ет о  ваших милых похождениях.
Прибавьте еще Надежду Васильевну к  этому...  О,  я уверена,  что эта бедная
девушка пала жертвой вашего сластолюбия, а потом вы ее бросили.
   - Хиония Алексеевна...
   Но  Хиония  Алексеевна  была  уже  за  порогом,  предоставив  Привалову
бесноваться  одному.   Она   была  довольна,   что  наконец  проучила  этого
миллионера,  из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько
человеческой несправедливости.  Чем она не пожертвовала для него - и вот вам
благодарность за все труды,  хлопоты,  неприятности и даже обиды. Если бы не
этот  Привалов,  разве  Агриппина Филипьевна рассорилась бы  с  ней?..  Нет,
решительно  нигде  на   свете  нет  ни   совести,   ни  справедливости,   ни
признательности!
   Из приваловского дома Хина,  конечно, не ушла, а как ни в чем не бывало
явилась в него на другой же день после своей размолвки с Приваловым. Хозяину
ничего не оставалось,  как только по возможности избегать этой фурии,  чтобы
напрасно не подвергать нареканиям и  не отдавать в жертву городским сплетням
ни в  чем не повинные женские имена,  а  с другой -  не восстановлять против
себя Зоси.  Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы
ни перед чем.
   - Как  жестоко  можно  ошибиться в  людях,  даже  в  самых  близких,  -
меланхолически говорила она Зосе.  -  Я,  например,  столько времени считала
Александра Павлыча самым отчаянным гордецом, а между тем оказывается, что он
совсем не гордец. Или взять Сергей Александрыча... Ах, mon ange, сколько мы,
женщины, должны приносить жертв этим отвратительным эгоистам мужчинам!..


V

   Когда переделывали приваловский дом,  часть его пристроек была обращена
в склады для хлеба,  а в моленной были устроены лавки. Затем часть сада была
отведена  специально  под  деревянные  амбары,   тоже  для  хлеба.  Все  эти
перестройки были  закончены  к  первому  санному  пути,  когда  приваловская
мельница должна  была  начать  работу.  Осенью  Привалов только раз  был  на
мельнице,  и то ненадолго,  чтобы проверить работы.  Теперь,  когда дома ему
делалось слишком  тяжело,  он  вспомнил о  своей  мельнице и  по  первопутку
отправился туда.  Когда он  выехал за  город,  то  уж  почувствовал заметное
облегчение;  именно ему  необходимо было вырваться на  деревенский простор и
отдохнуть  душой  на  бесконечном  раздолье  полей,  чтобы  освободиться  от
давившего его кошмара.  Он сразу повеселел, и многое, что его мучило еще так
недавно, показалось ему просто смешным.
   - А  мы  вас  здесь  крепко дожидаем,  Сергей Александрыч,  -  встретил
Нагибин хозяина.  -  Так дожидаем... Надо первый помол делать, благословясь.
Меленка-то совсем готова.
   В  мельничном флигельке скоро собрались все,  то есть Нагибин,  Телкин,
поп  Савел и  Ипат,  который теперь жил  в  деревне,  тал  как в  городе ему
решительно нечего было делать.  Впрочем,  верный слуга Привалова не особенно
горевал о  таком  перемещении:  барин своей женитьбой потерял в  его  глазах
всякую цену. "Одним словом, как есть пропащий человек!"
   В   каких-нибудь  два   часа  Привалов  уже   знал  все  незамысловатые
деревенские новости:  хлеба,  слава богу,  уродились,  овсы - ровны, проса и
гречихи  -  середка на  половине.  В  Красном Лугу  молоньей убило  бабу,  в
Веретьях скот начинал валиться от  чумы,  да отслужили сорок обеден,  и  бог
помиловал. В "орде" больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка.
Сено удалось не везде,  в петровки солнышком прихватило по увалам;  только и
поскоблили где по мочевинкам, в понизях да на поемных лугах, и т.д. и т.д.
   Мельница была совсем готова.  Воды в пруде, по расчетам Телкина, хватит
на  всю  зиму.  Оставалось пустить  все  "обзаведение" в  ход,  что  и  было
приведено в исполнение хмурым октябрьским утром.  Зашумела вода,  повертывая
громадное водяное колесо,  а там и пошли работать шестерни,  валы и колеса с
разными приводами и приспособлениями. Все было в исправности; работа шла как
по-писаному.  Из-под жерновов посыпалась теплая мука,  наполняя всю мельницу
своим специфическим ароматом.  Все с  напряженным вниманием следили за  этой
работой, которая совершалась вполне форменно - лучше требовать нельзя.
