и в расположенный в клубе офис партийного
босса. Он обеспокоенно посмотрел на нас из-за стола и жестом
указал на беспорядочно стоящие по всей комнате стулья. Мы
подхватили по стулу и подсел'и к его столу.
     -- В чем дело? -- спросил Макс. -- Сегодня утром было два
звонка. Один с Сентер-стрит... -- Босс вгляделся в наши лица,
проверяя, произвело ли это на нас должное впечатление.
     _ И? -- спросил Макс.
     -- Из управления полиции. А второй -- из офиса районного
прокурора. -- Ну и что? -- спросил Макс.
     -- Я хочу,, чтобы вы, парни, поняли, что я нахожусь на работе.
     -- Хорошо, мы знаем, где вы находитесь, -- сказал Макс. -- Так
в чем дело?
     -- Ладно, Макс, я объясню вам это так, как понял' из этих
звонков. Ты ведь просил меня присмотреть за Химмельфарбами,
так? Как ты говорил, в интересах одного твоего друга. Так вот, с
ними произошла какая-то странная, запутанная история. Мы с
Максом переглянулись.
     -- И что случилось с этими тупыми идиотами? -- спросил я.
Босс пристально вгляделся в мое лицо. -- Значит, так. Сегодня
утром, прибыв на свой завод, Химмельфарбы отправились к ящику,
в котором, как они заявили, должна была находиться специальная
печатная машина. Машина не работала. Они открыли крышку,
чтобы заглянуть внутрь, но машины в ящике не оказалось... --
Партийный босс выдержал паузу для усиления драматического
эффекта. -- Как вы думаете, ребята, что находилось в ящике?
     -- И что же находилось в ящике? -- с интересом спросил я. -- В
ящике находилось тело.
     -- Мертвое тело? -- спокойно спросил Макс. -- Так в чем дело?
     -- Да, мертвое тело, -- насмешливо повторил партийный босс,
внимательно глядя на Макса, и продолжил таким же насмешливым
тоном: -- Вы, парни, конечно же, ничего об этом не знаете.
Особенно если учесть, что человек умер естественной смертью. --
Он рассмеялся. -- Естественная смерть -- это не по вашей части
     -- Ну и в чем дело? -- равнодушно повторил Макс. -- Мы
фигурируем в этой истории или нет? Братья сказали, что они
собирались печатать на этой машине?
     -- Конечно, вы фигурируете в этой истории, так что не переживайте. И братья
не сказали, для чего предназначалась машина, но, во всяком  случае,  старший
Химмельфарб  попал  в  госпиталь.  У него сердечный приступ или что-то вроде
этого. Двое других рассказали
     полиции какую-то невразумительную историю, в которой
упоминаетесь и вы.
     -- И каково наше участие во всей этой нелепице? -- спросил я.
     -- Они заявили, что приобрели машину с вашей помощью.
     -- Нас обвиняют в причастности к любому странному
происшествию в Ист-Сайде, -- печально заметил я.
J- СОвершенно верно, Башка. Ладно, к счастью, покойник умер
сам, так что с этой стороны вам не грозят какие-либо особые
неприятности. И Химмельфарбы очень уклончивы в своих
объяснениях относительно предназначения печатной машины.
Поэтому я думаю, что будет достаточно легко погасить интерес
прокурора и полиции к этому случаю.
     -- Сколько? -- спросил Макс, извлекая пухлую пачку денег.
     -- Парочка изображений Кливленда решит дело. Макс отсчитал две
тысячедолларовые, купюры и швырнул их на стол. Партийный босс
рассмеялся:
     -- Да, на пользу дела, но не на пользу дела Хим-мельфарбов.
Макс встал со стула. -- Есть что-нибудь еще? Партийный босс с
улыбкой пожал плечами. Он вышел на улицу вместе с нами и, когда
мы уже отъезжали, прокричал нам вслед: --Ну и в чем дело? Есть
что-нибудь еще? -- Дразнится, гад, -- зло сказал Макс. -- Конечно,
у него хорошее настроение. Получил две штуки ни за что.
     -- Ну, кое-что ему придется отстегнуть прокурору и полиции, --
заметил я.
     -- Да, наверное, какую-то часть отдаст Но уверяю. тебя, что это
будет совсем небольшая часть.
     -- Пожалуй, -- согласился я. -- И это показывает силу денег.
     -- Да, ты прав, Башка. Это показывает, что любого можно
купить за заварные пирожные. -- Да, -- согласился я. -- Да, --
подтвердил он.
