временам впадал в какое-то детское состояние: жаловался на всех, капризничал
и  даже плакал.  Между тем этот же Ляховский весь точно встряхивался,  когда
дело  касалось  новой  фирмы  "А.Б.Пуцилло-Маляхинский";  в  нем  загоралась
прежняя энергия, и он напрягал последние силы, чтобы сломить своего врага во
что бы то ни стало.  Это были жалкие усилия,  что и сам Ляховский сознавал в
спокойную минуту,  но  освободиться от  своей idee fixe он  был не в  силах.
Часто  он  создавал  самые  нелепые  проекты  и   требовал  их  немедленного
осуществления; но проходил день, и проекты шли на подтопку.
   Доктор  видел  состояние Ляховского и  не  скрывал  от  себя  печальной
истины.
   - Игнатий Львович,  вы,  конечно, теперь поправились, - говорил доктор,
выбирая удобную минуту для такого разговора,  - но все мы под богом ходим...
Я советовал бы на всякий случай привести в порядок все ваши бумаги.
   - Что вы хотите сказать этим?
   - Вы   понимаете  меня  хорошо...   У   вас  есть  дочь;   вам  следует
заблаговременно позаботиться о ней.
   - Вы заживо меня хороните,  доктор! - горячился Ляховский. - У меня все
готово, и завещание написано на имя Зоси. Все ей оставляю, а Давиду - триста
рублей ежегодной пенсии.  Пусть сам  учится зарабатывать себе кусок хлеба...
Для  таких шалопаев труд  -  самое лучшее лекарство...  Вы,  пожалуйста,  не
беспокойтесь; у меня давно все готово.
   В  подтверждение своих  слов  Ляховский  вынимал  из  письменного стола
черновую приготовленного духовного завещания и  читал  ее  доктору пункт  за
пунктом. Завещание было составлено в пользу Зоси, и доктор успокаивался.
   - Но я скоро не умру,  доктор, - с улыбкой говорил Ляховский, складывая
завещание обратно  в  стол.  -  Нет,  не  умру...  Знаете,  иногда  человека
поддерживает только одна какая-нибудь всемогущая идея,  а  у меня есть такая
идея... Да!
   - Именно?
   - А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не умру, пока не сломлю его.
Я систематически доконаю его, я буду следить по его пятам, как тень... Когда
эта компания распадется,  тогда,  пожалуй,  я не отвечаю за себя:  мне будет
нечего больше делать,  как  только протянуть ноги.  Я  это замечал:  больной
человек,  измученный,  кажется, места в нем живого нет, а все скрипит да еще
работает за десятерых, воз везет. А как отняли у него дело - и свалился, как
сгнивший столб.
   На  другой  день  после  своего разговора с  Бахаревым Привалов решился
откровенно обо  всем переговорить с  Ляховским.  Раз,  он  был  опекуном,  а
второе,  он  был  отец  Зоси;  кому же  было ближе знать даже самое скверное
настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой на
своем обычном месте и даже не поднял головы.
   - Мне хотелось бы  переговорить с  вами об  одном очень важном деле,  -
заговорил Привалов.
   - А... с удовольствием. Я сейчас...
   Ляховский отодвинул в  сторону свой  последний проект  против  компании
"Пуцилло-Маляхинский" и приготовился слушать;  он даже вытащил вату, которой
закладывал себе уши в  последнее время.  Привалов передал все,  что узнал от
Бахарева  о  конкурсе и  назначении нового  управителя в  Шатровские заводы.
Ляховский слушал его внимательно,  и  по мере рассказа его лицо вытягивалось
все длиннее и длиннее, и на лбу выступил холодный пот.
   - Я рассказал вам все,  что сам знаю,  - закончил Привалов. - Веревкин,
по всей вероятности, послал мне подробное письмо о всем случившемся, но я до
сих пор ничего не получал от него. Вероятно, письмо потерялось...
