была  отбита;
когда и здесь орудия смолкли, воцарилась полная тишина.
 
   6. Почему, когда вас оскорбит А, не обязательно
   сейчас же оскорблять В
   Генерал Мастерсон въехал в редут.  Солдаты,  собравшись  кучками,  громко
разговаривали  и  жестикулировали.  Они  показывали   друг   другу   убитых,
перебегали от трупа к  трупу.  Они  оставили  без  присмотра  свои  грязные,
накалившиеся орудия,  забыли,  что  нужно  надеть  плащи.  Они  подбегали  к
брустверу и выглядывали наружу,  а  некоторые  соскакивали  в  ров.  Человек
двадцать собрались вокруг знамени, в которое крепко вцепился руками мертвец.
   - Ну, молодцы, - весело сказал генерал, - пришлось вам потрудиться.
   Они застыли на месте; никто не ответил;  появление  высокого  начальства,
казалось, смутило и встревожило их.
   Не слыша ответа  на  свое  милостивое  обращение,  обходительный  генерал
просвистел  два-три  такта  популярной  песенки  и,  подъехав  к  брустверу,
посмотрел поверх его на убитых. Через секунду  он  рывком  повернул  коня  и
поскакал прочь от насыпи, ища кого-то глазами. На хоботе одного  из  лафетов
сидел офицер и курил сигару. Когда генерал  подлетел  к  нему,  он  встал  и
спокойно отдал честь.
   - Капитан Рэнсом! - Слова  сыпались  резко  и  зло,  как  удары  стальных
клинков. - Вы стреляли по нашим солдатам - по нашим солдатам, сэр;  вы  меня
слышите? Бригада Харта!
   - Генерал, я это знаю.
   - Знаете? Вы  это  знаете,  и  вы  спокойно  сидите  и  курите!  О  черт,
Гамильтон, тут есть от чего выйти из себя.  -  Эти  слова  были  обращены  к
начальнику  полевой  жандармерии.  -  Сэр...  капитан  Рэнсом,   потрудитесь
объяснить, почему вы стреляли по своим?
   - Этого я не могу объяснить. В полученный мною  приказ  эти  сведения  не
входили.
   Генерал явно не понял ответа.
   - Кто первый открыл огонь, вы или генерал Харт? - спросил он.
   - Я.
   - И неужели вы не знали... неужели вы не видели, сэр, что бьете по своим?
   Ответ он услышал поразительный:
   - Я это знал, генерал. Насколько я понял, меня это не касалось.
   Потом, прерывая мертвое молчание, последовавшее за его словами, добавил:
   - Справьтесь у генерала Камерона.
   - Генерал Камерон убит, сэр, он мертв - мертв, как вот эти несчастные. Он
лежит вон там, под деревом. Вы что же, хотите сказать, что он тоже причастен
к этому ужасному делу?
   Капитан Рэнсом не отвечал. На  громкий  разговор  собрались  его  солдаты
послушать, чем кончится дело. Они  были  до  крайности  взволнованы.  Туман,
немного рассеявшийся от выстрелов, теперь снова окутывал их так плотно,  что
они сходились все теснее, пока около сидевшего  на  коне  судьи  и  спокойно
стоявшего перед ним обвиняемого почти не осталось  свободного  пространства.
Это был самый неофициальный полевой суд в  мире,  но  все  чувствовали,  что
официальное  разбирательство,  которое  не  замедлит   последовать,   только
подтвердит его решение. Он не имел юридической силы, но был знаменателен как
пророчество.
   - Капитан  Рэнсом!  -  воскликнул  генерал  гневно,  хотя  в  его  голосе
слышалась почти что мольба.  -  Если  вы  можете  добавить  что-нибудь,  что
показало бы ваше необъяснимое поведение в более благоприятном  свете,  прошу
вас, сделайте это.
   Совладав с  собой,  великодушный  солдат  хотел  найти  оправдание  своей
бессознательной симпатии  к  этому  храброму  человеку,  которому  неминуемо
грозила позорная смерть.
   - Где лейтенант Прайс? - спросил капитан.
   Названный офицер выступил вперед; окровавленная повязка на лбу  придавала
его смуглому мрачному лицу очень неприятный вид. Он понял  смысл  вопроса  и
заговорил, не дожидаясь приглашения. Он не смотрел на капитана, и слова  его
были обращены к генералу:
   - Во время боя я увидел, как  обстоит  дело,  и  поставил  в  известность
командира батареи. Я осмелился настаивать на том,  чтобы  прекратить  огонь.
Меня оскорбили и отослали на место.
