ивака, когда ходили за газетами.
     -- Да, -- произнес я, передразнивая Джелли. -- К чему ругаться?
Мы его купили.
     -- Вы купили его у Спивака? Вы, наверное, не вчера на свет
родились, вы жулики, вы... -- он таращился на нас, охваченный
праведным гневом.
     -- Как тебе это нравится? Он назвал нас жуликами! --
насмешливо произнес Макс.
     -- А как насчет вас, мистер Джелли? Вы что, такой законный?
     -- поинтересовался я. -- Законный? -- переспросил Джелли. -- Я
имел в виду, такой честный, что можете называть нас жуликами?
     -- А, так вот что ты понимаешь под словом "законный"?
     -- Ца, вот что я понимаю под словом "законный". 44
     -- Значит, я законный? .--. -- Нет, вы, как и все
остальные, незаконный.
     -- Незаконный? Что ты подразумеваешь под словом
"незаконный"?
     -- Вор или жулик -- незаконны.
     • -- Ты украл, и ты же называешь меня, честного' человека, который
не крадет и ходит в синагогу, жуликом? Незаконным? Почему? За
что? -- Он пристально смотрел на нас.
     -- Мы украли для вас. Вы послали нас за газетами Вы купили то,
что мы украли, значит, вы такой же, как и мы. Вы незаконный, --
очень по-умному объяснил я
     -- Ты думаешь, ты умный. Ты искажаешь все вокруг. поэтому
вместо того, что ты жулик, получается, что жулик я. -- Джелли
фыркнул и всплеснул руками, как будто не понял. -- Значит, я
незаконный, а вы -- молодцы! -- он рассмеялся. -- Ты все
передергиваешь, ты, умный мальчик. Ты умеешь пользоваться своей
башкой, да, мистер Башка?
     -- Да, я умею ею пользоваться, и вы поняли, что я хотел сказать,
вы... вы... -- я чуть было не назвал его словом, означающим его
обрезанную часть, но вдруг вспомнил о Долорес. Этот хрен мог
когда-нибудь стать моим тестем. Макс продолжил объяснение:
     -- Эй, Джелли, Башка вот что имеет в виду. когда ты по ночам
устраиваешь игры на деньги в задней Комнате, то это незаконно.
     -- Незаконно? Даже если я плачу полицейскому Вайти десять
процентов за разрешение? -- хитрый огонек мерцал в глазах
Джелли. Он просто валял дурака. -- А как насчет моих конкурентов
за углом? Как ты их назовешь, мой умник Башка? Они что, тоже
незаконны? -- О ком вы говорите?
     -- О церкви за углом. Они устраивают в подвале азартные игры.
Два, может быть, три раза в неделю. Там играют в бинго. Это
азартная игра, но им не надо платить Вайти за разрешение. -- Он
рассмеялся. -- Они завели у себя доходное предприятие. Ну что,
умник, ну что, Башка? -- насмешливо кривлялся он. -- Их ты тоже
назовешь незаконными? Я пожал плечами:
     -- Да. Я понимаю это именно так. Вы незаконны. Полицейский
Вайти незаконен, и ваши конкуренты за углом тоже незаконны.
Старик Джелли хихикнул:
     -- Так, значит, ты говоришь, что все незаконны? -- Да, --
пробормотал я. -- Все незаконны.


Глава 4

     В кондитерскую вошел Косой, и мы прекратили этот разговор. У
Косого был слишком уж радостный вид. -- Что делаете? Что-нибудь
случилось? -- спросил он. -- Случилось? -- ехидно произнес Макс.
     -- Ты что, думаешь, что находишься на Диком Западе вместе с
бандой Джесси Джеймса? В Ист-Сайде ничего не случается.
     -- Ну, Макс, ты что, все не можешь забыть об этом? --
радостное выражение исчезло с лица Косого. -- Я ведь просто
шутил насчет того, чтобы к нему присоединиться.
     -- Ладно-ладно, Косой. Теперь слушай, что тебе надо сделать.
Сходи, разбуди Простака с Домиником и скажи им, чтобы шли к
нам в школу. -- А где вы будете? В спортзале? Макс в отчаянии
хлопнул себя по голове. -- Боже мой! А где еще мы можем быть в
субботу? Учить историю в классе?
     -- Старик Доминика начнет прыгать до потолка, если я
постучусь в дверь, -- проворчал Косой, выходя на улицу.