     Наконец-то  судьба  улыбнулась  мне.  Вышло  так,  что  в  то утро я первым
появился в нашей комнате и  был  один,  когда  зазвонил  телефон.  Это  была
Долорес,  которая  звонила  своему брату. Толстому Мои. Когда я вдруг понял,
кто звонит, то от. неожиданности меня бросило в дрожь, и на короткое время я
потерял  дар  речи.  Затем  вся  моя  долго  сдерживаемая страсть по Долорес
прорвала плотину. Я просил, я умолял, я взывал, я увещевал до тех пор,  пока
она  наконец  великодушно  не  сдалась  и  не  назначила мне свидание тем же
вечером.
     -- Хорошо, хорошо. Башка, -- смеясь над моей горячностью,
ответила она. -- Ты просто ошеломил меня своим напором. Значит,
сегодня. Но у меня выступление, и я не смогу освободиться раньше
половины шестого. Тебя это устраивает? -- Затем с легким
оттенком кокетства она спросила: -- Ты еще не видел моего
номера?                           --
     Видел ли я ее танец в этом представлении? Если бы она только
знала, сколько раз я сидел в темном партере, сгорая от страсти.
     -- Нет, но с удовольствием посмотрю, -- соврал я. -- Хорошо,
Башка, это я беру на себя. Я оставлю тебе билет в кассе, а через
двадцать минут после спектакля жди меня около служебного
выхода. Хорошо?
     -- До того времени я буду как на иголках, -- ответил я.
. Она мило рассмеялась:
     -- Очень неожиданно, но ты, оказывается, умеешь говорить
приятные вещи. А сейчас, пожалуйста, позови Мои, а то я забуду, о
чем собиралась с ним поговорить.
     -- Эй, Мои!, -- крикнул я. --Тут звонит твоя сестра, Долорес.
     -- Кто? Долорес? Хорошо, иду!
Я смотрел на толстого, неуклюжего Мои, стоящего у телефона, и
сравнивал его с гибкой, ослепительно яркой, грациозной Долорес.
Они походили друг на друга, как полынь и орхидея. Помимо своей
воли я напрягал слух и прислушивался к разговору. Я понял, что
Долорес договаривается с братом о посещении могилы родителей
перед ее отъездом из города. Я попытался уяснить из реплик Мои,
куда она уезжает, но не смог. Она хотела побывать на кладбище в
воскресенье. Мои ответил:
     -- Не уверен, что смогу. Надо спросить у Макса, а его пока нет.
     Глава 20

     Пожалуй, худшее, что я мог придумать, -- это вернуться в свою
квартиру. Я предавался жалости к самому себе. Я пил и крутил на
патефоне блюзы и сентиментальные песни о разбитой любви. Я пил
до тех пор, пока не уснул.
     Я проснулся ранним утром следующего дня. Начиналось
воскресенье, и первым делом я вспомнил о том, что Долорес должна
сегодня уехать. В голове у меня пульсировало так, что казалось,
будто кто-то загоняет в мозг сверло. Я был совершенно болен. Да, я
был болен душой, болен от любви. И чувствовал себя ужасно
одиноким. Я метался по комнате взад и вперед, стуча кулаком по
ладони. Что со мной происходит? Во что я превращаю себя?
Мне была необходима какая-нибудь разрядка. Но какая?
Отправиться в вонючий Ист-Сайд и весь день проболтаться в
комнате у Толстого Мои, в компании Макса, Простака и Косого? Да
я просто сдохну от тоски. Ого, я, похоже, действительно серьезно
заболел, если после стольких лет начинаю считать себя лучше их.
Кто я, к черту, такой, чтобы заскучать в их компании? Просто. мне
необходимо какое-нибудь действие. Что-нибудь вроде тех наскоков
с пальбой, которые мы устраивали в старые времена. Все стало
гораздо скучнее с тех пор, как было создано Общество.
7 Однажды в Америке                                                   193
     Я вышел на улицу и прогулялся по центру города, переходя от
бара к бару. Затем попробовал отвлечься с помощью кино. Я сидел
наверху, в ложе, курил сигару и думал о Долорес и ее поездке. Да,
она уезжает именно туда, туда, где сняли эту картину. Она уезжает
сегодня. Выведенный из себя мыслью об ее отъезде, я яростно
швырнул горящую сигару на пол, засыпав искрами и пеплом
сидящего по соседству парня. Он агрессивно полез на меня:
     -- Ты что, совсем свихнулся или как? Я просто осатанел. Прежде
чем он успел что-нибудь сообразить, я уже прижимал лезвие ножа к
его животу и рычал ему в лицо:
     -- Ты что, ублюдок, хочешь заработать это в свое брюхо? Сядь на
место, пока я не выпустил тебе кишки.