   - Известно ли вам что-нибудь о приказе, согласно которому я действовал? -
спросил капитан.
   - Ни о каких приказах, согласно которым мог действовать командир батареи,
- продолжал лейтенант, по-прежнему обращаясь к генералу, - мне  не  известно
ничего.
   Капитан Рэнсом почувствовал, что земля ускользает у него  из-под  ног.  В
этих жестоких  словах  он  услышал  голос  судьбы;  голос  говорил  холодно,
равнодушно, размеренно: "Готовьсь, целься, пли!" - и он чувствовал, как пули
разрывают на клочки его сердце. Он слышал, как падает  со  стуком  земля  на
крышку его гроба и (если будет на то милость Всевышнего), как птица поет над
забытой могилой. Спокойно отцепив шпагу, он передал  ее  начальнику  полевой
жандармерии.
 
   ГЛАЗА ПАНТЕРЫ
 
   1. Не все безумные вступают в брак
   Мужчина и женщина - природа позаботилась об  этой  встрече  -  в  сумерки
сидели на каменной скамье. Мужчина был средних лет, стройный, загорелый, как
пират, задумчивый, как поэт,  -  человек,  мимо  которого  не  пройдешь,  не
оглянувшись. Женщина - молодая, белокурая, изящная; что-то  в  ее  фигуре  и
движениях наводило на эпитет "гибкая". Она была  в  сером  платье,  усеянном
причудливыми темными крапинками. Трудно было сказать, красива она  или  нет,
ибо внимание прежде  всего  приковывали  ее  глаза:  серо-зеленые,  длинные,
узкие, определить их выражение было невозможно. Но как бы то  ни  было,  они
вызывали тревогу. Такие глаза могли быть у Клеопатры.
   Мужчина и женщина разговаривали.
   - Видит Бог, - сказала женщина, - я люблю вас. Но выйти за вас замуж я не
могу, нет, не могу.
   - Айрин, вы мне это не раз говорили, но не сказали, почему. Я имею  право
знать, хочу понять,  почувствовать  и  доказать  твердость  духа,  если  это
понадобится. Скажите же мне, почему?
   - Почему я люблю вас?
   Женщина улыбалась, несмотря на слезы  и  бледность.  Но  мужчина  не  был
расположен шутить.
   - Нет, это не требует объяснения. Почему вы отказываетесь выйти  за  меня
замуж? Я имею право знать. Я должен знать. И я узнаю!..
   Он поднялся и стоял перед ней, сжав руки; его взгляд выражал упрек, может
быть, даже угрозу. Казалось, в своем желании узнать  причину  он  готов  был
задушить ее.
   Она  больше  не  улыбалась,  а  пристально  глядела  ему  прямо  в  глаза
неподвижным, застывшим взглядом, не выражавшим никакого чувства.  И  все  же
что-то в ее взгляде укротило его негодование и заставило его вздрогнуть.
   - Вы непременно хотите узнать? - спросила она тоном таким  же  совершенно
безразличным, как и ее остановившийся взгляд.
   - Непременно - если я прошу не слишком много. По-видимому, этот властелин
готов был  поступиться  некоторой  долей  своей  власти  над  подобным  себе
созданием.
   - Так знайте же: я безумна.
   Мужчина вздрогнул, затем посмотрел на нее недоверчиво и подумал, что  ему
следует принять это за шутку. Однако чувство
   юмора изменило ему, и, не веря, он все же был глубоко потрясен  тем,  что
услышал. Между нашими чувствами и убеждениями нет полной гармонии.
   - То есть так сказали бы врачи, - продолжала она. - Если бы они  об  этом
знали. Я же предпочитаю называть себя "одержимой".  Садитесь  и  выслушайте,
что я вам расскажу.
   Мужчина молча опустился на  каменную  скамью,  стоявшую  у  края  дороги.
Против них на востоке холмы горели багрянцем  заката,  и  вокруг  стояла  та
особая тишина, которая предшествует  наступлению  вечера.  Какая-то  частица
этой  таинственной  и   многозначительной   торжественности   передалась   и
настроению мужчины. Как в материальном, так и  в  духовном  мире  существуют
знаки и предвестия ночи. Изредка встречая взгляд женщины и  всякий  раз  при
этом чувствуя, что, несмотря на  кошачью  прелесть,  глаза  ее  внушают  ему
смутный ужас, Дженнер Брэйдинг  молча  выслушал  рассказ  Айрин  Марлоу.  Из
уважения к  читателю,  у  которого  бесхитростное  повествование  неопытного
рассказчика  может  вызвать  недовольство,  автор  берет  на  себя  смелость
заменить ее рассказ собственной версией.
