м вниманием слушал доктора.  Он хотел видеть в  нем
того  учителя,  под  влиянием которого развилась Надежда Васильевна,  но,  к
своему сожалению, он не нашел того, чего искал.
   - Как вы нашли доктора?  -  спрашивала Надежда Васильевна, когда доктор
уехал.  -  Он  произвел на  вас  неприятное впечатление своей  вежливостью и
улыбками?  Уж  это  его  неисправимый недостаток,  а  во  всем остальном это
замечательный,  единственный человек.  Вы  полюбите его  всей  душой,  когда
узнаете поближе. Я не хочу захваливать его вперед, чтобы не испортить вашего
впечатления...


X

   Как  Привалов ни  откладывал своего  визита к  Ляховскому,  ехать  было
все-таки нужно,  и в одно прекрасное утро он отправился к Половодову,  чтобы
вместе с ним ехать к Ляховскому.  Половодова не было дома,  и Привалов хотел
вернуться домой с спокойной совестью, что на этот раз уж не он виноват.
   - Сергей Александрыч,  куда же  вы  так  бежите?  -  окликнул его голос
Антониды Ивановны. - Александр Павлыч сейчас должен вернуться.
   Антонида  Ивановна  стояла  в  дверях  гостиной в  голубом  пеньюаре со
множеством прошивок,  кружев и  бантиков.  Длинные русые  волосы были  ловко
собраны в  домашнюю прическу;  на  шее блестела аметистовая нитка.  Антонида
Ивановна  улыбалась и  слегка  щурила  глаза,  как  это  делают  театральные
ingenues.
   - Вы,   вероятно,  испугались  перспективы  провести  со  мной  скучных
полчаса?  Теперь вы искупите свою вину и неделикатность тем, что проскучаете
со мной целый час...  Да,  да, Александр просил сейчас же известить его, как
вы приедете,  -  он теперь в своем банке,  -  а я нарочно пошлю за ним через
час. Что, испугались?
   Антонида Ивановна весело  засмеялась и  провела  Привалова в  маленькую
голубую  гостиную  в  неизменном русском  вкусе.  Когда  проходили по  залу,
Привалов заметил открытое фортепьяно и спросил:
   - Я, кажется, помешал вам, Антонида Ивановна?
   - Нет,  это пустяки.  Я совсем не умею играть...  Вот садитесь сюда,  -
указала она кресло рядом с своим.  -  Рассказывайте, как проводите время. Ах
да,  я третьего дня,  кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что
не  узнали  меня,  и  даже  отвернулись в  другую сторону.  Если  вы  будете
оправдываться близорукостью, это будет грешно с нашей стороны.
   - Помилуйте,  Антонида Ивановна,  -  мог  только  проговорить Привалов,
пораженный необыкновенной любезностью хозяйки.  -  Я хорошо помню улицу,  по
которой действительно проходил третьего дня, но вашего экипажа я не заметил.
Вы ошиблись.
   - Нет, не ошиблась.
   - По крайней мере, назовите мне улицу, на которой вы меня встретили.
   - Ах,  какой хитрый...  -  кокетливо проговорила Половодова,  хлопая по
ручке  кресла.  -  Вы  хотите  поймать  меня  и  обличить  в  выдумке?  Нет,
успокойтесь:  я  встретила вас в конце Нагорной улицы,  когда вы подходили к
дому Бахаревых.  Я,  конечно,  понимаю, что ваша голова была слишком занята,
чтобы смотреть по сторонам.
   - Именно?
   - Нет, это я так болтаю, Сергей Александрыч. Третьего дня у меня болели
зубы, и я совсем не выходила из дому.
   В  этой  болтовне  незаметно пролетел  целый  час.  Привалов  заразился
веселым настроением хозяйки и  смеялся над  теми  милыми пустяками,  которые
говорят  в  таких  хорошеньких гостиных.  Антонида Ивановна принесла альбом,
чтобы  показать карточку Зоси  Ляховской.  В  момент рассматривания альбома,
когда  Привалов напрасно старался придумать что-нибудь непременно остроумное
относительно карточки Зоси  Ляховской,  в  гостиной послышались громкие шаги
Половодова, и Антонида Ивановна немного отодвинулась от своего гостя.
   - Это мой узник,  - объяснила Антонида Ивановна мужу, показывая глазами
на Привалова. - Представь себе, когда Сергей Александрыч узнал, что тебя нет
дома,  он  хотел  сейчас  же  незаметным образом  скрыться.  В  наказание  я
заставила его проскучать целый час в моем обществе...