     Он упал на сиденье. Я поспешил прочь, мысленно твердя самому
себе: "Ты вонючая шпана, ты вонючая шпана, ты запугиваешь
беззащитных людей, ты вонючая ист-сайдская шпана".
Я завернул за угол и зашел в бар Марио. Марио почтительно
поздоровался со мной. Я рявкнул на него, и он торопливо отошел в
сторону. Бармен не захотел брать с меня плату. Он улыбнулся и
сказал:
     -- Профессиональная вежливость, Башка. Ты ведь знаешь, что
здесь не нужны твои деньги.
     Я швырнул пятидолларовую купюру ему в лицо и заорал,
брызгая слюной:
     -- А ну-ка, ты, ублюдок, давай быстро оприходуй! Испуганно глядя
на меня, он схватил пятерку и засунул ее в кассу.
Вдохновленный моим мерзким поведением, ко мне,
пошатываясь, подошел прилично одетый, крепко под-датый мужик.
     -- Эй, ты что, очень крутой парень, да? -- спросил он.
Он застал меня врасплох. Уж больно быстро он перешел к делу,
сделав ложное движение левой и вломив мне хороший удар по
челюсти правой. Я отшатнулся и едва не потерял равновесие. На
стойке бара стояла открытая бутылка виски, которой я и заехал
пьяному по физиономии. Подвывая от боли, он отступил в мужской
туалет, а я, швырнув ему вслед разбитую бутылку, выскочил из
бара.
     Я был залит виски, и люди брезгливо уступали мне дорогу.
Какой-то пацан крикнул мне вслед:
     -- Эй, мистер, от тебя воняет, как от пивного бара и пивоварни
вместе взятых!
     Ноги или сердце вели меня? Прежде чем мне это стало ясно, я
уже стучал кулаком по мраморной стоике справочного бюро
вокзала Грэнд-Сентрал.
     -- Когда ближайший поезд на Голливуд? -- завопил я. У меня
появилась безумная идея сесть в поезд и отправиться туда.
     -- Через тридцать пять минут, -- ответила испуганная девушка.
     -- Какой путь? -- пролаял я.
Она сказала. Я вышел взглянуть. Прямо впереди меня в
сопровождении двух нагруженных багажом носильщиков в красных
кепи шли, держась за руки, Долорес и какой-то мужчина. Это чуть
не стало причиной моего конца. Весь мир вдруг обрушился на меня.
Не помню, как я добрался до отеля. Когда я пришел в себя, то
обнаружил, что лежу на своей кровати в верхней одежде и в
ботинках. Рядом на стуле стояла литровая бутылка виски. Я был
жалким, несчастным человеком. Мой мир рухнул, а с ним рухнуло
все, чем я мог еще дорожить. Я был полон терзаний. Теперь я все
понимал как надо. Я был швалью, ист-сайдской швалью. На меня
снова накатил приступ жалости к самому себе, и я жадно припал к
бутылке с виски.
     Через некоторое время я выпил уже столько, что впал в прострацию
и пришел в себя только много часов
     спустя.
Можно было заранее предположить, что виски только усилит
мою страсть к Долорес и мою опустошенность. Я вновь попытался
оказать сопротивление своей страсти. К чему эти страдания?
Неужто я не смогу отшвырнуть ее прочь? Я, крутой -- круче
некуда, Башка, ист-сайдский громила, буду вести себя как больной
от любви школьник? Лучшее противоядие -- другая женщина. Да,
надо подцепить какую-нибудь симпатичную куколку и забыть об
этой суке Долорес.
     Я принял ванну, тщательно оделся и вышел на улицу Бродвей
был залит светом ночных огней; на нем находился целый миллион
прекрасных женщин, и многие призывно мне улыбались, но ни одна
из них не была Долорес.



Глава 21

     На Пятьдесят второй улице я зашел в ночной бар, который мы
время от времени посещали. Усевшись за отдельный столик в
дальнем конце зала, я заказал бутылку виски. Как всегда, за пианино
сидела Элен. Она исполняла печальные песни о разбитой любви, и
от этих песен тоска в моей груди становилась сильней и сильней. Я
пил виски прямо из бутылки и в пьяном оцепенении слушал
обжигающий, с хрипотцой, жалующийся голос Элен, протяжно
выстанывающий слова песни о неразделенной любви. К моему
столику подошла симпа-тичная девушка, подсела ко мне и с
улыбкой сказала:
     -- Привет, красавец-мужчина. Ты выглядишь совсем одиноким.