 
   2. Комната может быть слишком тесной для троих,
   хотя один находится снаружи
   В небольшой бревенчатой хижине,  состоявшей  из  одной  бедной  и  просто
обставленной комнаты, на полу, у самой стены, скорчившись,  сидела  женщина,
прижимая к груди ребенка. На много миль вокруг тянулся густой,  непроходимый
лес. Была ночь, и в комнате стояла полная темнота: человеческий глаз не смог
бы различить женщину с ребенком. И все  же  за  ними  наблюдали  пристально,
неусыпно, ни на секунду не ослабляя внимания: это  и  есть  стержень  нашего
рассказа.
   Чарльз  Марлоу  принадлежал  к  совершенно  исчезнувшей  в  нашей  стране
категории людей: к пионерам лесов - людям, считавшим наиболее приемлемой для
себя обстановкой лесные просторы, тянувшиеся вдоль восточных склонов  долины
Миссисипи - от Больших озер до Мексиканского залива. Более ста лет эти  люди
продвигались на  запад,  поколение  за  поколением;  вооруженные  ружьями  и
топором, они отвоевывали у природы  и  диких  ее  детей  то  там,  то  здесь
уединенный участок земли под пашню и почти  немедленно  уступали  его  своим
менее отважным, но более расчетливым преемникам. В конце концов, пройдя леса
насквозь, они вышли на равнину, как вывалились с обрыва.  И  пионеров  лесов
больше не стало; пионеры равнин - те, кому выпала  более  легкая  задача  за
одно поколение покорить и
   занять две трети страны, - принадлежат  к  другой,  менее  ценной  породе
людей.
   Опасность, труды и лишения этой необычной,  не  сулившей  выгод  жизни  в
лесной глуши разделяли с Чарльзом Марлоу его жена и ребенок, к  которым  он,
как это свойственно было таким людям, свято  чтившим  семейные  добродетели,
питал  страстную  привязанность.  Женщина  была  еще  молода  и  поэтому   -
миловидна, еще не почувствовала всей тяжести  одинокой  жизни  и  поэтому  -
весела. Не наделив ее  чрезмерными  требованиями  к  счастью,  удовлетворить
которые вряд ли могла бы уединенная жизнь  в  лесу,  небо  поступило  с  ней
милостиво. Несложные домашние обязанности, ребенок, муж и  несколько  пустых
книжек целиком заполняли ее время.
   Однажды летним утром Марлоу снял с  деревянного  крюка  ружье  и  выразил
намерение пойти на охоту.
   - У нас хватит мяса, - сказала жена. - Прошу тебя, не  уходи  сегодня  из
дома. Ночью мне приснился сон, ужасный сон! Сейчас я не могу припомнить, что
это было, но почти уверена - если ты уйдешь, сон сбудется.
   Как это ни  печально,  следует  признать,  что  Марлоу  отнесся  к  этому
мрачному  заявлению  не  столь  серьезно,  как  следовало  бы  отнестись   к
предвестию грядущей беды. По правде говоря, он даже рассмеялся.
   - Постарайся вспомнить, - сказал он, - может быть, тебе  приснилось,  что
малютка лишилась дара речи?
   Такое предположение было вызвано, очевидно, тем, что  младенец,  цепляясь
всеми десятью неловкими пальчиками за край  его  охотничьей  куртки,  в  эту
минуту выражал свое понимание происходившего  радостным  гуканьем  при  виде
енотовой шапки отца.
   Женщина промолчала: не  обладая  чувством  юмора,  она  не  нашлась,  что
ответить на его веселое подшучивание. Итак, поцеловав  жену  и  ребенка,  он
вышел и навсегда закрыл дверь за своим счастьем.
   Настал вечер, а он не вернулся. Жена  приготовила  ужин  и  стала  ждать.
Потом она уложила девочку в постель и потихоньку убаюкивала ее, пока  та  не
заснула. К этому времени огонь в очаге, где она варила ужин, погас, и теперь
комнату освещала одна только свеча.  Женщина  поставила  свечу  на  открытое
окно, как путеводный знак и привет охотнику, если он появится с той стороны.
О привычке хищников входить в дом без приглашения она не  была  осведомлена,
хотя с истинно женской предусмотрительностью могла бы предположить, что  они
могут пробраться даже через трубу. Она тщательно закрыла дверь  и  задвинула
засов для защиты от диких зверей, которые предпочли
   бы дверь открытому окну. Ночь тянулась медленно, и, хотя  тревога  ее  не
уменьшалась, сонливость все  усиливалась,  и  наконец  она  облокотилась  на
кроватку ребенка  и  склонила  голову  на  руки.  Свеча  на  окне  догорела,
зашипела, на секунду вспыхнула и незаметно  погасла;  женщина  спала,  и  ей
снился сон.