   - Ну,  с первинкой, Сергей Александрыч, поздравляем, заговорил Нагибин.
- Все по форме и  без сумления.  В самый аккурат издалась меленка,  в добрый
час будь сказано!
   Телкин подробно еще раз показал и объяснил, где нужно, весь двигавшийся
механизм.  Глаза у  него  блестели,  а  лицо подернулось легкой краской;  он
сдерживал себя,  стараясь  не  выдать  волновавшего его  чувства  счастливой
гордости за шевелившееся, стучавшее и шумевшее детище.
   - Теперь можно и  поздравить хозяина,  -  говорил поп  Савел,  успевший
порядочно выпачкаться в муке; мелкий бус, как инеем, покрыл всех.
   После официального открытия мельницы было  устроено приличное угощение.
Публика почище угощалась в флигельке,  а для мужиков были поставлены столы в
самой мельнице.  Мужиков набилось густо, и все нужный народ, потрудившийся в
свою долю при постройке: кто возил бревна, кто бутовый камень, кто жернова и
т.д.  После  трех  стаканов  водки  на  мельнице  поднялся тот  пьяный  шум,
приправленный песней  и  крепким  русским словцом,  без  чего  не  обходится
никакая мужицкая гулянка.  Потные красные бородатые лица  лезли к  Привалову
целоваться;  корявые руки хватали его за платье;  он тоже пил водку вместе с
другими и  чувствовал себя необыкновенно хорошо в этом пьяном мужицком мире.
Отдельный стол был поставлен для баб, которые работали при затолчке плотины;
он  теперь походил на  гряду  с  маком и  весело пестрел красными,  синими и
желтыми  цветами.  Бабы  пропустили по  стаканчику,  и  маковая  гряда  тоже
заголосила на все лады, присоединяясь к мужицкому галдению. Где-то пиликнула
вятская гармоника,  в другом углу жалобно затренькала деревенская балалайка,
и  началась музыка...  Старостиха Анисья тончайшим голосом завела песню,  ее
подхватили десятки голосов,  и она полилась нестройной, колыхавшейся волной,
вырвалась на  улицу и  донеслась вплоть до  деревни,  где  оставались только
самые древние старушки,  которые охали и крестились,  прислушиваясь, как мир
гуляет.
   Поп  Савел успел нагрузиться вместе с  другими и  тоже лез целоваться к
Привалову,  донимая его  цитатами из  всех классиков.  Телкин был  чуть-чуть
навеселе.  Вообще все подгуляли, за исключением одного Нагибина, который "не
принимал ни  капли водки".  Началась пляска,  от  которой гнулись и  трещали
половицы;  бабы  с  визгом  взмахивали  руками;  захмелевшие  мужики  грузно
топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
   - Гуляй,  девонька!..  -  выкрикивал какой-то рыжий мужик, отплясывая в
рваном полушубке. - Мматушки... шире бери!..
   Когда общее веселье перешло в  сплошной гвалт и мельница превратилась в
настоящий  кабак,  Привалов  ушел  в  свой  флигель.  Он  тоже  был  пьян  и
чувствовал, как перед глазами предметы двоились и прыгали.
   Утром  он  проснулся  с  сильной  головной  болью  и  с  самым  смутным
представлением о том, что делалось вчера на мельнице.
   - Здорово отгуляли, Сергей Александрыч, - улыбался Нагибин.
   - Ничего.
   - Теперь  только  чайку  испить  -  и  дело  в  шляпе.  Поп  Савел  уже
наведывался,  он  все  еще  вчерашним  пьян...  А  слышите,  как  меленка-то
постукивает? Капитон с трех часов пустил все обзаведение...
   Привалову казалось с похмелья, что постукивает не на мельнице, а у него
в голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя, мужики обиделись бы.
Да и какое это пьянство,  ежели разобрать?  Самое законное, такая уж причина
подошла,  как говорят мужики.  А главное, ничего похожего не было на шальное
пьянство узловской интеллигенции, которая всегда пьет, благо нашлась водка.
   - Вот чайку-с...  - предлагал Нагибин. - Оно очень облегчает, ежели кто
водку принимает... А вон и поп Савел бредет, никак.
   - Мир дому сему,  - крикнул поп Савел еще под окошком. - У меня сегодня
в  голове такая мельница мелет...  А я уж поправился,  стомаха ради и частых
недуг!..