Мы с Максом перелезли через школьную ограду, утыканную
пиками, распахнули незапертое подвальное окно с обратной
стороны школы и спрыгнули с высоты полутора метров на пол
спортивного зала. Сбросив верхнюю одежду, мы босиком бегали по
залу, пока не начали потеть. Затем Макс развернул набивной мат и
достал из кармана самоучитель по джиу-джитсу Мы отрабатывали
друг на друге различные захваты до тех пор, пока Макс не вывернул
мою руку так, что от боли я вышел из себя и пнул его в пах босой
ногой Он согнулся, но, несмотря на боль, радостно прокряхтел' --
Молодец, Башка, становишься жестким. Мы вступили в поединок
без правил, яростно нанося ДРУГ другу беспорядочные удары
руками и ногами Максу
     удалось взять меня в жесткий захват. Он откинул мою голову назад
и надавил на горло большим пальцем. Я начал задыхаться, перед
глазами поплыли черные пятна. Но тут, к моей радости, раздался
звук открываемого окна. В зал спрыгнули Простак и Косой. Макс
ослабил хватку и похлопал меня по спине:
     -- Ты становишься все лучше, Башка. -- Он повернулся к
Косому и спросил: -- Где Доминик? -- Его отправили в церковь. В
воскресную школу. Макс презрительно фыркнул:
     -- Церковь -- пустая трата времени. Ладно, ребята,
раздевайтесь.
     Вслед за Максом мы приступили к нашей обычной тренировке:
поднятие тяжестей, подтягивание и выполнение разных фигур на
брусьях. Потом Макс устроил небольшой отдых, во время которого
читал самоучитель. В течение нескольких часов мы отрабатывали
приемы джиу-джитсу и рукопашного боя, а напоследок каждый из
нас пятнадцать минут яростно лупил боксерскую грушу.
Косой ушел первым. Он сказал, что ему пора идти домой
завтракать. Макс, Простак и я майками обтерли с себя пот и грязь,
вылезли в окно и направились в закусочную Катца на Хьюстон-стрит.
     Когда мы туда вошли, чарующий запах выставленных на
прилавке разогретых солонины и пастромы просто одурманил нас.
Словно три прожорливых зверя, мы втягивали в себя этот аромат и,
дрожа от вожделения, не отрываясь глядели на горячее мясо. Мы
решили взять три порции солонины и три порции пастромы с
солеными огурцами. Я дал Максу пятнадцать центов, он добавил к
ним пятнадцать своих, положил деньги на прилавок и
повелительным голосом произнес:
     -- И положите побольше мяса на каждый кусок хлеба.
Часто дыша, с высунутыми языками, исходя слюной, шестью
голодными глазами мы следили за каждым движением продавца.
Неся тарелки с бутербродами так осторожно, будто они были
нашим самым хрупким и самым ценным достоянием, мы
пробрались через переполненную закусочную к дальнему столу. Мы
ели медленно, очень медленно, стараясь как можно дольше
продлить жизнь каждого из бутербродов. Мы не разговаривали, мы
не отрываясь
     откусывали от них по кругу маленькие кусочки. Мы облизывали
губы и издавали утробные звуки, выражавшие животное
наслаждение. Но все равно мои бутерброды •кончились слишком
быстро. Я тщательно собрал с тарелки все волокна мяса и крошки
хлеба и слизал с пальцев жир и горчицу. Мы все с завистью
посмотрели на человека, сидящего за соседним столом: его завтряк
состоял из трех больших бутербродов с солониной, ватрушки, куска
салями, картошки фри и бутылки освежающего напитка из
сельдерея. Макс пихнул меня локтем: -- Когда-нибудь и мы будем
есть, как этот парень. Мы нехотя покинули закусочную и двинулись
вдоль сточной канавы, высматривая в ней подходящие окурки. На
сигаретные мы не обращали внимания. Макс первым нашел окурок
от сигары. Он понюхал его и со словами "дешевый табак"
отшвырнул в сторону.
     Тем не менее, подходя к кондитерской на Деланси-стрит, мы все
с удовольствием попыхивали сигарами из разных сортов дешевого
табака.
     Около входа Косой и Доминик о чем-то болтали с Долорес.
Впервые в жизни я подумал об убогости и неопрятности своей
одежды. Доминик, Косой и Долорес надели свои субботние
костюмы. Особенно выделялся Доминик, одетый с иголочки для
воскресной школы. Я почувствовал себя неуютно в своих
поношенных тесных штанах, вспомнил о грязном, потертом
воротничке рубахи, о прорехе в старом пиджаке с отцовского плеча.
