мать, должны выглядеть совершенно невинными
грешками, и я мог бы дать документальный отчет обо всех событиях.  А  почему
бы  и  нет?  Почему бы не стать историографом банды?  Я вновь рассмеялся над
собой. Мысль казалась такой  нелепой.   Как  бы  я  смог  написать  о  нашей
незаконной  деятельности,  не упоминая о Максе, Простаке, Косом и вообще обо
всех членах Общества? Тем не менее идея не  давала  мне  покоя.  Я  лежал  и
обдумывал ее.
     Может  быть,  отразить  всю  нашу историю на бумаге после того, как пройдет
достаточно много времени? Лет двадцать-тридцать?  Нет, об этом  лучше  сразу
забыть.  Очень  глупая  мысль. Я должен описывать события по горячим следам.
Неплохой подарок полиции, если в один прекрасный для нее день она найдет мои
записки...  Значит, попытаться вести записи так, чтобы никто, кроме меня, не
смог в них разобраться? Пожалуй,  стоит  попробовать.  Но  если  я  правдиво
изображу  наши  действия,  наши  мысли и нашу речь, то обычному человеку это
наверняка покажется слишком шокирующим и вульгарным. Мне придется приглушить
тона  и опустить самые изощренные сцены. И что тогда? Такое повествование ни
в коей  мере  не  будет  выглядеть  документальным.   Интересно,  как  будут
выглядеть  некоторые  из  наших шуток и пикантных ист-сайдских высказываний,
записанные на бумагу?  Думаю, что очень даже пошло. Но какого черта!  Спустя
некоторое  время  миллионы  начнут использовать их в повседневной речи. Мы в
Ист-Сайде их придумываем, а затем все ими станут пользоваться.
     Стоит попробовать. В конце концов, это будет просто забавно. Я,
Башка с Пером с Деланси-стрит, буду писать документальную,
живую книгу. Итак, как ее можно назвать? "Жизнь Башки в
изложении Босуэла"? Или просто "Дневник Башки"? Книги пишет
кто угодно, почему бы и мне не попробовать? И все-таки, какой
должна быть моя книга? Автобиографической? Нет, это плохо.
Точное изложение событий отправит за решетку и меня, и всех
остальных. Я напишу развлекательную книжку, опуская даты и
немного видоизменяя места событий. И вдобавок, после того как я
ее напишу, я все-таки выжкду лет двадцать. К тому времени
встревоженные газеты, возможно, совершенно забудут об этом
полумифическом Обществе, и я не насыплю никому соли на раны.
Интересно, истечет ли к тому времени срок давности? Или он
распространяется только на гражданские дела? Надо будет купить
книгу по праву, чтобы быть в курсе дела.
     Я задумался, перебирая в уме случаи, которые могли -- бы
представлять интерес для будущих читателей.
     Ну вот, к примеру, тот случай с Капоне и его чикагской
организацией. Они посчитали себя достаточно сильными и
нарушили построение. У них появилась дурацкая идея: что они
могут позволить себе не выполнять распоряжения. Но им
достаточно быстро доказали обратное. Мы их проучили. Да, Капоне
вдруг понял, что может избежать гибели единственным способом --
дать арестовать себя за незаконное ношение, оружия. Ему еще
повезло, что его представители вовремя смогли договориться с
Обществом, поскольку для этого твердолобого свободолюбца даже
тюрьма была весьма ненадежным убежищем.
     Затем  я  опишу  наши  операции  с алкоголем. "Сухой" закон?  Чушь собачья.
Алкоголь поступал откуда угодно. Общество арендовало суда, которые  вставали
на якорь за пределами трехмильной пограничной зоны, и специально закупленные
скоростные  катера  доставляли  товар  в  нужные  места.  Океанские  лайнеры
швартовались  возле  специально отведенных причалов Лонг-Айленда, и я мог бы
рассказать о том, как Общество  и  местная  полиция  всегда  без  каких-либо
трений  совместно  наблюдали  за  их  разгрузкой.  И можно будет написать об
ист-сайдском порте, куда спиртное прибывало из Канады в полых внутри рулонах
газетной  бумаги  и  загружалось  в  грузовики  под  охраной  таможенников и
нью-йоркской полиции. Я подумал, что навряд ли кто поверит, насколько  нагло
колонны  грузовиков  с товаром пересекали канадскую границу, чтобы доставить
груз в распределительные центры Детройта  и  Питтсбурга.   Из  этих  городов
алкоголь  развозили  по  всей  стране.  Я,  пожалуй,  детально опишу, как мы
курсировали   вдоль   грузовых   маршрутов   и   "подмазывали"   шерифов   и
правительственных  чиновников и как местные налетчики грабили транспорты, не
ведая, что творят, и мы вынуждены были совершать просветительные  экспедиции
с  целью  обучения  невежественной  деревенщины.   Я  не мог уснуть и лежал,
вспоминая разные эпизоды из  нашей  деятельности.  Затем  я  встал,  схватил
карандаш и начал делать заметки.