   Ей снилось, что она сидит у колыбели другого ребенка. Первый  умер.  Отец
тоже умер. Дом в лесу исчез, и комната, в  которой  она  теперь  находилась,
была ей незнакома. Здесь были тяжелые, дубовые двери, всегда запертые, а  на
окнах - железные прутья, вделанные в толстые каменные стены,  очевидно  (так
она подумала),  для  защиты  от  индейцев.  Все  это  она  отметила,  ощущая
бесконечную жалость к самой себе, но без удивления - чувства, незнакомого во
сне. Ребенок в колыбели был прикрыт  одеялом,  и  что-то  заставило  женщину
откинуть его. Она так и сделала - и увидела голову дикого зверя!  Пораженная
этим ужасным зрелищем, она проснулась, вся  дрожа,  в  своей  темной  лесной
хижине.
   Когда к ней постепенно вернулось сознание окружающей ее действительности,
она ощупала ребенка, теперь уже не  во  сне,  а  наяву,  и  по  его  дыханию
уверилась, что все благополучно; она не  могла  также  удержаться  и  слегка
провела рукой по детскому лицу. Затем,  повинуясь  какому-то  побуждению,  в
котором она, вероятно, не могла дать себе отчета, она встала и, взяв дитя на
руки, крепко прижала к груди. Колыбелька стояла изголовьем к стене, женщина,
встав с места, повернулась к стене спиной. Подняв  глаза,  она  увидела  две
яркие точки, горящие в темноте красновато-зеленым светом. Она подумала,  что
это два уголька в очаге, но, когда к ней вернулось чувство ориентации, она с
тревогой поняла, что светящиеся точки расположены совсем в другой стороне и,
кроме того, слишком высоко, почти на уровне глаз - ее собственных  глаз.  То
были глаза пантеры.
   Зверь находился за открытым окном, прямо против нее, не больше чем в пяти
шагах. Не видно было ничего, кроме этих страшных глаз, однако,  несмотря  на
смятение, женщина все же поняла, что он  стоит  на  задних  лапах,  опираясь
передними на подоконник. Это  указывало  на  злонамеренность,  а  не  просто
досужее любопытство. Когда она это поняла,  ее  охватил  еще  больший  ужас,
усугубивший угрозу эти: страшных глаз, неподвижный огонь  которых  испепелил
всю ее силу и мужество. От их молчаливого вопроса она задрожала, и ей  стало
дурно. Колени подогнулись, и она медленно, инстинктивно стараясь  не  делать
резких движений, которые могли бы повлечь за собой прыжок зверя,  опустилась
на пол, прижалась к стене, прикрывая малютку всем своим дрожащим телом и  не
отводя в то же время взгляда от светящихся зрачков, грозивших ей смертью.  В
эту мучительную минуту она даже не подумала о муже - ни надежд, ни  помыслов
о спасении у нее не было. Все ее мысли и чувства сосредоточились  на  одном:
вот сейчас зверь прыгнет, налетит на нее, ударит  мощными  лапами,  вопьется
зубами ей в горло, вонзит когти в тельце  ребенка!..  Неподвижно,  в  полной
тишине ждала она свершения своей судьбы, минуты превращались в часы, в годы,
в вечность, и злобные глаза были все так же устремлены на нее.
   Подойдя к хижине поздно вечером с оленем на спине, Чарльз Марлоу  толкнул
дверь. Она не подалась. Он постучал - ответа не последовало. Он  сбросил  на
землю тушу и пошел к окну. Когда он огибал угол дома, ему  почудился  словно
бы звук осторожных шагов и шорох в лесной поросли, но даже для его  опытного
уха звук был слишком слабый, чтобы знать наверняка. Подойдя к окну  и  найдя
его, к своему удивлению, открытым, он перекинул ногу через подоконник и влез
в комнату. Мрак и тишина. Он ощупью дошел до очага, чиркнул спичкой и  зажег
свечу. Потом огляделся. Скорчившись на полу, у самой стены, сидела его жена,
прижимая к  груди  ребенка.  Когда  он  бросился  к  ней,  она  поднялась  и
разразилась хохотом, громким, протяжным, и безжизненным,  лишенным  веселья,
лишенным смысла, - хохотом, похожим на лязг цепей. Едва  соображая,  что  он
делает, он протянул руки. Она положила  на  них  ребенка.  Он  был  мертв  -
задохнулся насмерть в материнских объятиях.