   Ляховский молча посмотрел на  Привалова через очки,  потер себе  лоб  и
нетерпеливо забарабанил сухими пальцами по ручке кресла.
   - Не  понимаю,   не  понимаю...   -  заговорил  он  глухим  голосом.  -
Послушайте, может быть, Веревкин продал вас?..
   Привалов  только  что  хотел  вступиться  за  своего  поверенного,  как
Ляховский вскочил с  своего места,  точно ужаленный;  схватившись за  голову
обеими руками, он как-то жалко застонал:
   - Постойте:  вспомнил...  Все  вспомнил!..  Вот  здесь,  в  этом  самом
кабинете все дело было...  Ах,  я дурак,  дурак, дурак!!. А впрочем, разве я
мог предполагать,  что вы женитесь на Зосе?..  О,  если бы я знал, если бы я
знал... Дурак, дурак!..
   - Я не понимаю, в чем дело, Игнатий Львович?
   - Не понимаете?..  Сейчас поймете!..  О,  это все устроил Половодов; я,
собственно,  не виноват ни душой,  ни телом. Послушайте, Сергей Александрыч,
никогда и  ни  одному слову Половодова не верьте...  Это все он устроил -  и
меня подвел, и вас погубил.
   - Я не...
   - Позвольте;  помните  ли  вы,  как  Веревкин  начинал  процесс  против
опеки?..   Он  тогда  меня  совсем  одолел...  Ведь  умная  бестия  и  какое
нахальство!  Готов вас  за  горло схватить.  Вот Половодов и  воспользовался
именно  этим  моментом и  совсем сбил  меня  с  толку.  Просто запугал,  как
мальчишку...  Ах,  я  дурак,  дурак!  Видите ли,  приезжал сюда  один немец,
Шпигель... Может быть, вы его видели? Он еще родственником как-то приходится
Веревкину... Как его, позвольте, позвольте, звали?.. Карл... Фридрих...
   - Да, я видел его у Веревкиных; Оскар Филипыч...
   - Вот...   вот  он  самый...  Ведь  немчурка  совсем  ничтожная...  Вот
Половодов и привел ко мне этого самого немчурку,  да вдвоем меня и обделали.
Понимаете, совсем обошли, точно темноту на меня навели...
   Ляховский подробно рассказал Привалову всю  историю своего знакомства с
Шпигелем и результат их совещаний.
   - Одним словом,  получается довольно грязненькая история,  - проговорил
Ляховский, бегая по комнате. - Винюсь, выжил из ума...
   - Я  желал бы знать только одно:  почему вы не рассказали мне всей этой
истории,  когда я сделал предложение вашей дочери?  - спрашивал побледневший
Привалов.  -  Мне кажется, что у вас более не должно было оставаться никаких
причин подкапываться под меня?
   - Ах,  господи, господи... - опять застонал Ляховский. - Да разве вы не
знаете такой  простой вещи,  что  одна  глупость непременно ведет  за  собой
другую,  а  другая -  третью...  Клянусь вам  богом,  что  я  хотел вам  все
рассказать,  решительно все,  но меня опять сбил Половодов.  Я  еще не успел
оправиться тогда хорошенько от болезни, а он и взял с меня слово молчать обо
всем...  Видите ли,  основание-то молчать было:  во-первых,  я сам не верил,
чтобы этот Шпигель мог  что-нибудь сделать -  это раз;  во-вторых,  когда вы
сделали предложение Зосе,  ваш процесс клонился в  вашу пользу...  Половодов
тогда,  еще до вашего предложения, нарочно приезжал предупредить меня... Как
же!..  Он,  кажется,  сам  тогда сильно струхнул и  даже потерял голову.  Но
все-таки как честный человек я  должен был объяснить вам...  И  объяснил бы,
если бы не было совестно.  Войдите в  мое положение:  вы делаете предложение
моей дочери,  она  любит вас,  и  вдруг я  вас обливаю целым ушатом холодной
воды...  Если кто виноват, так виноват именно я, я и в ответе; у меня просто
не поднялась рука расстроить счастье Зоси...  Была еще причина,  почему я не
рассказал вам всего,  - продолжал Ляховский после короткой паузы. - Положим,
вы  сейчас же  отправились бы лично хлопотать по своему делу...  Хорошо.  Вы
думаете,  вы помогли бы делу?..  О  нет...  Вы бы испортили его вконец,  как
доктор, который стал бы лечить самого себя. Там, очевидно, у них составилась
сильная партия,  если они успели провести дело.  И как отлично все задумано:
объявить идиота несостоятельным...  Это гениальная идея!..  И  она никому не
пришла бы в голову,  уверяю вас,  кроме этого немца... О, это он все устроил
от начала до конца. По когтям видно зверя...