У меня на глазах выступили слезы. -- Разве ты Долорес? --
рыдающим голосом спросил я. -- Мне нужна только моя Долорес.
О, ты тяжело их воспринимаешь, -- сказала она.
Ты о чем?
     сдерживая рыдания, спросил я.
Об этих блюзовых мотивах. Ты страдаешь от любви, правда?
Расскажи мамочке все об этой Долорес, малыш. Тебе сразу станет
гораздо легче.
     Она была славная и симпатичная. Она потрепала меня по руке и
жестом велела официанту принести ей стакан. Подойдя к нам со
стаканом, он что-то прошептал ей на ухо, и она посмотрела на меня
с особым интересом. Налив виски себе и мне, она с дружелюбной
улыбкой произнесла:
     очень известен,
     -- Значит, ты и есть Башка. Ты верно?
Я равнодушно пожал плечами.
     -- А знаешь, -- сказала она, -- я работала официанткой во
многих барах и поняла, что так оно и есть. -- Что так и есть?
     -- Что вы, крутые парни, всегда в чем-то очень уязвимы. Вы
ужасно сильно привязываетесь к женщине, к лошади, к собаке, к
ребенку, к матери или к кому-нибудь еще. Просто поразительно,
как вы умеете привязываться.
     -- Поразительно? Разве мы не люди? -- прохныкал я. Она
потеребила мою руку и виновато улыбнулась.
     -- Я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать, что это
странная, но очень славная особенность.
     -- Да, но я совсем не славный. Я -- скотина. Я пытался
изнасиловать девушку- Свою девушку. -- Я начал стучать кулаком
по столу и громко причитать: -- Я дрянь! Я вонючка! Я ублюдок!
Слезы жалости к самому себе хлынули у меня из глаз и полились
в мой стакан с виски. Я больше не мог сдерживать себя и зашелся в
рыданиях.
     -- Ш-ш-ш, успокойся, пожалуйста. Люди смотрят,-- прошептала
она.
     -- Оставь меня в покое. Мне нужна только моя Долорес, --
простонал я.
     -- Да ты и впрямь ужасно расстроен. Прости меня, -- сказала
она и обиженно удалилась.
     -- Эй, Башка, возьми себя в руки, -- произнес знакомый голос.
Это была Элен. Я не знаю, как долго она сидела рядом и
наблюдала за тем, как я плачу. Она вытерла мне лицо салфеткой.
     -- От алкоголя и меланхолических песен тебе будет только хуже.
Они, словно ветер, лишь раздувают сжигающий тебя огонь. Ты
неплохо поплакал, а теперь тебе надо погасить то, что жжет тебя
изнутри. -- Она потрепала меня по щеке. -- Ты сам знаешь, что
здесь может помочь симпатичная девочка. Я удивлена, что ты в
таком состоянии. Хочешь, я подыщу тебе прелестную крошку?
     -- Нет, -- пробормотал я. -- Я справлюсь сам. -- Тогда лучше иди,
подыши свежим воздухом. Оттого что ты болтаешься здесь, тебе
может стать только хуже. -- Да, -- пробормотал я.
Не глядя, я достал из кармана купюру, швырнул ее на стол и
вышел из бара:
     Когда я двинулся вдоль по улице, ко мне пристроилась какая-то
девушка. Улыбнувшись, она сказала:
     --Добрый вечер, мистер. Ищете, где бы хорошо провести время?
     -- Ты Долорес? -- спросил я. Ояа улыбнулась и понимающе
кивнула: -- За десять долларов я буду для вас вашей Долорес. Она
подхватила меня под руку и отвела к себе, в небольшой отель на
Сорок седьмой улице.
     В ее объятиях я вновь разрыдался: -- Долорес, Долорес, я люблю
тебя, я люблю :гебя, я люблю тебя!
     Воображая, что нахожусь с Долорес, я занимался любовью с
десятидолларовой заменой. Но после, когда я заплатил ей больше,
чем она просила, я почувствовал себя совершенно разбитым. Я
ушел от нее, испытывая отвращение к самому себе за то, что
осквернил воспоминания о Долорес.
     Я выглядел растрепанным и помятым, когда следующим утром
появился в нашей комнате у Толстого Мои. Мой приход прервал
общий разговор присутствующих, и я подумал, что речь шла обо
мне.
     -- А мы только что вспоминали тебя, Башка, -- насмешливо
улыбнулся Макс.
     Значит, я был прав -- они обсуждали меня. Обсуждали за моей
спиной.