 
   3. Теория, выдвинутая защитой
   Вот что случилось однажды ночью в лесу - впрочем, Дженнер Брэйдинг не все
узнал из рассказа Айрин Марлоу: Да она всего и не знала. Когда она закончила
свой рассказ, солнце скрылось за горизонтом и длинные летние сумерки  начали
сгущаться в лощинах. Несколько  минут  Брэйдинг  сидел  молча,  ожидая,  что
последует  продолжение,  которое  как-то  свяжет  рассказ  с  предшествующим
разговором; но рассказчица безмолвствовала, отвернувшись от него;  руки  ее,
лежавшие на коленях, сами собой сжимались и разжимались.
   - Да, это печальная, ужасная история, - сказал наконец Брэйдинг, -  но  я
ничего не понимаю. Вы зовете Чарльза Марлоу отцом  -  это  я  знаю.  Что  он
состарился преждевременно, под влиянием какого-то большого несчастья, это  я
заметил, или мне казалось, что заметил. Но вы сказали, простите, вы сказали,
что вы, что вы...
   - Что я безумна, - сказала девушка, не повертывая головы и не двигаясь.
   - Но вы же сказали, - Айрин, прошу вас, дорогая, не смотрите в сторону, -
вы сказали, что ребенок умер, а не сошел с ума.
   - Да, тот первый, а я второй ребенок. Я родилась через три  месяца  после
той ночи. Небо смилостивилось над моей матерью и позволило ей  умереть,  дав
жизнь мне.
   Брэйдинг снова умолк; он был ошеломлен и  сразу  не  мог  придумать,  что
сказать. Ее глаза по-прежнему смотрели куда-то в сторону.  В  замешательстве
он невольно потянулся к ее рукам, которые  по-прежнему  лежали  на  коленях,
сжимаясь и разжимаясь, но что-то - он не мог сказать, что именно, - удержало
его. Тут он смутно припомнил, что ему никогда не хотелось взять ее за руку.
   - Может ли быть, - сказала она, - чтобы  ребенок,  родившийся  при  таких
обстоятельствах, был таким же, как все, - что называется в здравом уме?
   Брэйдинг не отвечал; его занимала новая мысль,  возникшая  в  его  мозгу,
мысль, которую ученый назвал бы гипотезой, сыщик - ключом  к  разгадке.  Она
могла бы пролить новый свет, хотя и зловещий, на те сомнения в  ее  душевном
здоровье, которых не рассеяли ее слова.
   Поселки в этих  местах  возникли  совсем  недавно  и  были  очень  редки.
Профессионал охотник был в те времена  еще  обычной  фигурой,  и  среди  его
трофеев встречались головы и шкуры крупных хищников. Ходили более или  менее
достоверные рассказы  о  ночных  встречах  с  дикими  зверями  на  пустынных
дорогах; рассказы эти претерпевали обычные стадии расцвета и упадка и  затем
забывались. Позднее к этим апокрифам добавились новые:  в  некоторых  семьях
стали рассказывать о том, что будто бы к ним под окно  приходила  пантера  и
заглядывала в дом, перепугав кого-нибудь чуть не  до  смерти.  Слухи  такого
рода вызвали в обществе волнение  и  даже  удостоились  быть  пропечатаны  в
местной газете, тогда Брэйдинг не придал этому значения. Но теперь  сходство
с только что выслушанным рассказом навело его на мысль, что,  возможно,  оно
не случайно. Разве не могло быть, что в мозгу девушки, с пугливым характером
и богатым воображением и наслушавшейся таких  ужасов,  родилась  сходная  по
сюжету и трагическая по трактовке фантазия?
   Брэйдинг припомнил некоторые обстоятельства жизни и особенности характера
молодой девушки, которыми он со свойственным любви  отсутствием  любопытства
до сих пор не интересовался, - как, например, их уединенную жизнь с отцом  в
лесном доме, куда гостям вход был  всегда  заказан,  и  ее  странную  боязнь
темноты;  этой  боязнью  люди,  хорошо  ее  знавшие,  объясняли  то,  что  с
наступлением ночи она нигде не показывалась. Вполне понятно, что запавшая  в
ее сознание искра могла
   разгореться в таком мозгу безудержным пламенем, охватывая все существо. В
ее безумии, хотя эта мысль  и  причиняла  ему  острую  боль,  он  больше  не
сомневался; она только спутала последствия своего умственного расстройства