себе шею, ринулся вниз по крутому спуску прямо через
валуны и колючий кустарник, туда, где открывался проход  в  ущелье  с  тыла.
Сопровождающие в замешательстве и беспорядке последовали за ним. У  подножья
склона они сели на поджидавших лошадей, рысью поскакали по дороге и свернули
в ущелье. Зрелище, открывшееся им, было ужасно.
   В узкой теснине, где едва могла уместиться одна пушка,  валялись  обломки
по меньшей мере четырех орудий. Все, следившие за боем издали,  не  заметили
того момента, когда  были  заменены  эти  пушки.  И  лишь  замена  последней
привлекла их внимание, так как на батарее  уже  не  хватало  свободных  рук,
чтобы сделать это, не прерывая  стрельбы.  Обломки  орудий  громоздились  по
обочинам дороги; люди с трудом расчистили  проход  между  грудами  железа  и
поставили там пятую пушку, которая  теперь  вела  огонь.  Люди?..  Нет,  они
походили, скорее, на дьяволов из преисподней!  Все  были  без  фуражек,  все
обнажены до пояса. Их покрытые испариной тела были черны от пороховых  пятен
и обрызганы кровью. Они, точно одержимые, забивали заряд, орудовали банником
и шнуром. Всякий раз после отката орудия они, упираясь в  колеса  распухшими
плечами и окровавленными руками, толкали его на прежнее место.  Здесь  никто
не отдавал приказаний.  Среди  чудовищного  грохота  залпов,  визга  летящих
осколков и обломков дерева их все равно нельзя было  бы  слышать.  Офицеров,
если они и были здесь, невозможно было отличить  от  солдат.  Все  трудились
наравне. Каждый стоял на своем месте, пока был в  состоянии.  Смочив  ствол,
орудие заряжали, зарядив, устанавливали прицел и стреляли.  Полковник  вдруг
увидел нечто такое, чего ему еще никогда не доводилось видеть,  несмотря  на
богатый военный опыт, - нечто ужасное и
   противоестественное: из жерла  пушки  текла  кровь!  Канониры  не  успели
поднести воду, и человек, смачивавший ствол, обмакнул губку  в  лужу  крови,
натекшей из раны его товарища. Все работали слаженно, не  сталкиваясь  и  не
мешая друг другу. Каждый знал, что  ему  нужно  делать.  Когда  один  падал,
другой, выглядевший чуть почище, вырастал, точно  из-под  земли,  и  заменял
убитого, чтобы потом, в свою очередь, пасть самому.
   Вперемешку с останками  орудий  лежали  останки  людей.  Трупы  были  под
грудами обломков, поверх их и рядом с ними.  А  по  дороге  в  сторону  тыла
двигалась страшная процессия - на руках и коленях  ползли  раненые,  которые
еще в силах были передвигаться. Полковник - он из сострадания отправил  свою
свиту вправо, в обход - вынужден был ехать по телам явных  мертвецов,  чтобы
не раздавить тех, кто был мертв только  наполовину.  Он  спокойно  въехал  в
самое пекло, остановился около орудия и, ничего не видя в  дыму  только  что
прозвучавшего выстрела, ощупью коснулся щеки  человека,  державшего  банник.
Тот,  вообразив  себя  убитым,  немедленно  упал.  Какой-то   страшный   дух
преисподней вынырнул из ды