   Привалов быстро вошел в деревенскую колею, к которой всегда его тянуло.
Поездка с  Нагибиным по деревням и  мелким хлебным ярмаркам отнимала большую
половину времени,  а  другая уходила целиком на  мельницу.  Работа закипела.
Сотни  подвод ежедневно прибывали к  мельнице,  сваливали зерно  в  амбары и
уступали  место  другим.  Начали  расти  поленницы белых  мешков  с  зеленым
клеймом:  "Мельница  Привалова".  Сотни  рабочих  были  заняты  на  мельнице
переноской и перевозкой зерна, около зерносушилок и веялок, в отделении, где
весили и  ссыпали муку  в  мешки.  Около  приваловского флигеля вечно стояли
пустые   подводы  дожидавшихся  расчета  мужиков.   Через   неделю  началась
правильная отсылка намолотой муки в  Узел,  в главный склад при приваловском
доме.  Привалов никогда не чувствовал себя так легко,  как в этот момент; на
время он  совсем позабыл о  всем  городском и  ежедневно отсылал Зосе  самые
подробные письма о своей деятельности.
   Зося отвечала на  письма мужа коротенькими записочками Между прочим она
писала ему,  что скучает одна и  желала бы  сама жить где-нибудь в  деревне,
если бы могла оставить своих стариков. Привалов сначала не верил, но желание
быть счастливым было настолько велико,  что  он  забывал все старое и  снова
отдавался душой своей Зосе.  Он  даже старался во всем обвинить самого себя,
только бы спасти свое чувство,  свою любовь. Ведь она хорошая, эта Зося, она
любит его...  При первой возможности Привалов бросил все дела на  мельнице и
уехал в  Узел.  Но  там его ожидало новое разочарование:  Зося встретила его
совсем враждебно,  почти с ненавистью.  Это он видел по ее темным глазам, по
недовольному лицу, по необыкновенной раздражительности.
   - Мне гораздо лучше было совсем не приезжать сюда,  - говорил Привалов.
- Зачем ты писала то, чего совсем не чувствовала?.. По-моему, нам лучше быть
друзьями далеко, чем жить врагами под одной кровлей.
   Этот тон смутил Зосю.  Несколько дней она казалась спокойнее,  но потом
началась старая история.  Привалова удивляло только то, что Половодов совсем
перестал бывать у них, и Зося, как казалось, совсем позабыла о нем. Теперь у
нее явилось новое развлечение:  она часов по шести в  сутки каталась в санях
по  городу,  везде таская за  собой Хину.  Она  сама правила лошадью и  даже
иногда сама закладывала свой экипаж.
   Дело по хлебной торговле пошло бойко в  гору.  Привалов уже успел сбыть
очень  выгодно  несколько больших партий  на  заводы,  а  затем  получил ряд
солидных заказов от  разных  торговых фирм.  Расчеты и  ожидания оправдались
скорее,  чем он  надеялся.  Недоставало времени и  рабочих рук.  Приходилось
везде поспевать самому,  чтобы поставить сразу все  дело  на  твердую почву.
Много времени отнимали разные хлопоты с  нотариусами и банками.  Раз,  когда
Привалов зашел в Узловско-Моховский банк, он совсем неожиданно столкнулся со
стариком Бахаревым. Оба смутились и не знали, о чем говорить.
   - Ну,  что  твоя  мельница?  -  спросил наконец Бахарев,  не  глядя  на
Привалова.
   - Пока ничего,  работает.  Давно ли  вы вернулись с  приисков,  Василий
Назарыч?
   - Да уж порядочно, пожалуй, с месяц... Ах, я и забыл: поздравляю тебя с
женитьбой.
   Вышла самая тяжелая и  неприятная сцена.  Привалову было  совестно пред
стариком,  что он до сих Пор не был еще у него с визитом,  хотя после своего
последнего разговора с Марьей Степановной он мог его и не делать.


VI

   От  Веревкина  последнее письмо  было  получено  незадолго до  женитьбы
Привалова.  В  нем Nicolas отчасти повторял то  же  самое,  о  чем уже писал
раньше,  то  есть  излагал  разные  блестящие надежды и  смелые  комбинации.
Прибавкой являлось только то,  что ему порядочно надоело в Петербурге,  и он
начинал порываться в Узел, в свою родную стихию, в которой плавал как рыба в
воде.   Занятый  семейными  делами  и  мельницей,  Привалов  забыл  о  своем
поверенном,  о котором ему напомнила встреча со стариком Бахаревым. Уже одна
фигура этого типичного старика служила как бы немым укором: а что же заводы?