   - Ваше  положение  действительно было  критическое,  -  весело  говорил
Половодов, целуя жену в лоб. - Я не желал бы быть на вашем месте.
   - Нет, я с большим удовольствием провел время, - уверял Привалов.
   - Чтобы  хоть  чем-нибудь утешить Сергея Александрыча,  я  показала ему
карточку  mademoiselle Ляховской,  -  объясняла  Антонида  Ивановна,  блестя
глазами.
   - И  отлично,  -  соглашался Половодов.  -  Теперь нам  остается только
перейти,  то  есть,  вернее  сказать,  переехать от  фотографии к  оригиналу
Тонечка,  ты  извини нас  с  Сергеем Александрычем мы  сейчас отправляемся к
Ляховскому.
   - Знаю, знаю...
   - А ведь я думал,  что вы уже были у Ляховского, - говорил Половодов на
дороге к передней.  -  Помилуйте, сколько времени прошло, а вы все не едете.
Хотел сегодня сам ехать к вам.
   - Ах,  какой ты,  Александр,  недогадливый,  - лукаво говорила Антонида
Ивановна. - Сергей Александрыч был занят все время...
   Половодов прикинулся,  что  не  понимает намека,  а  Привалов испытывал
какое-то глупо-приятное чувство. На пороге Половодов еще раз поцеловал жену,
и  эта  картина семейного счастья могла тронуть даже каменное сердце.  Никто
бы,  конечно, не подумал, что такой поцелуй являлся только одной нотой в той
пьесе,  которая  разыгрывалась счастливыми супругами.  Нужно  заметить,  что
пьеса не  была каким-нибудь грубым заговором,  а  просто после известной уже
читателям утренней сцены  между супругами последовало молчаливое соглашение.
И,  странная вещь,  после своего визита к maman, которая, конечно, с истинно
светским тактом  открыла глаза  недоумевавшей дочери,  Антонида Ивановна как
будто почувствовала большее уважение к мужу,  потому что и в ее жизни явился
хоть какой-нибудь интерес.


XI

   Приваловский дом стоял на  противоположном конце той же Нагорной улицы,
на которой был и дом Бахарева. Он занимал собой вершину горы и представлялся
издали чем-то  вроде  старинного кремля.  Несколько громадных белых зданий с
колоннами,  бельведерами,  балконами и  какими-то  странной  формы  куполами
выходили главным фасадом на небольшую площадь,  а великолепными воротами,  в
форме  триумфальной арки,  на  Нагорную  улицу.  Непосредственно за  главным
зданием,  спускаясь по Нагорной улице, тянулся целый ряд каменных пристроек,
тоже украшенных колоннами, лепными карнизами и арабесками. Сквозные железные
ворота открывали вид на  широкий двор,  со  всех сторон окруженный каменными
службами,   конюшнями,  великолепной  оранжереей.  Это  был  целый  замок  в
помещичьем вкусе;  позади  зеленел старинный сад,  занимавший своими аллеями
весь  спуск горы.  Привалова поразила та  же  печальная картина запустения и
разрушения,  какая постигла хоромины Полуяновых,  Колпаковых и  Размахниных.
Дом представлял из  себя великолепную развалину:  карнизы обвалились,  крыша
проржавела и отстала во многих местах от стропил целыми полосами;  массивные
колонны  давно  облупились,   и   сквозь  отставшую  штукатурку  выглядывали
обсыпавшиеся кирпичи;  половина дома  стояла  незанятой и  печально смотрела
своими почерневшими окнами без  рам  и  стекол.  Видно  было,  что  крыша  в
некоторых местах  была  покрыта  свежей  краской и  стены  недавно выбелены.
Единственным живым местом во  всем  доме была та  половина,  которую занимал
Ляховский,  да  еще  большой флигель,  где  помещалась контора;  оранжерея и
службы были  давно  обращены в  склады водки и  спирта.  У  Привалова сердце
сжалось при  виде  этой  развалины:  ему  опять страшно захотелось вернуться
обратно в свои три комнатки,  чтобы не видеть этой картины разрушения. Когда
коляска  Половодова  с   легким  треском  подкатила  к  шикарному  подъезду,
массивная  дубовая  дверь  распахнулась,   и  на  пороге  показалась  усатая
улыбающаяся физиономия швейцара Пальки.
   - Игнатий Львович дома?  -  спрашивал Половодов, взбегая на лестницу по
ступенькам в темную переднюю.
