дно
время с телом, но спустя какой-то срок снова появляется на земле, и всегда в
тех местах, где погребено тело.
 
   Я размышлял над этими словами, принадлежащими Хали(1) (упокой Господь его
душу), пытаясь до конца  постичь  их  смысл,  как  человек,  который  уловив
значение сказанного, вопрошает  себя,  нет  ли  тут  еще  другого,  скрытого
смысла. Размышляя так, я не замечал, куда бреду, пока  внезапно  хлестнувший
мне в лицо холодный ветер не вернул меня к действительности. Оглядевшись,  я
с  удивлением  заметил,  что  все  вокруг  мне  незнакомо.  По  обе  стороны
простиралась  открытая  безлюдная  равнина,  поросшая  высокой,   давно   не
кошенной, сухой травой, которая шуршала и вздыхала под осенним ветром, - Бог
знает какое таинственное и тревожное значение заключалось в этих вздохах. На
большом  расстоянии  друг  от  друга  возвышались  темные  каменные  громады
причудливых очертаний; казалось, есть между ними какое-то тайное согласие  и
они обмениваются  многозначительными  зловещими  взглядами,  вытягивая  шеи,
чтобы не пропустить какого-то  долгожданного  события.  Тут  и  там  торчали
иссохшие   деревья,   словно   предводители   этих   злобных   заговорщиков,
притаившихся в молчаливом ожидании.
   Было, должно быть, далеко  за  полдень,  но  солнце  не  показывалось.  Я
отдавал себе отчет в том, что воздух сырой и промозглый, но ощущал  это  как
бы умственно, а не физически - холо---------------------(1) Хали - псевдоним
индийского писателя Алтафа Хусейна (1837-1914).
   да я  не  чувствовал.  Над  унылым  пейзажем,  словно  зримое  проклятие,
нависали пологом низкие  свинцовые  тучи.  Во  всем  присутствовала  угроза,
недобрые  предзнаменования  -  вестники  злодеяния,  признаки  обреченности.
Кругом ни птиц, ни зверей, ни насекомых. Ветер стонал в голых сучьях мертвых
деревьев, серая трава, склоняясь к земле, шептала ей свою страшную тайну.  И
больше ни один звук, ни одно движение не нарушали мрачного покоя безотрадной
равнины.
   Я  увидел  в  траве  множество  разрушенных  непогодой  камней,   некогда
обтесанных рукой человека. Камни растрескались, покрылись  мхом,  наполовину
ушли в землю. Некоторые лежали плашмя, другие торчали в разные  стороны,  ни
один не стоял прямо. Очевидно, это были надгробья, но  сами  могилы  уже  не
существовали, от них не осталось ни холмиков, ни  впадин  -  время  сровняло
все.  Кое-где  чернели  более  крупные  каменные  глыбы:  там   какая-нибудь
самонадеянная  усыпальница,  какой-нибудь  честолюбивый   памятник   бросали
тщетный вызов забвению. Такими древними казались эти  развалины,  эти  следы
людского тщеславия, знаки привязанности  и  благочестия,  такими  истертыми,
разбитыми и запятнанными, и до того пустынной, заброшенной и всеми позабытой
была эта местность, что я невольно вообразил себя первооткрывателем кладбища
какого-то доисторического племени, от которого не сохранилось даже названия.
   Углубленный в  эти  мысли,  я  совсем  забыл  обо  всех  предшествовавших
событиях и вдруг подумал: "Как я сюда попал?"
   Минутное размышление - и я нашел разгадку (хотя  весьма  удручающую)  той
таинственности, какой облекла моя фантазия все, что я здесь видел и  слышал.
Я был болен. Я вспомнил, как меня  терзала  жестокая  лихорадка  и  как,  по
рассказам моей семьи, в бреду я  беспрестанно  требовал  свободы  и  свежего
воздуха и родные насильно удерживали меня в постели,  не  давая  убежать  из
дома. Но я все-таки обманул бдительность врачей и близких и теперь  очутился
- но где же? Этого я не знал. Ясно было, что  я  зашел  довольно  далеко  от
родного города - старинного прославленного города Каркозы.
   Ничто не указывало на присутствие здесь человека; не видно было дыма,  не
слышно собачьего лая, мычания коров, голосов играющих детей - ничего,  кроме
тоскливого кладбища, окутанного тайной и ужасом, порожденными  моим  больным
воображением. Неужели у меня снова начинается горячка и  не  от  кого  ждать
помощи? Не было ли все окружающее игрой больного  ума?  Я  выкрикивал  имена
жены и детей, я искал их невидимые руки, пробираясь среди обломков камней по
увядшей, омертвелой траве.