     Первым делом я рассказал о том, как создавалось Общество, как мы кропотливо
налаживали  связи  в  разных  концах  страны,  как  вступали  в  контакты  с
независимыми  местными  бандами  и  как  мы  с  ними  обходились. Если банда
оказывалась крупной и имела большие  доходы,  то  мы  начинали  действовать,
объявляя ее вне закона. Ребята или соглашались подчиниться и делиться с нами
прибылью,  или  полностью  теряли  свою  самостоятельность.  Изредка   такие
независимые  банды  пытались  оказать  сопротивление  Обществу,  и  тогда их
полностью отстраняли от дел общепринятым  способом.  Я  конспективно  описал
операции  с  игровыми  автоматами.  Как  мы  добились, чтобы эти машины были
установлены  во  всех  подпольных  барах,  ночных  клубах,   в   аптеках   и
кондитерских.  Я  отметил,  что  только в Нью-Йорке и ближайших окрестностях
было установлено более пяти тысяч автоматов. Я вкратце  набросал  рассказ  о
том,  как  по  всей  стране  открылась сеть роскошных игорных домов и как мы
взяли под контроль собачьи бега.
     Затем  я перешел к временам, когда Общество, сконцентрировав у себя в руках
огромные деньги,  стало  управлять  местными  властями  при  помощи  взяток,
политических клубов и подтасовок во время выборов.
     Затем  я начал делать заметки о нашей компании, о наших подпольных барах, в
частности о том, где мы проводили свободное время и который получил название
"У  Толстого  Мои".  О  том, как мы нахально афишировали его перед властями,
держа дверь постоянно открытой для всех, кто из себя  что-то  представлял  и
хотел  показать  другим,  что  его  не  смущают цены на наши весьма дорогие,
впрочем, всегда самые лучшие спиртные напитки. Я описал людей, которые  были
завсегдатаями  нашего  бара: бизнесменов, полицейских чиновников, политиков,
инспекторов, следящих за выполнением  "сухого"  закона,  короче,  всех,  кто
относился  к  сливкам  Ист-Сайда.  В  то же время вход был закрыт для мелких
воришек, умничающих наглецов и  для  всех  женщин,  вне  зависимости  от  их
взглядов на мораль.
     Я  подробно  объяснил,  как  при  помощи наших связей, нашего виски и наших
денег мы  превратили  это  место  в  неприкосновенное  убежище,  а  одну  из
служебных  комнат,  минимально обставленную мебелью, в штаб-квартиру филиала
Общества. Эта же комната служила нам местом отдыха и неприступной крепостью.
Она  была  оснащена  стальными дверями и прочными стальными жалюзи на окнах.
Комната имела выход на задворки многоэтажных жилых домов и еще три  потайных
выхода,  которыми  нам,  впрочем, ни разу так и не пришлось воспользоваться.
Летом, в жару,  мы  зашторивали  окна,  спасаясь  от  солнца,  и  канистрами
потребляли   прекрасное   холодное  пиво.  В  зимние  холода  нас  согревали
пульсирующие,  шипящие  от   жара   паровые   батареи   и   хорошие   порции
первоклассного  виски. Я написал, как мы использовали эту комнату в качестве
спортивного зала. Время от времени мы снимали верхнюю одежду,  доставали  из
стенного  шкафа  набивной мат, расстилали его на полу и, как в старые добрые
времена,  надевали  боксерские  перчатки.  Мы   устраивали   спарринги   или
борцовские  состязания,  особенно  тщательно  отрабатывая  удары  и захваты,
запрещенные на профессиональном ринге. Тяжелая, набитая песком груша  висела
в  углу,  и  все  мы уделяли ей должное внимание.  Максу больше удовольствия
доставляли упражнения с хитроумным устройством, которое он  всегда  носил  в
рукаве:   миниатюрным  мелкокалиберным  револьвером,  прикрепленным  длинной
стальной пружиной к предплечью. Он доставал из  него  патроны  и  часами  из
любого  мыслимого  положения отрабатывал технику стрельбы, нажимая на курок,
как только револьвер выпрыгивал ему в  ладонь.  Он  мастерски  овладел  этим
оружием  и научился действовать с молниеносной быстротой. Косой, Простак и я
вставали вокруг него с висящими  в  кобурах  разряженными  револьверами.  Он
орал:  "Давай!",  и,  прежде  чем  мы  успевали схватиться за рукоятки своих
револьверов, он уже наводил на нас свой недомерок, щелкал три раза курком  и
с довольным смехом объявлял: "Вы уже покойники!"