   - Почему же  вы  с  такой уверенностью говорите,  что  все дело устроил
непременно Шпигель?
   - А кто же больше?..  Он...  Непременно он. У меня положительных Данных
нет в руках,  но я голову даю на отсечение,  что это его рук дело. Знаете, у
нас,  практиков,  есть известный нюх.  Я  сначала не доверял этому немцу,  а
потом даже совсем забыл о  нем,  но теперь для меня вся картина ясна:  немец
погубил  нас...  Это  будет  получше  Пуцилло-Маляхинского!..  Поверьте моей
опытности.
   - Мне хотелось бы знать еще одно обстоятельство,  - спросил Привалов. -
Как вы думаете,  знала Зося эту историю о  Шпигеле или нет?  Ведь она всегда
была хороша с Половодовым.
   - Вот вам бог, что она ничего не могла знать!.. - клялся Ляховский.
   Привалов,  пошатываясь,  вышел из кабинета Ляховского. Он не думал ни о
конкурсе,   ни  о  немце  Шпигеле;  перед  ним  раскрылась  широкая  картина
человеческой подлости...  Теперь для  него  было  ясно  все,  до  последнего
штриха; его женитьбу на Зосе устроил не кто другой, как тот же Половодов. Он
запугал Зосю разорением отца -  с одной стороны,  а с другой -  процессом по
опеке;  другими словами,  Половодов,  жертвуя Зосей, спасал себя, потому что
как бы Привалов повел процесс против своего тестя?.. Все было ясно, все было
просто.  Только одно  еще  смущало Привалова:  Половодов любил  Зосю  -  это
очевидно  из   всего  его   поведения;   Половодов,   без  сомнения,   очень
проницательный и дальновидный человек; как же он не мог предвидеть торжества
своей интриги и ошибся всего на какой-нибудь один месяц?..
   Ночью с Ляховским сделался второй удар. Несмотря на все усилия доктора,
спасти больного не было никакой возможности;  он угасал на глазах. За час до
смерти он знаком попросил себе бумаги и  карандаш;  нетвердая рука судорожно
нацарапала всего  два  слова:  "Пуцилло-Маляхинский..."  Очевидно,  сознание
отказывалось служить Ляховскому, паралич распространялся на мозг.
   Весь дом был в  страшном переполохе;  все лица были бледны и  испуганы.
Зося  тихонько  рыдала  у  изголовья умирающего отца.  Хина  была  какими-то
судьбами тут же,  и не успел Ляховский испустить последнего вздоха,  как она
уже  обшарила все  уголки в  кабинете и  перерыла все  бумаги на  письменном
столе.
   - Ищите  завещание...  -  шептала она  Зосе,  бегая  по  кабинету,  как
угорелая мышь.
   - После... - прошептала Зося.
   - Нет, сейчас... Это очень важно!..
   Начались поиски завещания; были открыты все ящики, десять раз перебрана
была каждая бумажка; единственным результатом всех поисков были два черновых
завещания,  которые Ляховский читал доктору.  Как только рассвело утро, Хина
объехала  всех  нотариусов  и  навела  справки:   завещания  нигде  не  было
составлено.  Хина  еще  раз  перерыла весь кабинет Ляховского,  -  все  было
напрасно.