   Шум позади заставил меня обернуться. Ко мне приближался  хищный  зверь  -
рысь.
   "Если я снова свалюсь в  лихорадке  здесь,  в  этой  пустыне,  рысь  меня
растерзает!" - пронеслось у меня в голове.
   Я бросился к ней с громкими воплями. Рысь невозмутимо пробежала  мимо  на
расстоянии вытянутой руки и скрылась за  одним  из  валунов.  Минуту  спустя
невдалеке, словно из-под земли, вынырнула голова человека, -  он  поднимался
по склону низкого холма, вершина которого едва  возвышалась  над  окружающей
равниной. Скоро и  вся  его  фигура  выросла  на  фоне  серого  облака.  Его
обнаженное тело прикрывала одежда из шкур. Нечесаные волосы висели  космами,
длинная борода свалялась. В одной руке он держал лук и стрелы,  в  другой  -
пылающий факел, за  которым  тянулся  хвост  черного  дыма.  Человек  ступал
медленно и осторожно, словно боясь провалиться в могилу, скрытую  в  высокой
траве. Странное видение удивило меня, но не напугало,  и,  направившись  ему
наперерез, я приветствовал его:
   - Да хранит тебя Бог!
   Как будто не слыша, он продолжал свой путь, даже не замедлив шага.
   - Добрый незнакомец, - продолжал я, - я болен,  заблудился.  Прошу  тебя,
укажи мне дорогу в Каркозу.
   Человек прошел мимо и, удаляясь, загорланил дикую песню на незнакомом мне
языке. С ветки полусгнившего дерева зловеще  прокричала  сова,  в  отдалении
откликнулась другая. Поглядев вверх, я увидел в разрыве облаков Альдебаран и
Гиады. Все указывало на то, что наступила ночь:  рысь,  человек  с  факелом,
сова. Однако я видел их ясно, как днем, - видел даже звезды,  хотя  не  было
вокруг ночного мрака! Да, я видел, но сам был  невидим  и  неслышим.  Какими
ужасными чарами был я заколдован?
   Я присел на корни высокого дерева, чтобы обдумать свое положение.  Теперь
я убедился, что безумен, и все же в  убеждении  моем  оставалось  место  для
сомнения. Я  не  чувствовал  никаких  признаков  лихорадки.  Более  того,  я
испытывал неведомый мне дотоле прилив  сил  и  бодрости,  некое  духовное  и
физическое возбуждение. Все мои  чувства  были  необыкновенно  обострены:  я
ощущал плотность воздуха, я слышал тишину.
   Обнаженные корни  могучего  дерева,  к  стволу  которого  я  прислонился,
сжимали в своих объятьях гранитную плиту, уходившую одним концом под дерево.
Плита, таким образом, была  несколько  защищена  от  дождей  и  ветров,  но,
несмотря на это, изрядно пострадала. Грани ее затупились, углы были  отбиты,
поверхность изборождена глубокими трещинами  и  выбоинами.  Возле  плиты  на
земле  блестели  чешуйки  слюды  -  следствие  разрушения.  Плита   когда-то
покрывала могилу, из которой много веков назад выросло дерево. Жадные  корни
давно опустошили могилу и взяли плиту в плен.
   Внезапный ветер сдул с нее  сухие  листья  и  сучья:  я  увидел  выпуклую
надпись и нагнулся, чтобы прочитать ее. Боже милосердный!  Мое  полное  имя!
Дата моего рождения! Дата моей смерти!
   Горизонтальный луч пурпурного света упал на ствол дерева  в  тот  момент,
когда, охваченный ужасом, я вскочил на ноги. На востоке вставало  солнце.  Я
стоял между деревом и огромным багровым солнечным диском - но на  стволе  не
было моей тени!
   Заунывный  волчий  хор  приветствовал  утреннюю  зарю.  Волки  сидели  на
могильных холмах и  курганах  поодиночке  и  небольшими  стаями;  до  самого
горизонта я видел перед собою волков. И тут я понял, что стою на  развалинах
старинного и прославленного города Каркозы!
   Таковы  факты,  переданные  медиуму  Бейроулзу   духом   Хосейба   Аллара
Робардина.
 
   АРЕСТ
 
   Оррину  Брауэру  из  Кентукки,  убившему  своего   шурина,   удалось-таки
вырваться из  рук  правосудия.  Он  бежал  ночью  из  окружной  тюрьмы,  где
находился в ожидании суда, оглушив охранника  железным  прутом  от  решетки,
взяв у него ключи  и  отперев  ими  входную  дверь.  Так  как  охранник  был
безоружен, Брауэру нечем было защищать вновь обретенную  свободу.  Выйдя  из
города, он имел глупость углубиться в лес; дело происходило много лет назад,
когда места там были более глухие, чем сейчас.