как идут дела об опеке? что делал там, в Петербурге, этот Веревкин? Привалов
не  мог порядочно ответить ни  на  один из этих вопросов,  и  теперь совесть
особенно мучила его,  что он из-за личных дел забыл свои главные обязанности
Вообще  все  выходило  как-то  особенно глупо,  за  исключением разве  одной
мельницы,  которая работала все время отлично.  Да и  эта единственная удача
была отравлена тем, что Привалов ни с кем не мог поделиться своей радостью.
   О  семье Бахаревых Привалов слышал стороной,  что  дела  по  приискам у
Василия Назарыча идут отлично.  Рассказывали о сотнях тысяч, заработанных им
в  одно лето.  За  богатством опять тянулась блестящим хвостом слава.  Все с
уважением говорили о  старом Бахареве,  который из ничего создавал миллионы.
Только о Надежде Васильевне никто ничего не знал,  а Привалов слышал мельком
о  ней от доктора,  который осенью был в  Шатровских заводах.  Костя Бахарев
никогда не  любил обременять себя перепиской,  поэтому Привалов нисколько не
удивился, что не получил от него в течение полугода ни одной строчки.
   Однажды на своем письменном столе Привалов,  к своему удивлению,  нашел
карточку Кости Бахарева.
   - Он уехал, вероятно, обратно на заводы? - спрашивал Привалов Пальку.
   - Нет, они сюда приехали совсем...
   - Как совсем?
   - Так-с...  Теперь живут в "Золотом якоре", просили известить их, когда
вы приедете. Прикажете послать им сказать?
   - Нет, не нужно... Я сам к нему поеду.
   Этот  неожиданный приезд Кости  Бахарева поразил Привалова;  он  почуял
сразу что-то недоброе и тотчас же отправился в "Золотой якорь".  Бахарев был
дома и встретил друга детства с насмешливой холодностью.
   - Я совсем,  Сергей Александрыч,  - заговорил Костя, когда Привалов сел
на диванчик.
   - Как совсем?
   - Да так... Получил чистую от Александра Павлыча.
   - Ничего не понимаю!
   - А  между тем все дело чрезвычайно просто;  пока ты тут хороводился со
своей   свадьбой,   Половодов  выхлопотал  себе   назначение  поверенным  от
конкурсного управления...  Да ты что смотришь на меня такими глазами?  Разве
тебе Веревкин ничего не писал?
   - Последнее письмо я от него получил месяца два тому назад.
   - Ну,  батенька,  в это время успело много воды утечь... Значит, ты и о
конкурсе ничего не  знаешь?..  Завидую твоему блаженному неведению...  Так я
тебе расскажу все:  когда Ляховский отказался от опекунства, Половодов через
кого-то  устроил  в  Петербурге так,  что  твой  второй  брат  признал  себя
несостоятельным по каким-то там платежам...
   - Да ведь он идиот?
   - Это  все  равно...  Объявили несостоятельным и  назначили конкурс,  а
поверенным  конкурсного  управления  определили  Половодова.   Впрочем,  это
случилось недавно...  Он меня и смазал для первого раза.  Говоря проще,  мне
отказали  от  места,  а  управителем Шатровских заводов  назначили какого-то
Павла Андреича Кочнева,  то есть не какого-то, а родственника Половодова. Он
женат на Шпигель, родной сестре матери Веревкина. Теперь понял, откуда ветер
дует?
   Привалов несколько времени молчал; полученное известие ошеломило его, и
он  как-то ничего не мог сообразить:  как все это случилось?  какой конкурс?
какой Кочнев? при чем тут сестрицы Шпигель?
   - Что же мы теперь будем делать? - проговорил Привалов, приходя в себя.
   - Ты -  не знаю,  что будешь делать,  а я получил приглашение на заводы
Отметышева,  в  Восточную Сибирь,  -  сказал  Бахарев.  -  Дают  пять  тысяч
жалованья и пятую часть паев... Заводы на паях устроены.
   - Так...  Что же,  скатертью тебе дорога, - ответил задумчиво Привалов,
глядя в пространство, - а нам деваться некуда...
   - Я одного только не понимаю,  Сергей,  -  заговорил Бахарев,  стараясь
придать тону голоса мягкий характер, - не понимаю, почему ты зимой не поехал
в  Петербург,  когда я  умолял тебя об  этом?  Неужели это  так  трудно было
сделать?