     Я не забыл упомянуть и о том, как однажды сумел обойти его во
время одной такой игры "трое на одного". Я встал, засунув руку в
карман брюк. Он скомандовал: "Давай!", и я мгновенно выхватил
из кармана пружинный нож. Не нажимая на кнопку, выпускающую
лезвие, я ткнул Макса в бок и сказал: "Ты готов, Макс, у тебя в
животе пятнадцать сантиметров отличной стали". Макс посмотрел
на меня с уважением и, похлопав по спине, произнес: "Отличный
номер. Башка. Продолжай упражняться в том же духе. Ты
становишься чертовски проворным в обращении с ножом".
Я написал о днях, когда нам совершенно нечем было заняться и
мы дремали в креслах под негромкую музыку, которую Косой
наигрывал на своей гармонике. Иногда мы целые дни проводили за
бутылкой и различными карточными играми.
     Затем, в хронологическом порядке, я изложил, как один тип по
прозвищу Лодырь Билли, владевший баром "У Толстого Мои", был
выведен нами из обращения. Основная неприятность, связанная с
Билли, заключалась в том, что он был закоренелым лодырем,
начисто лишенным каких-либо других достоинств. Он мухлевал,
приобретая виски и пиво у левых поставщиков. Его неоднократно
предупреждали, что надо пользоваться услугами наших торговых
агентов, но он настойчиво продолжал покупать товар у людей с
плохой репутацией. Многие из его особо жадных до выпивки
клиентов ослепли от паршивого, с большим количеством метанола,
виски. Время от времени кто-нибудь из них замертво падал в
сточные канавы Ист-Сайда. Его женой была Фанни, маленькая
пухлая Фанни, которая много лет назад жила на одном этаже со
мной. Я рассмеялся, вспомнив о происшествии в туалете. Во всяком
случае, Фанни была слишком хороша для него. Их брак кончился
тем, что он сломал ей нос и бросил ее ради восемнадцатилетней
дешевки. Мы устали терпеть выходки Билли и навсегда "отлучили"
его от общества. Да, мы навсегда отлучили беднягу от жизни, взяв
на прогулку по глухим местам дачной зоны.
     Я подробно описал наше возвращение с той прогулки, как мы
ехали в машине от сто шестидесятого километра шоссе номер
семнадцать. За рулем сидел Простак. Косому вдруг приспичило
поиграть на гармонике. Он привычным жестом постучал по ней
пальцем и с дремотной медлительностью начал исполнять
незнакомую мелодию. Макс с любопытством смотрел на него
какое-то время, а затем спросил: -- Косой, ты что такое играешь?
Косой пожал плечами:
     -- Не знаю. Играю, что чувствую. Наверное, эта мелодия просто
появляется у меня в голове.
     -- Может, ты у нас второй Ирвин Берлин? -- ехидно заметил
Простак.
     Косой промолчал и продолжал играть. Гармоника звучала, как
орган, исполняющий кантату Баха. В мелодии было что-то
религиозное. Он играл все время, пока мы ехали к городу, километр
за километром, и скорбная погребальная песнь медленным потоком
омывала наши души. В голове у меня возникла мысль. Я посмотрел
на Макса. Похоже, и он подумал о том же одновременно со мной.
     -- Косой в музыкальной форме рассказывает о поездке Билли
Лодыря, -- сказал я. -- Похоже на то, Макс?
     Макс наклонился ко мне и прошептал: -- Башка, ты ловко
обращаешься со словами. Попробуй что-нибудь из этого сделать.