   Ночь настала довольно темная,  безлунная  и  беззвездная,  и,  не  будучи
местным  жителем  и  не  зная  окрестностей,  Брауэр,  конечно   же,   мигом
заблудился. Он не знал, удаляется он от города или приближается к нему, -  а
ведь это было для Оррина Брауэра немаловажно. Он понимал, что в любом случае
толпа горожан со сворой ищеек скоро нападет на  его  след  и  что  шансы  на
спасение невелики; но помогать преследователям он не  хотел.  Каждый  лишний
час свободы что-нибудь да значил.
   Вдруг впереди него показалась заброшенная дорога, и,  выйдя  на  нее,  он
увидел поодаль смутную фигуру человека, неподвижно стоящего во мраке. Бежать
было поздно; Брауэру было ясно, что, сделай он движение в сторону леса,  его
бы, как он сам потом выразился, "нафаршировали свинцом".  Двое  стояли  друг
против друга, словно вросли в землю; у Брауэра сердце готово было выпрыгнуть
из груди, у другого - что касается другого, его чувства нам неизвестны.
   Секунду спустя - а, может, час спустя -  из-за  тучи  вынырнула  луна,  и
беглец увидел, как стоящее перед ним зримое воплощение Закона, подняв  руку,
властно указывает пальцем ему за спину. Он понял. Повернувшись,  он  покорно
пошел в  указанном  направлении,  не  глядя  ни  вправо,  ни  влево  и  едва
осмеливаясь дышать; спина его, ожидавшая свинца, так и ныла.
   Брауэр был один из самых дерзких преступников, что  когда-либо  болтались
на веревке;  об  этом  свидетельствует  хотя  бы  то,  с  каким  риском  для
собственной жизни и как хладнокровно убил он шурина. Здесь не место об  этом
рассказывать, поскольку все обстоятельства убийства подробно разбирались  на
суде; заметим лишь, что его спокойствие перед  лицом  смертельной  опасности
смягчило сердца некоторых присяжных и едва не
   спасло его от петли. Но что поделаешь? Когда храбрый человек побежден, он
покоряется.
   Так и шли они через лес по  заброшенной  дороге,  приближаясь  к  тюрьме.
Только раз решился Брауэр обернуться  -  в  этот  миг  сам  он  находился  в
глубокой тени, а другой, он знал, был освещен луной. И он увидел, что за ним
идет Бертон Дафф, тюремный охранник, бледный как смерть и с темным рубцом от
железного прута через весь лоб. Больше Оррин Брауэр назад не глядел.
   Наконец они вошли в город, улицы  которого  были  пусты,  хотя  все  окна
горели; в нем остались только  женщины  и  дети,  а  они  сидели  по  домам.
Преступник направился прямо в тюрьму. Он подошел к ее главному входу, взялся
за ручку массивной железной двери, толкнул, не дожидаясь приказа, и,  войдя,
оказался в окружении полудюжины вооруженных людей. Тут он  оглянулся.  Сзади
никого не было.
   На столе в тюремном коридоре лежало мертвое тело Бертона Даффа.
 
   ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ СТЭЛИ ФЛЕМИНГА
 
   Из двоих собеседников один был пациент, другой - врач.
   - Хоть я и послал за вами, доктор, - сказал пациент, -  мне  не  очень-то
верится, что вы в состоянии мне  помочь.  Может  быть,  вы  знаете  хорошего
психиатра? Похоже, я слегка того.
   - По вашему виду не скажешь, - заметил врач.
   - Но посудите  сами:  меня  преследуют  галлюцинации.  Ночь  за  ночью  я
просыпаюсь и вижу в своей комнате большого  черного  ньюфаундленда  с  белой
передней лапой. Сидит и глаз с меня не сводит.
   -  Вы  говорите,  просыпаетесь.  А  вы  уверены?  За  галлюцинации  часто
принимают обычные сновидения.
   - Да нет, безусловно, просыпаюсь. Потом лежу, иной раз долго, и смотрю на
собаку в упор, как она на меня, - я всегда оставляю  горящий  ночник.  Когда
терпение мое кончается, я сажусь в постели - и собаки как не бывало!
   - Хм, хм. А как она на вас смотрит?
   - Злобно. Разумеется, я знаю, что у животного  в  неподвижном  состоянии,
если оно настоящее, а не нарисованное, выражение глаз всегда одно и  то  же.