Мне стало казаться, что все только и делают, что смотрят на эту
прореху. С горящим от стыда лицом я безмолвно стоял, глядя на
свои стоптанные ботинки. Впервые в жизни я обратил внимание на
то, как одет. Потом' я посмотрел на Макса в сдвинутой на ухо кепке
с поломанным козырьком. Одет он был ничуть не лучше меня, как,
впрочем, и Простак. Благодаря этому я почувствовал себя немного
лучше.
     Затем я вспомнил о наступающих холодах, о ледяных ветрах,
проносящихся по Деланси-стрит, и почувствовал жалость к самому
себе. Придется ли мне снова набивать подклад пиджака газетами, а
ботинки -- картоном, чтобы защититься от холодного ветра? Я
готов был поспорить, что мой старик не найдет работы, а значит, у
нас не будет угля для печки. Я готов был поспорить, что отморожу
себе что-нибудь. Я готов был поспорить, что буду чихать и кашлять
и что всю зиму у меня будет капать из
     иоса. Да, я мог бы поспорить, что мой полудохлый старик не найдет
работы, и я мог бы поспорить, что ублюдок домохозяин вышвырнет
нас на улицу? И я мог бы поспорить, что, если этот ублюдок с
цветком в петлице сделает это, я перережу ему горло. Но в этом не
было смысла, надо было что-то делать, чтобы получать деньги...
В этот момент Долорес обдала меня холодным взглядом и
равнодушно отвернулась. Я почувствовал себя просто ужасно. Если
бы я только мог исчезнуть вместе со всеми своими грязными
обносками! Если бы я только мог провалиться сквозь тротуар!
     --Мне стало больно от безнадежности. Жизнь -- паршивая штука.
Какой смысл в такой жизни? В горле у меня застрял ком, и, лишь
напрягшись изо всех сил, я смог сдержать подступившие к глазам
слезы. Мне было отчаянно жалко себя. Никто не обратил внимания,
когда я двинулся прочь. Наполненный до краев жалостью к самому
себе, несчастный и мрачный, я бесцельно бродил по улицам. Дошел
до вест-сайдских доков и постоял там, глядя в холодную черную
воду Гудзона. Я добрел до Китайского города, я шатался по улицам
до самых сумерек, несчастный, усталый и голодный.
Я пришел в себя под грохочущей надземкой, на Бо-вери. Вдоль
улицы валялись или брели, покачиваясь, пьяные. Я подумал о
Глазастике, проворном Глазастике с ловкими пальцами, который
обобрал пьянчугу. Да, это была неплохая идея. Я тоже могу
выпотрошить пьянчугу, а если он вдруг начнет кочевряжиться, то у
меня есть нож.
     Я внимательно осмотрел улицу и нырнул в проход между домами.
Там я обшарил ничего не соображающего, противно воняющего
пьяного, но его карманы были пусты, с него сняли даже ботинки. На
память пришли слова многоопытного Глазастика: "Алкаши,
валяющиеся в подворотнях, всегда обчищены. У них обычно и цента
не найдешь. Надо обрабатывать тех, которые еще держатся на
ногах".
     Словно шакал, я осторожно последовал за здоровенным пьяным,
свернувшим на боковую улочку. Меня охватило азартное
возбуждение: а вдруг у него окажется целая пачка денег? Пьяный
споткнулся о лестничную ступеньку и растянулся возле двери в
подъезд. Совершенно ниоткуда к нему подлетел какой-то старик,
похожий на бывшего бандюгу. Умело и быстро он обшарил пьяного и
засунул что-то себе в карман.
     От неожиданного появления старика я испуганно замер на месте,
не зная, что предпринять, и лишь наблюдал за происходящим
широко открытыми глазами. Так же быстро старик расшнуровал и
стянул с пьяного ботинки "и устремился с ними в сторону Байярд-стрит,
чтобы продать их там на рынке краденого. Я почувствовал
себя обманутым и испытал отвращение к самому себе. Этот пьяный
должен был достаться мне, я первый его увидел. Все люди
устроены одинаково, все тащат, тащат, прямо из-под носа. Я был
зол на себя и поклялся, что в следующий раз не допущу подобного.
"Ты скотина, -- сказал я себе. -- Ты должен хватать, и делать
это быстро, без раздумий, иначе какой-нибудь другой парень
опередит тебя. К черту остальных, хватай, хватай для себя!"