   - Несчастная... - шипела Хина, обращаясь к Зосе. - Понимаете ли вы, что
все наследство достанется одному Давиду, а вам ничего...
   - Как ничего?..
   - А так... Вы свое, по закону, получили сполна в форме приданого... Вот
и  любуйтесь на свои тряпки!  Тьфу!..  Уж именно -  век живи,  век учись,  а
дураком умрешь...


VIII

   После смерти Ляховского в  доме  Привалова поселилась какая-то  тяжелая
пустота;   все  чувствовали,   что  чего-то  недостает.  Привалов  не  любил
Ляховского,  но ему было жаль старика;  это все-таки был недюжинный человек;
при других обстоятельствах, вероятно, этот же самый Ляховский представлял бы
собой другую величину.  Человеческой природе свойственно забывать недостатки
умерших  и  припоминать их  хорошие  стороны:  это  одно  из  самых  светлых
проявлений человеческой натуры.  Как опекуна и  как тестя Привалов не уважал
Ляховского, но как замечательно умного человека он его любил. Со стариком не
было скучно,  во  всех его  разговорах звучала сухая,  но  остроумная нотка.
Особенно теперь,  когда для  сравнения остался Давид Ляховский,  все оценили
старого Ляховского,  этого скупого,  придирчивого,  вечно ворчащего и  вечно
больного человека.
   Получив утверждение в  правах наследства,  Давид  быстро расправил свои
крылышки.  Он начал с того,  что в качестве вполне самостоятельного человека
совсем рассорился с  Приваловым и переехал с пани Мариной в свой собственный
дом,  который купил на Нагорной улице. Старый Палька последовал, конечно, за
молодым  барином,  а  его  место  в  швейцарской  приваловского  дома  занял
выписанный из Гарчиков Ипат. Этот верный слуга, нарядившись в ливрею, не мог
расстаться со  своей глупостью и  ленью и  считал своим долгом обращаться со
всеми крайне грубо.
   Зося  первое время  была  совсем убита  смертью отца.  Привалов сначала
сомневался в  искренности ее  чувства,  приписывая ее  горе  неоправдавшимся
надеждам на получение наследства,  но потом ему сделалось жаль жены, которая
бродила по  дому  бледная и  задумчивая.  Оставшись только вдвоем с  женой в
старом отцовском доме, Привалов надеялся, что теперь Зося вполне освободится
от влияния прежней семейной обстановки и переменит образ своей жизни. Доктор
бывал в  приваловском доме каждый день,  и  Привалов особенно рад был видеть
этого верного друга.
   - Она изменится,  -  говорил доктор Привалову несколько раз.  -  Смерть
отца заставит ее одуматься...  Собственно говоря, это хорошая натура, только
слишком увлекающаяся.
   - Доктор, вы ошибаетесь, - возражал Привалов. - Что угодно, только Зося
самая неувлекающаяся натура,  а  скорее черствая и  расчетливая.  В ней есть
свои хорошие стороны,  как  во  всяком человеке,  но  все  зло лежит в  этой
неустойчивости и в вечной погоне за сильными ощущениями.
   - Зося эксцентрична, но у нее доброе сердце...
   - Может быть... От души желал бы ошибиться.
   Что особенно не нравилось Привалову,  так это то, что Хина после смерти
Ляховского как-то  совсем завладела Зосей,  а  это влияние не обещало ничего
хорошего в  будущем.  Все старания Привалова и  доктора выжить Хину из  дому
оставались совершенно безуспешными:  Зося не  могла жить без  своей дуэньи и
оживлялась только в  ее  присутствии.  Зося  со  своей  стороны не  могла не
заметить  громадной перемены в  своем  муже.  Он  относился к  ней  ровно  и
спокойно, как к постороннему человеку, с той изысканной вежливостью, которая
заменила недавнюю любовь.  Зося чувствовала,  что муж не любит ее, что в его
ласках к  ней есть что-то недосказанное,  какая-то скрытая вражда.  Привалов
скучал с  ней  и  с  удовольствием уходил в  свой кабинет,  чтобы зарыться в
бумаги.