Но ведь это не  животное,  а  выдумка,  химера.  Согласитесь,  ньюфаундленды
выглядят довольно добродушно. А этот явно не такой, как все.
   - От моего диагноза пользы было бы мало. Я не ветеринар.
   Врач засмеялся над свой собственной шуткой, но, смеясь, непрерывно  косил
глаз на пациента. Вдруг он сказал:
   - Флеминг, собака, как вы ее описали, напоминает собаку покойного Отуэлла
Бартона.
   Флеминг  приподнялся  в  кресле,  потом  снова  сел,  пытаясь   сохранить
равнодушный вид.
   - Я знал Бартона,  -  сказал  он.  -  Припоминается...  Газеты,  кажется,
писали... Не было ли в его смерти чего-нибудь подозрительного?
   Врач теперь испытующе смотрел пациенту прямо в глаза. Он ответил:
   - Три года назад тело  Отуэлла  Бартона,  вашего  старого  недруга,  было
найдено в лесу неподалеку от его дома - и от вашего тоже.  Он  был  заколот.
Никаких улик не обнаружили и никого не арестовали. У разных людей  возникали
разные версии. Были и у меня кое-какие догадки. А у вас?
   - У меня? Бог с вами, да что я мог об этом знать? Вы  же  помните,  почти
сразу после смерти я уехал в Европу - нет, пожалуй, я уехал  чуть  погодя  и
вернулся всего несколько недель назад - откуда у меня возьмутся догадки?  По
правде говоря, у меня все это из головы вылетело. Так что же насчет собаки?
   - Она первая отыскала тело. И сдохла от голода на его могиле.
   Мы  не  знаем,   что   за   непреложный   закон   управляет   "случайными
совпадениями". И Стэли  Флеминг  не  знал,  иначе  он  не  вскочил  бы,  как
ошпаренный, когда через открытое окно с вечерним дуновением до него  донесся
далекий заунывный  вон  собаки.  Под  пристальным  взглядом  врача  он  стал
расхаживать взад и вперед по комнате; вдруг, резко остановившись прямо перед
ним, он чуть ли не закричал:
   - Какое все это имеет отношение к моей болезни, доктор Холдермен? Вы что,
забыли, зачем приглашены?
   Врач встал, положил руку пациенту на плечо и мягко сказал:
   - Простите меня. Я не могу поставить диагноз сразу - надеюсь, завтра  все
прояснится. Ложитесь-ка спать, да оставьте дверь незапертой.  Я  посижу  тут
ночь, полистаю ваши книги.  Вы  сможете  в  случае  чего  позвать  меня,  не
вставая?
   - Да, тут есть электрический звонок. -  Прекрасно.  Если  что-нибудь  вас
потревожит, нажмите кнопку, но не садитесь. Спокойной ночи.
   Уютно устроившись в  кресле,  доктор  вперил  взгляд  в  тлеющие  угли  и
глубоко, надолго  задумался;  впрочем,  ничего  существенного  он,  по  всей
видимости, не надумал, ибо то и дело вставал,  открывал  дверь,  ведущую  на
лестницу, внимательно вслушивался и затем  вновь  усаживался  в  кресло.  Но
спустя некоторое время его сморил сон, и очнулся он уже после  полуночи.  Он
поворошил угли в камине, взял со стола книгу, посмотрел название.  Это  были
"Размышления" Деннекера. Он открыл том наудачу и прочел следующее:
   "Поелику волею Божией всякая плоть заключает в себе дух и посему обладает
духовной силой, также и дух наделен плотскою силой, даже  когда  он  покинул
плоть и обитает наособицу, доказательством чему  служат  многие  злодейства,
совершаемые привидениями и лемурами. Иные полагают даже, что злой дух  не  в
одном человеческом, но и в зверином облике обитать может, и..."
   Чтение прервал громкий удар, потрясший  весь  дом,  словно  упало  что-то
тяжелое. Врач отбросил книгу, выбежал из комнаты и ринулся вверх по лестнице
в спальню Флеминга. Он толкнул дверь, но она,  вопреки  его  указанию,  была
заперта. Он налег на нее плечом с такой силой, что она распахнулась. На полу
рядом с измятой  постелью  в  ночной  пижаме  лежал  Флеминг  и  корчился  в
последних судорогах.
   Доктор приподнял голову умирающего и увидел рану на шее. - Я  обязан  был
это предвидеть, - сказал он вслух, полагая,  что  Флеминг  наложил  на  себя
руки.