   - Дома,  -  почтительно вытянувшись,  докладывал Палька.  Это был целый
гайдук в  три аршина ростом,  с  упитанной физиономией,  во вкусе старинного
польского холопства.
   Передняя  походила на  министерскую приемную:  мозаичный мраморный пол,
покрытый  мягким  ковром;  стены,  отделанные  под  дуб;  потолок,  покрытый
сплошным слоем сквозных арабесок,  и  самая роскошная лестница с  мраморными
белыми  ступенями  и  массивными  бронзовыми  перилами.  По  бокам  лестницы
тянулась  живая  стена  из  экзотических растений,  а  внизу,  на  мраморных
пьедесталах,  покоились  бронзовые  тритоны  с  поднятыми  кверху  хвостами,
поддерживая  малюток-амуров,  поднимавших кверху  своими  пухлыми  ручонками
тяжелые лампы с матовыми шарами.
   - У них Альфонс Богданыч,  -  предупредил Палька,  помогая Половодову и
Привалову освободиться от верхних пальто.
   - Ничего...  Альфонс  Богданыч  -  главный  управляющий  Ляховского,  -
объяснил Половодов Привалову, когда они поднимались по лестнице.
   Привалов издали еще  услышал какой-то  странный крик,  будто где-нибудь
ссорились  бабы;  крикливые,  высокие  ноты  так  и  лезли  в  ухо.  Заметив
вопросительный взгляд Привалова, Половодов с спокойной улыбкой проговорил:
   - Самая  обыкновенная  история:   Игнатий  Львович  ссорится  со  своим
управляющим...  Ха-ха!.. Это у них так, между прочим; в действительности они
жить один без другого не могут.
   Когда они поднялись на  вторую площадку лестницы,  Половодов повернул к
двери, которая вела в кабинет хозяина. Из-за этой двери и неслись крики, как
теперь явственно слышал Привалов.
   - Пожалуйте,  Сергей  Александрыч,  -  проговорил Половодов,  распахнув
дверь в кабинет.
   Ляховский сидел в  старом кожаном кресле,  спиной к  дверям,  но это не
мешало  ему  видеть всякого входившего в  кабинет -  стоило поднять глаза  к
зеркалу,  которое висело против него на  стене.  Из всей обстановки кабинета
Ляховского только это зеркало несколько напоминало об удобствах и  известной
привычке  к  роскоши;  все  остальное отличалось большой  скромностью,  даже
некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего
цвета;  потолок из белого превратился давно в  грязно-серый и  был заткан по
углам  паутиной;   паркетный  пол  давно  вытерся  и   был  покрыт  донельзя
измызганным ковром,  потерявшим все краски и представлявшимся издали большим
грязным пятном.  Несколько старых стульев,  два небольших столика по углам и
низкий  клеенчатый  диван  направо  от   письменного  стола  составляли  всю
меблировку  кабинета.  Письменный  стол  был  завален  деловыми  бумагами  и
расчетными книгами всевозможных форматов и  цветов;  ими  очень искусно было
прикрыто оборванное сукно и облупившаяся ореховая оклейка стола.
   Наружность   Ляховского   соответствовала  обстановке   кабинета.   Его
небольшая тощая фигурка представлялась издали таким же  грязным пятном,  как
валявшийся под его ногами ковер, с той разницей, что второе пятно помещалось
в ободранном кресле. Несмотря на то, что на дворе стояло лето, почерневшие и
запыленные зимние рамы не  были выставлены из  окон,  и  сам  хозяин сидел в
старом ваточном пальто.  Его длинная вытянутая шея была обмотана шарфом.  По
наружному виду  едва  ли  можно  было  определить сразу,  сколько  лет  было
Ляховскому,  -  он принадлежал к  разряду тех одеревеневших и высохших,  как
старая зубочистка,  людей, о которых вернее сказать, что они совсем не имеют
определенного возраста,  всесокрушающее колесо времени катится,  точно минуя
их.  Такие засохшие люди сохраняются в  одном положении десятки лет,  как те
старые, гнилые пни, которые держатся одной корой и готовы рассыпаться в пыль
при  малейшем прикосновении.  Большая голова  Ляховского представляла череп,
обтянутый высохшей желтой кожей,  которая около  глаз  складывалась в  сотни
мелких и глубоких морщин При каждой улыбке эти морщины лучами разбегались по
всему лицу.  Ляховский носил длинные усы и маленькую мушку под нижней губой;
черные волосы с  сильной проседью образовали на  голове забавный кок.  Синие
очки не оставляли горбатого носа,  но он редко смотрел в них,  а обыкновенно
поверх их,  так  что издали трудно было угадать,  куда он  смотрит в  данную
минуту. В высохшем помертвелом лице Ляховского оставались живыми только одни
глаза,  темные и  блестящие они еще свидетельствовали о том запасе жизненных
сил,  который  каким-то  чудом  сохранился в  его  высохшей фигуре.  Альфонс
Богданыч представлял полную противоположность рядом с Ляховским:  толстый, с
толстой головой, с толстой шеей, толстыми красными пальцами, - он походил на
обрубок;  маленькие свиные глазки юлили  беспокойным взглядом около толстого
носа.