Мрачное, подавленное состояние вновь охватило меня. Весь мир
источал зловоние, все и вся было против меня... Внезапно на мою
спину обрушилась дубинка, и мучительная боль пронзила
позвоночник. Я потерял над собой контроль и почувствовал, как
мои штаны пропитались влагой.
     Прямо над ухом раздалось злобное ворчание полицейского:
     -- Какого черта ты делаешь на улице в такое время? Вали
отсюда, оборвыш, пока я тебя снова не вытянул дубинкой.
Словно побитый, никому не нужный, грязный уличный пес, я
крался по пустынным улицам в сторону своего дома.


Глава 5

     Вильсон был избран президентом. Как всегда, мы отметили это
событие самым большим в Ист-Сайде праздничным костром. Еще
какое-то время я продолжал посещать "суповую" школу, затем
вновь сходил к 0'Брайену и потребовал отдать мне документы для
устройства на работу. Он нехотя согласился.
     Несколько недель я блуждал по улицам в поисках работы, пока
наконец не устроился за четыре с половиной доллара в неделю
помощником водителя фургона, развозившего клиентам мокрое
белье из прачечной.
     Первая неделя стала суровым испытанием для меня и моей
спины. Работа начиналась в шесть утра. Мы с водителем загружали
фургон тяжелыми тюками сырого белья. Весь день мы разъезжали
по городу, надрываясь, затаскивали сырые тюки по лестницам,--
сносили вниз грязное белье для прачечной. Это была каторжная
работа, приводящая к инвалидности. Спина, ноги, руки, все
мускулы непрерывно болели. Несмотря на дожди, снег и холода той
суровой зимы я был все время покрыт испариной от непосильного
труда. Водитель получал процент от выручки, был жаден и обладал
чудовищной работоспособностью. Мы делали десятиминутную
остановку, чтобы перекусить бутербродами Это заменяло
обеденный перерыв. Затем мы вновь приступали к работе и не
останавливались до позднего вечера.
     После скудного ужина я доползал до холодной кровати и
валился в нее с одним желанием: не двигаться всю оставшуюся
жизнь. Мне снились особенные сны, в которых я ходил с тюками
мокрого белья, привязанными к ногам, и еще одним тюком,
который лежал на голове. Продирая глаза в холодных
предрассветных сумерках, голодный, с ноющими и затекшими
мышцами, я горько проклинал удел, доставшийся мне в этой жизни.
Каждая частичка моего тела яростно сопротивлялась насилию над
собой, и я встречал каждое утро, отводя душу в проклятиях. Я
начинал с водителя фургона, затем переходил на хозяина прачечной
и заканчивал проклятиями всем живущим на Земле. Четырех с
половиной долларов, которые я приносил маме, приползая с работы
в десять часов вечера по субботам, едва хватало на скудное питание
семьи. Мой старик все больше и больше времени проводил в
синагоге, его лицо становилось все бледнее, а борода -- все белей
Приступы кашля у него продолжались все дольше и дольше, и наш
долг за жилье с каждым месяцем становился все больше и больше.
Жизнь для мамы и для нас ухудшалась, но, видимо, она все еще
была недостаточно черна.
     Наступил день выселения. Явился равнодушный судебный
исполнитель со своими людьми, и мы оказались на дышащей
холодом улице. Весь наш жалкий, покалеченный скарб был грудой
свален на тротуаре перед глазами безжалостного внешнего мира.
Вокруг нас продолжалась
     бурная жизнь ист-сайдских улиц, торопливо и равнодушно
обтекающая нас на пути к неведомой цели. По" хоже, что ни
посещения моим стариком синагоги, ни его молитвы, ни раввин --
ничто и никто не могли или не хотели нам помочь. В тот же день
"скорая помощь" увезла старика в госпиталь Бельвью.
В конце концов появился мой друг Макс. Он привел с собой
своего дядю, чтобы тот поговорил с моей плачущей мамой. После
этого дядя Макса сходил и поговорил с районным лидером
Демократической партии, и тот пришел к нам на помощь. Он нашел
нам квартиру ниже по Деланси-стрит и заплатил за нее за два
месяца вперед. Он прислал нам пять мешков угля, и новую печку с
вделанным в нее котлом, и двухнедельный запас продуктов --
картошки и бакалейных товаров. Но мой старик уже никогда не
вернулся домой. Он умер в госпитале от пневмонии на следующий
день. Дядя Макса бесплатно похоронил моего отца.