     -- Что же вы вспоминали? -- проворчал я. -- Ты выглядишь как
жертва кота, поигравшего в кошки-мышки, -- сказал Косой и с
глупой ухмылкой описал вокруг меня круг, демонстративно
разглядывая со всех сторон. -- Да и пахнешь ты, как вполне
дозревший, -- добавил он и начал громко принюхиваться.
Меня это начало раздражать, и я зло посмотрел на него.
     -- Кончай паясничать, Косой! -- рявкнул Простак. -- Отвяжись от
Башки, -- с упреком добавил Макс и взглянул на меня с
сочувственной улыбкой. -- Ты был вчера вечером в забегаловке на
Пятьдесят второй улице?
     -- И что? -- спросил я.
     --  Вот.  Это вернула Элен. -- Он протянул мне тысяче-долларовую купюру. --
Она сказала, что ты оставил ее на столе. Ты был не в себе и рыдал о какой-то
девке. Я ничего не ответил. Голос Макса стал мягче.
     -- Она сказала, что у тебя неразделенная любовь, --
сочувственно произнес он. -- Я был пьян, -- ответил я.
     --  Она  забыла  имя  этой  девки, -- добавил Косой. -- Кто-нибудь, кого мы
знаем?
     -- Слушай, Косой... -- зарычал я -- Заткни пасть, Косой, --
посоветовал Макс. -- У Башки неразделенная любовь. Ну так что?
Значит, такая у него судьба.
     Он налил мне двойное виски. Я выпил, и мне стало немного
лучше. Я сел к столу, и Макс налил мне еще После второй порции
мой взгляд на мир изменился, и я улыбнулся Косому. Он хлопнул
меня по спине.
     -- Башка, ты ведь знаешь, что я всего лишь шутил,. --
извиняющимся тоном сказал он.
     -- Да, так мне и надо. Я действительно прошлой ночью вел себя
как идиот.
     -- Она, наверное, красотка? -- осторожно улыбнулся Косой.
     -- Да, она красотка, -- охотно согласился я. -- Вот ведь странно, --
промурлыкал Макс, -- что такой парень, как ты, знающий цену
женщинам и изучивший их вдоль и поперек, вдруг втрескался
подобным образом. -- Он недоуменно встряхнул головой. --
Сколько у тебя было женщин. Башка? Если начинать счет. с Пегги?
     -- Макс рассмеялся над своим вопросом.
     -- Не умею считать такие большие числа, -- смущенно ответил
я, пожимая плечами.
     -- Как и все мы, --ласково пробормотал Макс. -- Ну ладно, к
черту все это. Ты давно уже должен был понять, что женщина --
это всего лишь женщина, тогда как... -- он прервался и затянулся
сигарой, -- хорошая сигара -- это настоящее наслаждение.
     -- Кто-то уже говорил это до тебя, -- спокойно заметил я.
     -- На самом деле? -- недоверчиво протянул Макс. -- Парень,
который это сказал, должно быть, был таким же умным, как я. --
Он добродушно хохотнул и, растянувшись в кресле, начал пускать в
потолок колечки дыма. Немного погодя он заговорил, обращаясь к
самому себе: -- Умные парни вроде нас должны понимать это
лучше всех остальных. У нас было такое количество всевозможных
девок, что мы-то знаем -- как их ни верти, всегда будет одно и то
же... -- Макс запнулся и напряженно уставился на поднимающийся
к потолку сигарный дым. Он не мог найти нужного слова. Затем он
взглянул на меня: -- Верно ведь, Башка? Женщина -- всего лишь
женщина. Как ее ни верти, всегда будет одно и то же.
     -- Не всегда, -- небрежно ответил я. -- Если ты начнешь
вертеть гермафродита, то, пожалуй, можешь очень сильно
удивиться, а, Макс?
     Макс задумался и, видимо, представив себе картину, заливисто
рассмеялся.
     -- А что такого есть у гермафродита? -- спросил Косой.
     -- Все! -- со смехом ответил я. Этот смех и несвязные рассуждения
Макса о женщинах вообще повлияли на меня благотворно. Я сидел,
курил и занимался самостоятельным восстановлением формы. Что
за дурацкое чувство эта моя так называемая любовь к Долорес? Я не
мог дать четкого определения и попробовал разобраться с этим
чувством так же, как поступал со всеми остальными.
Бывали дни, недели и месяцы, когда я ни разу не вспоминал о
ней. А когда вспоминал, то почти всегда мог придать своим мыслям
нужное направление или просто выбросить их из головы. Лишь
изредка, как в этот раз, когда она позвонила Мои, ее голос или вид
производили на меня сверхъестественное воздействие.
Высвобождали во мне какую-то неконтролируемую силу. Самым
лу