   - Вы  хотите  меня  по  миру  пустить  на  старости лет?  -  выкрикивал
Ляховский бабьим голосом.  -  Нет,  нет,  нет... Я не позволю водить себя за
нос, как старого дурака.
   - Успокойтесь,  Игнатий Львович,  -  спокойно ответил Альфонс Богданыч,
медленным движением откладывая на счетах несколько костяшек.
   - Альфонс Богданыч, Альфонс Богданыч... вы надеваете мне петлю на шею и
советуете успокоиться!  Да... петлю, петлю! А Привалов здесь, в Узле, вы это
хорошо  знаете,  -  не  сегодня-завтра  он  явится  и  потребует  отчета  Вы
останетесь в стороне...
   - Не то что явится,  а уж явился,  Игнатий Львович, - громко проговорил
Половодов -  Имею  честь рекомендовать Сергей Александрыч Привалов,  Игнатий
Львович Ляховский...
   - Ах,  виноват...  извините...  -  заметался Ляховский в  своем кресле,
протягивая Привалову свою сухую,  как щепка,  руку.  - Я так рад вас видеть,
познакомиться...  Хотел сам ехать к  вам,  да разве я могу располагать своим
временем: я раб этих проклятых дел, работаю, как каторжник.
   Привалов пробормотал что-то в  ответ,  а  сам с удивлением рассматривал
мизерную фигурку  знаменитого узловского магната.  Тот  Ляховский,  которого
представлял себе Привалов,  куда-то исчез, а настоящий Ляховский превосходил
все,   что  можно  было  ожидать,   принимая  во  внимание  все  рассказы  о
необыкновенной скупости Ляховского и  его странностях.  Есть люди,  один вид
которых разбивает вдребезги заочно составленное о  них мнение,  -  Ляховский
принадлежал к этому разряду людей, и не в свою пользу.
   - Вы  приехали как нельзя более кстати,  -  продолжал Ляховский,  мотая
головой,  как фарфоровый китаец. - Вы, конечно, уже слышали, какой переполох
устроил этот мальчик,  ваш брат...  Да,  да Я удивляюсь. Профессор Тидеман -
такой прекрасный человек... Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как
раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить
прямо к делу... Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас
видеть у себя, Сергей Александрыч... Мы сейчас же и займемся!..
   "Ну,  этот без всяких предисловий берется за дело", - с улыбкой подумал
Привалов,  усаживаясь на  место Альфонса Богданыча,  который незаметно успел
выйти из комнаты.
   Половодов скрепя  сердце  тоже  присел к  столу  и  далеко вытянул свои
поджарые ноги;  он  смотрел на  Ляховского и  Привалова таким взглядом,  как
будто хотел сказать: "Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать Посмотрим!"
Ляховский в  это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг,
сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном:
   - Вы,  господа,  кажется,  курите? Ведь вот были где-то у меня отличные
сигары...
   Он  быстро  нырнул под  свой  стол,  вытащил оттуда пустой ящик  из-под
сигар, щелкнул по его дну пальцем и с улыбкой доктора, у которого только что
умер пациент, произнес:
   - Вот здесь была целая сотня...  Отличные сигары от Фейка. Это Веревкин
выкурил!..  Да, он по две сигары выкуривает зараз, - проговорил Ляховский и,
повернув коробку  вверх  дном,  печально прибавил:  -  Теперь  ни  одной  не
осталось...
   - Не беспокойтесь,  Игнатий Львович,  -  успокаивал Половодов, улыбаясь
глазами. - Я захватил с собой...
   - У меня тоже есть, - заметил Привалов; выходки Ляховского начинали его
забавлять.
   - Вот и отлично,  -  обрадовался Ляховский. - Я очень люблю дым хороших
сигар...  У вас,  Александр Павлыч,  наверно, регалии... Да? Очень хорошо...