Я достал карандаш и записную книжку. Было такое ощущение,
что эта заунывная мелодия пропитывает меня насквозь. Одно за
другим я начал писать слова, которые, по моему мнению,
соответствовали музыке. К тому времени, когда я закончил, музыка
так глубоко проникла в меня, что я чувствовал ее вкус у себя на
губах. Я протянул блокнот Максу и шутливо произнес: --
Попробуй мою утонченную поэзию. Низким голосом Макс запел
написанные мной слова, следуя мелодии Косого:
Жил-был на свете лентяй по имени Бенни, Честным ни разу он не
был с момента рожденья. И в день превосходный, с начала июля
четвертый, Решили мы: Бенни пора познакомиться с чертом. Мы
на машине его отвезли на природу, В край, где не пугана сельдь и
всегда чисты воды.
     Стоп! Здесь выходим. "Зачем же?" -- спросил у нас Бенни. "Будем смотреть, как
у речки пасутся олени". Вот и закончилась наша прогулка, пора в город снова
"Бенни! Ау!" -- Ну, а Бенни в ответ нам ни слова. "Кто-нибудь знает, где
бедный мой Бенни плутает?" -- Вдова его Фанни, смеясь и танцуя, у всех
вопрошает.
     Не знаю почему, но воспоминания об этом мрачном эпизоде
настроили меня на веселый лад. Хихикая, я вернулся к кровати.
Несмотря --на усталость, мне не спалось. Я ворочался с боку на бок,
старался забыть о книге. Мои мысли вновь вернулись к жене
Джона, и это привело меня в возбужденное состояние. Что со мной
случилось? Какого черта я не могу выбросить из головы эту
худосочную девку? С ума сойти! Меня бросало в жар, едва я
начинал думать о ней. Ну и что теперь? Лежать и твердить в уме
таблицу умножения?
     Я снял телефонную трубку и попросил дежурного соединить
меня со Свини.
     -- Да, с детективом отеля Свини, -- подтвердил я. Меня
соединили, и я сказал:
     -- Послушай, Свини, у меня мечтательное настроение. Там у
тебя в холле случайно не сидит что-нибудь мягкое и не очень
плоское? Он хохотнул:
     -- Их здесь превеликое множество. Тебе сколько? Да, брюнетку
или блондинку?
     -- На твое усмотрение. Меня устроит все, что выглядит опрятно
и симпатично.
     Минуты через две она вошла в комнату. Лежа в кровати, я
наблюдал, как она раздевалась. Очень хоро-шенькая крошка.
Забравшись под одеяло и прижавшись ко мне, она прошептала мне
на ухо: -- Мне нужны деньги, чтобы заплатить за жилье. Говоря
это, она виновато улыбалась. -- Ты безработная хористка? --
спросил я. -- Да. Откуда ты знаешь? Видел меня во время
выступлений?
     -- Нет, просто догадался по твоему виду. Она
улыбнулась и вздохнула:
     -- Да, ты наблюдательный. Сейчас очень трудно найти работу.
     -- Не беспокойся, крошка. Ты получишь больше чем месячную
плату за твое жилье. Помимо того, что я
     наблюдателен, я еще и святой покровитель всех хорошеньких
безработных хористок. -- Ты очень милый, -- с улыбкой
произнесла она. -- За это замечание получишь дополнительные
пять долларов, -- сказал я. Она тесно прижалась ко мне и
прошептала: -- Я люблю тебя. Тебя, великолепного, большого,
красивого, милого, умного, замечательного святого покровителя
безработных хористок.
     Мы весело рассмеялись. Я чувствовал себя так, словно мы были
старыми друзьями. Потом я выключил свет. Она была полной,
мягкой и очень горячей.


Глава 13

     На следующий день не было запланировано никаких дел, и мы
начали его с греческого рами. Мы уже играли часа два, когда в
комнату заглянул Мои и сказал:
     -- Там пришел подрядчик Мойши. Хочет поговорить с вами,
ребята. Похоже, что у него неприятности, он выглядит так, словно
на ходу вывалился из машины.
     -- Мойши? -- спросил Макс. -- Это тот самый, у которого
небольшая мастерская на Тридцатой улицей Давай его сюда.
Мойши и впрямь выглядел так, словно над ним поработала пара
вышибал. Голова его была перебинтована, правый глаз полностью
скрыт под багровым отеком, а разбитые губы настолько опухли,
что он с трудом выговаривал слова. Простак с издевкой спросил: --
Что случилось, Мойши? Тебя отдубасила жена? Я подвинул ему
стул и сказал:
     -- Садись, Мойши. Выпей и расскажи нам о своих
неприятностях.