   Привалов схватился за голову и  забегал по комнате,  как раненый зверь;
вопрос Бахарева затронул самое больное место в его душе.
   - А Василий Назарыч знает о конкурсе?  -  спрашивал Привалов, продолжая
бегать.
   - Да... я ему рассказывал...
   - Разве вы помирились?
   - То есть как тебе сказать;  ведь мы, собственно, не ссорились, так что
и мириться нечего было.  Просто приехал к родителю, и вся недолга. Он сильно
переменился за это время...
   - Вспылил, когда узнал о конкурсе?
   - Нет...  заплакал.  В старчество впадает... Все заводы жалел. Ах да, я
тебе позабыл сказать: сестра тебе кланяется...
   Привалов вопросительно посмотрел на  Бахарева;  в  его голове мелькнуло
сердитое лицо Верочки.
   - Разве забыл - Надя?
   - Ах да... виноват. Ну что, как она поживает?
   - Ничего,  теперь переехала на прииск к Лоскутову.  Два сапога -  пара:
оба бредят высшими вопросами и совершенно довольны друг другом.
   - Я  слышал,  что Василий Назарыч разошелся с  Надеждой Васильевной?  -
спрашивал Привалов,  чтобы замять овладевшее им волнение;  там,  в  глубине,
тихо-тихо заныла старая, похороненная давно любовь.
   - Да,  тут вышла серьезная история...  Отец,  пожалуй бы,  и ничего, но
мать -  и  слышать ничего не хочет о  примирении.  Я пробовал было замолвить
словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну,
я и оставил. Пусть сами мирятся... Из-за чего только люди кровь себе портят,
не понимаю и не понимаю.  Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе
- кончено,  не  сдвинешь.  Она  ведь  тогда  прокляла Надю...  Это  какой-то
фанатизм!..  Вообще старики изменились:  отец  в  лучшую сторону,  мать -  в
худшую.
   Друзья  детства проговорили за  полночь о  заводах и  разных разностях.
Бахарев не укорял Привалова, так как не интересовался его теперешней жизнью.
Он даже не полюбопытствовал узнать, как теперь живется Привалову. Это было в
характере Кости;  он  никогда не вмешивался в  чужую жизнь,  как не посвящал
никого в  свои интимные дела.  Это  был  человек дела с  ног  до  головы,  и
Привалов  нисколько не  обижался его  невниманием к  собственной особе.  Сам
Привалов не хотел заговаривать о  своей новой жизни,  потому что,  раз,  это
было слишком тяжело,  а  второе -  ему  совсем не  хотелось раскрывать перед
Костей  тайны  своей  семейной жизни.  Все,  и  хорошее и  дурное,  Привалов
переживал один на один, не требуя ничьего участия, ни совета, ни сочувствия.
   - Ты скоро едешь? - спрашивал Привалов на прощанье.
   - Не знаю пока...  Может быть, проживу здесь зиму. Хочется отдохнуть. Я
не хочу тебя чем-нибудь упрекнуть, а говорю так: встряхнуться необходимо.
   - Послушай, Сергей, - остановил Привалова Бахарев, когда тот направился
к выходу. - Отчего же ты к нашим не заедешь? Я про стариков говорю...
   - Неловко как-то...
   - Ну, как знаешь... Тебе лучше знать.
   Из  "Золотого якоря"  Привалов вышел  точно  в  каком  тумане;  у  него
кружилась голова.  Он чувствовал,  что все кругом него начинает рушиться,  и
ему не за что даже ухватиться.  Приходилось жить с такими людьми, с которыми
он не имел ничего общего,  и оттолкнуть от себя тех,  кого он ценил и уважал
больше всего на  свете.  Прежде чем  вернуться в  свой  дом,  Привалов долго
бродил по городу,  желая освежиться.  В  голове поднимался целый ворох самых
невеселых мыслей.  Жизнь  начала  тяготить Привалова,  а  сознание,  что  он
поступает как раз наоборот с  собственными намерениями,  -  щемило и  сосало
сердце, как змея.


VII

   Ляховский,  по-видимому,  совсем поправился.  Он мог ходить по комнатам
без помощи костылей и  по нескольку часов сряду просиживал в своем кабинете,
занимаясь делами с  своим новым управляющим.  Но  все  это  была только одна
форма:  прежнего Ляховского больше не было.  Сам Ляховский сознавал это и по