   Посмертное же обследование обнаружило явственные следы  звериных  клыков,
разорвавших яремную вену.
   Но зверя-то никакого не было...
 
   СРЕДНИЙ ПАЛЕЦ ПРАВОЙ НОГИ
 
   1
   Ни для кого не секрет, что в старом доме  Мэнтона  водятся  призраки.  Ни
один непредвзятый человек, живет ли он в соседнем селении или даже в  городе
Маршалле, удаленном  от  дома  на  целую  милю,  не  позволит  себе  в  этом
усомниться. Недоверие - удел лишь тех упрямцев, которых обязательно окрестят
"сумасбродами",   как   только    это    меткое    словцо    проникнет    на
высокоинтеллектуальные страницы маршаллской "Эдванс".  О  том,  что  в  доме
обитают привидения, свидетельствуют,  во-первых,  беспристрастные  очевидцы,
во-вторых, и, может быть, красноречивее  всего  -  сам  дом.  Свидетельством
первых, разумеется,  можно  пренебречь  по  одной  из  тысячи  разнообразных
причин, на которые так скор наш изобретательный разум, но  с  тем,  что  так
зримо и материально, не поспоришь.
   Едва ли рассудительные люди решатся отрицать, например, тот факт, что вот
уже десять лет в доме Мэнтона не живет ни единая живая душа, вследствие чего
и главное здание, и служебные постройки медленно, но  неуклонно  приходят  в
упадок. Дом стоит на вырубке немного в стороне от дороги между  Маршаллом  и
Харристоном, в самой глухой ее части. Когда-то  здесь  была  ферма,  на  что
указывают догнивающие обломки забора. Давно  не  ведавшая  плуга  каменистая
земля заросла куманикой. Дом еще в сравнительно  приличном  состоянии,  хотя
изрядно разукрашен непогодой и крайне  нуждается  в  услугах  стекольщика  -
подрастающее  мужское  поколение  таким   своеобразным   способом   выразило
неодобрение этому жилищу без жильцов. Дом - двухэтажный,  почти  квадратный,
единственный вход - с фасада. По обеим сторонам от  входной  двери  -  окна,
забитые досками до самого верха. Над ними  еще  два  точно  таких  же  окна,
только уже ничем не защищенные и служащие лишь для  того,  чтобы  пропускать
свет и дождь в  комнаты  второго  этажа.  Повсюду  буйные  заросли  травы  и
бурьяна; несколько деревьев, посаженных когда-то для защиты от солнца, из-за
постоянных ветров выросли кривобокими - кажется, что они пытаются убежать. В
общем, как сострили как-то  в  "Эдванс",  "предположение,  что  дом  Мэнтона
населен привидениями - единственный логичный вывод, который можно  построить
на данном фундаменте". То обстоятельство, что  именно  здесь  однажды  ночью
около десяти лет назад мистер Мэнтон счел нужным перерезать горло своей жене
и двум маленьким детям, - после чего  поспешно  перебрался  в  другой  конец
страны, - несомненно, также способствовало формированию  у  местных  жителей
представления о том, что это место как  нельзя  лучше  подходит  для  всяких
таинственных явлений.
   Вот к этому-то дому и подъехали однажды летним вечером четверо  мужчин  в
экипаже. Трое  быстро  вылезли,  и  тот,  кто  правил,  привязал  лошадей  к
единственному уцелевшему столбу забора. Четвертый не сдвинулся с места.
   - Идемте, - позвал один из его спутников, подходя к нему, в то время  как
двое других уже шагали к дому, - приехали.
   Тот, к кому обратились, даже не шевельнулся.
   - Проклятье, - хрипло проговорил он  наконец,  -  все  это,  конечно,  не
случайность, и, сдается, вы тоже приложили к этому руку.
   - Может, и  так,  -  отвечал  провожатый,  глядя  ему  прямо  в  глаза  с
нескрываемым презрением. - Но, как вы помните,  выбор  места  был  с  вашего
согласия  оставлен  за  другой  стороной.  Разумеется,   если   вы   боитесь
привидений...
   - Я ничего не боюсь, - резко оборвал мужчина, снова выругался и  спрыгнул
на землю.
   Вскоре они догнали остальных. К этому моменту  один  из  тех  двоих,  что
подошли к дому первыми, уже отпер входную дверь. Это было отнюдь не просто -
и замок, и петли основательно проржавели.  Все  вошли.  Внутри  было  совсем
темно, но тот, кто открыл дверь, достал из кармана свечу и чиркнул  спичкой.
Затем он распахнул дверь, расположенную справа от входа, и они  оказались  в
большой кв