Отупевший от горя и безнадежности, я вновь приступил к
перетаскиванию сырых тюков белья из прачечной. В один из дней
возле нашей прачечной появился уполномоченный профсоюза
грузовых, перевозок. Он интересовался условиями труда и задавал
вопросы водителям фургонов и их помощникам. Мой водитель
ответил:
     -- Все нормально. Дела идут неплохо. Немногие решились сказать
правду. Они заявили, что условия очень тяжелые. Я сказал
представителю, что нас эксплуатируют, что мы работаем более
восьмидесяти часов в неделю. Мой водитель посоветовал мне
заткнуться и не распускать свой слюнявый язык. Я огрызнулся.
Представитель записывал в профсоюз всех желающих, Мой
водитель и некоторые другие отказались, я записался.
     Представитель составил контракт, в котором оговаривались
54-часовая рабочая неделя и десятипроцентное повышение оплаты
труда, и предложил подписать его хозяину прачечной. Хозяин
посоветовал ему сдохнуть и отправиться к черту на кулички, после
чего представитель призвал записавшихся в профсоюз объявить
забастовку.
     Я вышел на пикетирование. Мой водитель, как и многие другие,
саботировал забастовку. Они издевались над нами и обзывали нас
вшивыми социалистами и агитаторами. Я дежурил в пикете по
четырнадцать часов в сутки, днями напролет мы устало таскались вдоль линии
пикетирования. Несмотря на все наши усилия, все, кто хотел,
нарушали эту линию. Все было безнадежно.
     Как-то раз полицейские, следившие за соблюдением порядка при
пикетировании, вдруг куда-то исчезли. К нам подъехала машина, в
которой находились четверо. Они показали нам свои удостоверения
частных детективов и объявили, что забастовка окончена. Мы с
напарником отказались покинуть свой пост. Тогда они сорвали с
нас забастовочные знаки и крепко нас избили. Чуть позже
вернулись ухмыляющиеся полицейские. Поинтересовавшись
случившимся, они посмеялись над нами и погнали прочь. Мой
водитель и его новый помощник стояли рядом и отпускали шуточки
по поводу моего подбитого глаза и окровавленной головы. --
Какого черта вы смеетесь? -- спросил я. -- Вали, вали, сопляк,
проваливай, пока я тебе не добавил! -- ответил мне водитель.
Я чуть было не кинулся на него, но вовремя остановился.
Внутренний голос охладил мою ярость, без устали повторяя:
"Думай своей башкой, думай своей башкой. Этот парень слишком
здоров для тебя". Я поплелся прочь, продолжая размышлять: "Так,
значит, вот через что необходимо проходить лишь для того, чтобы
зарабатывать жалкие гроши? Это не для меня. Я уже сыт по горло.
Неужели я живу для того, чтобы быть помощником фургонщика в
прачечной?"
     Тем же вечером я встретился с Максом, Домиником, Простаком
и Косым. Мы перехватили водителя фургона и его помощника на
третьем этаже дома на Генри-стрит Я придал своей судьбе нужное
направление, располосовав ножом щеку водителя. Мы забрали у
него деньги и избили его с помощником до бессознательного
состояния. После чего угнали их фургон на берег реки, туда, где на
набережной не было ограждения, выпрягли коня и столкнули
фургон с бельем в Ист-Ривер. Конь энергично кивал, как бы
поддерживая нас, а затем ударил копытами и умчался прочь. Этим
вечером мы замечательно поели в закусочной Катца. Чуть позже
меня нашел Толстый Мои, который предупредил, что меня ищет
полиция и мне лучше не появляться дома.
     На мое счастье я застал Профессора в его подвале. Когда я
рассказал ему о своих проблемах, он пошел и
     принес мне одеяло. Первый раз я ночевал не в своем доме. Мне не
спалось, и я почти до утра просидел в туалете, читая "Дон Кихота".
Утром Профессор принес -- мне кофе и свежие сдобные булочки.
Потом вручил мне ключ от подвала и сказал:
     -- Пересиди здесь, Башка, пока все немного не поутихнет.
Он был отличным парнем. Вдобавок к ключу он дал мне два
доллара. Вскоре я узнал, что представитель профсоюза хочет
увидеть меня, и встретился с ним.
     -- Хорошая работа, Башка, -- сказал представитель. -- Еще
одно происшествие вроде того, что случилось с твоим
фургонщиком, и забастовку можно будет прекратить.
Саботирующие в