Веревкин очень много курит сигар.
   После  этого  эпизода  Ляховский  с  азартом  накинулся на  разложенные
бумаги.  Нужно сознаться,  что он  знал все дело,  как свои пять пальцев,  и
артистически  набросал  картину  настоящего  положения  дел  по  опеке.  Как
искусный дипломат,  он  начал с  самых слабых мест и  сейчас же затушевал их
целым лесом цифровых данных;  были тут целые столбцы цифр, средние выводы за
трехлетия и  пятилетия,  сравнительные итоги приходов и  расходов,  цифровые
аналогии, сметы, соображения, проекты; цифры так и сыпались, точно Ляховский
задался специальной целью наполнить ими всю комнату.  Привалов с напряженным
вниманием следил  за  этим  цифровым фейерверком,  пока  у  него  совсем  не
закружилась голова,  и он готов был сознаться,  что начинает теряться в этом
лесе цифр. Чтобы перевести дух, он спросил Ляховского:
   - Александр Павлыч мне  говорил,  что  у  вас  есть черновая последнего
отчета по опеке... Позвольте мне взглянуть на нее.
   - Да, да... Есть, как же, есть. С большим удовольствием...
   Ляховский  мягкими  шажками  подбежал  к  окну,  порылся  в  нескольких
картонках и, взглянув в окно, оставил бумаги.
   - Извините,  я оставлю вас на одну минуту,  - проговорил он и сейчас же
исчез из кабинета;  в  полуотворенную дверь донеслось только,  как он быстро
скатился вниз по лестнице и обругал по дороге дремавшего Пальку.
   - Посмотрите,  Сергей Александрыч...  Ха-ха!..  -  заливался Половодов,
подводя Привалова к окну. - Удивительный человек этот Игнатий Львович.
   Половодов открыл форточку,  и со двора донеслись те же крикливые звуки,
как  давеча.  В  окно  Привалов  видел,  как  Ляховский с  петушиным задором
наскакивал на массивную фигуру кучера Ильи,  который стоял перед барином без
шапки.  На  земле валялась совсем новенькая метла,  которую Ляховский толкал
несколько раз ногой.
   - Вы  все  сговорились пустить меня  по  миру!  -  неестественно тонким
голосом выкрикивал Ляховский. - Ведь у тебя третьего дня была новая метла! Я
своими глазами видел... Была, была, была, была!..
   - Она и теперь в конюшне стоит,  -  флегматически отвечал Илья,  трогая
одной рукой то место,  где у других людей бывает шея, а у него из-под ворота
ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи,  как у  бегемота.  -
Мне на што ее, вашу метлу.
   - Да, да... Сегодня метла, завтра метла, послезавтра метла. Господи! да
вы с меня последнюю рубашку снимете. Что ты думаешь: у меня золотые горы для
вас... а?.. Горы?.. С каким ты мешком давеча шел по двору?
   - Известно с каким: мешок обыкновенный с овсом...
   - Хорошо,  я  сам знаю,  что не с  водой,  да овес-то,  овес-то куда ты
нес... а?.. Ведь овес денег стоит, а ты его воруешь... а?..
   - Ничего не ворую...  вот сейчас провалиться,  Игнатий Львович. Барышня
приказали Тэку покормить,  ну я и снес.  Нет, это вы напрасно: воровать овес
нехорошо... Сейчас провалиться... А ежели барышня...
   - Барышня?! Знаю я вас, молодцов... Вот я спрошу у барышни.
   Ляховский кричал еще несколько минут, велел при себе убрать новую метлу
в завозню и вернулся в кабинет с крупными каплями холодного пота на лбу.
   - Разоряют...  грабят... - глухим голосом простонал он, бессильно падая
в кресло и закрывая глаза.
   - Мне  кажется,  что  вы  уж  очень  близко принимаете к  сердцу разные
пустяки, - заметил Половодов, раскуривая сигару.
   - Пустяки?!.  это пустяки?!.  -  возопил Ляховский, вскакивая с места с
такой стремительностью,  точно что  его подбросило.  -  В  таком случае что,
по-вашему,  не пустяки...  а? Третьего дня взял новую метлу, а сегодня опять
новая.
   - Да ведь метла, Игнатий Львович, стоит у нас копейку.
   - Ах,  молодые люди,  молодые люди...  Да разве мне дорога самая метла?
Меня  возмущает отношение,  -  понимаете,  отношение моих  служащ