     Он взял стакан, благодарно поклонился и выпил, а затем со
стоном опустился на стул и едва слышно произнес опухшими
губами: -- Неприятности с женой? Конечно, нет. Косой
рассмеялся:
     -- Тогда кто же тебя с такой любовью отделал? Твоя теща?
Мойши развернулся в сторону Косого и грустно покачал
головой:
     -- С тещей я пока управляюсь. У меня деловые неприятности.
     -- Со скорбным видом он несколько раз
     качнулся взад и вперед и продолжил: -- Это ужасно. Я занял
пятьсот долларов у Натши, чтобы заплатить долги. И совсем забыл,
что теперь должен Натши. Я'уже отдал ему восемьсот долларов, а
он утверждает, что я должен еще шестьсот. Я ему только и
возразил, что отданного должно быть достаточно, а он мне вон как
ответил. -- Он показал на свою голову и затекший глаз. -- И еще
сказал, что или я отдам ему еще шестьсот долларов, или он
переломает мне руки и ноги. Что я могу поделать? -- он
беспомощно посмотрел на нас, продолжая с жалким видом
раскачиваться на стуле. -- Я прошу у вас защиты. Я не хочу идти в
полицию, потому что боюсь. -- А как ты додумался прийти к нам?
     -- спросил я. -- Я рассказал о своих неприятностях лидеру клуба
демократов, и он сказал, что, может быть, вы, ребята, сможете
помочь мне. -- Он поискал на наших лицах сочувствия, а затем
попробовал воспользоваться смесью мольбы и подхалимажа. --
Все говорят, что вы такие замечательные парни. Может быть, вы,
мальчики, сможете помочь мне? Пожалуйста. Может быть, вы
попросите мистера Натши, чтобы он перестал меня бить? Косой
сложился пополам в приступе хохота. -- Добрый старина Натши!
Это Натши, ростовщик с Тридцать первой улицы? У него никогда
не было сердца.
     Старик растерялся и с обидой уставился на веселящегося
Косого. Макс успокоил его:
     -- Мойши, вы правильно сделали, что пришли к нам. Не
вздумайте ходить в полицию. Натши откупится от них заварными
пирожными, и они не захотят вам помочь.
     -- А я думал, -- сказал Простак, -- что Франк предупредил
этих шейлоков, чтобы они умерили свои аппетиты. Я поддержал
его:
     -- Да, я тоже слышал такое. Но этот Натши очень жадный.
Похоже, он не слушает того, что ему говорят.
     -- Они и во льду будут вонять, -- произнес Простак. -- Все эти
шейлоки.
     -- Да, паршивый вид рэкета, -- сказал Макс. -- Из-за него
плохо думают вообще обо всех видах незаконной деятельности. И
зачем им только занимаются? -- Из-за больших денег, конечно, --
сказал я. -- Я тоже так думаю, -- согласился Макс. -- Сколько эти
мерзавцы имеют с займа? Около тысячи процентов прибыли,
верно?
     -- Да, и даже больше, -- сказал я. -- Никто не знает, как
они начисляют свои проценты, но иногда у них выходит до
десяти тысяч процентов годовых.
     -- Эти паршивцы каждый кусок своего тела хотят поменять на
польший по весу кусок золота, -- проговорил Простак. -- Они
хуже того, настоящего Шейлока из Венеции.
     Я с удивлением посмотрел на Простака, не понимая, что он имеет
в виду, и сказал:
     -- Просто к слову. Простак, этот Натши итальянец. Простак
рассмеялся надо мной:
     -- Я знаю, что он макаронник. А ты. Башка, меня удивил.
Ублюдок всегда является ублюдком, независимо от того, кто он
такой.
     -- Да мы все ублюдки, -- сказал Макс. -- Ты, Башка,
становишься слишком уж разборчивым. -- Макс повернулся к
Мойши и спросил: -- Как это получается, что вы, бизнесмены,
занимаете у ростовщиков? Что, разве мало банков, где можно
получить заем?
     Старик растерянно посмотрел на Макса. Было похоже, что он
стыдится говорить о причинах, приведших его к нынешним
затруднениям.
     -- Нечего было заложить, да, Мойши? -- спросил я. -- Да, у меня
ничего такого нет, -- пробормотал он. -- А чем конкретно ты
занимаешься? -- Изготавливаю молнии. То есть собираю эти самые
застежки.
     -- Это доходно? -- спросил Макс. Старик передернул плечами.
     --  Как  я  могу зарабатывать, когда мне приходится бороться с людьми вроде
мистера Тэлона, у которого пять миллионов долларов? У него и машины лу