   - Душечка,  это он  хочет испытать вас,  -  говорила Хина,  -  а  вы не
поддавайтесь;  он к вам относится холодно,  а вы к нему будьте еще холоднее;
он к  вам повертывается боком,  а вы к нему спиной.  Все эти мужчины на один
покрой; им только позволь...
   - Мне все равно,  пусть его...  - со скучающим видом отвечала Зося. - Я
даже не замечаю, есть он в доме или его нет...
   - Знаете,  душечка,  на что сердится ваш муженек? - говорила Хина. - О,
все  эти  мужчины,  как  монеты,  походят друг  на  друга...  Я  считала его
идеальным мужчиной,  а оказывается совсем другое! Пока вы могли рассчитывать
на богатое наследство, он ухаживал за вами, а как у вас не оказалось ничего,
он и отвернул нос. Уж поверьте мне!
   - Нет, это вздор... Он просто глуп, Хиония Алексеевна.
   - Ах,  извините,  mon ange...  Я боялась вам высказаться откровенно, но
теперь  должна  сознаться,  что  Сергей  Александрыч  действительно  немного
того...  как вам сказать...  ну, недалек вообще (Хина повертела около своего
лба пальцем).  Если его сравнить,  например,  с Александром Павлычем...  Ах,
душечка,  вся  наша  жизнь есть  одна сплошная ошибка!  Давно ли  я  считала
Александра Павлыча гордецом...  Помните?..  А  между тем он  совсем не горд,
совсем не горд... Я жестоко ошиблась. Не горд и очень умен...
   По  зимнему пути  Веревкин вернулся из  Петербурга и  представил своему
доверителю подробный отчет  своей  деятельности за  целый год.  Он  в  живых
красках описал свои хождения по министерским канцеляриям и  визиты к  разным
влиятельным особам;  ему обещали содействие и помощь.  Делом заинтересовался
даже один министр.  Но  Шпигель успел организовать сильную партию,  во главе
которой стояли очень веские имена;  он  вел дело с  дьявольской ловкостью и,
как вода, просачивался во все сферы.
   - Я все-таки переломил бы этого дядюшку,  -  повествовал Веревкин, - но
ему удалось втянуть в дело одну даму...  А эта дама,  батенька, обламывает и
не такие дела.  Ну,  одним словом,  она проводит дела через все инстанции, у
нее что-то вроде своего министерства, черт ее возьми!
   - Ляховский мне рассказывал...
   - Покойник спятил с  ума под конец;  что ему стоило предупредить вас об
этой даме летом?  О,  тогда бы  мы все оборудовали лихим манером;  сунули бы
этой даме здоровый куш,  и  дело бы наше.  Я  поздно узнал...  А  все-таки я
пробился к ней.
   - Ну, и что же?
   - Да ничего...  Бабенка действительно умная.  Лет этак под тридцать,  в
теле  и  насчет  обхождения...  Одним  словом,  этакая бальзаковская женщина
большую силу забрала над  разными сиятельными старцами.  Прямо мне  сказала:
"Где же вы раньше-то были? А теперь я ничего не могу сделать... Покойников с
кладбища не ворочают".  Ей-богу,  так и сказала. А я спрашиваю ее: "Неужели,
говорю,  и надежды впереди никакой не осталось?" -  "Нет, говорит, надеяться
всегда можно и  следует..." Смеется,  шельма!..  Пикантная бабенка,  черт ее
возьми... Она вас... кажется, встречала где-то.
   - Не помню, едва ли.
   - А знаете,  какой совет она мне дала на прощанье? "Вы, говорит, теперь
отдохните  немного  и  дайте  отдохнуть другим.  Через  год  конкурс  должен
представить отчет в опеку, тогда вы их и накроете... Наверно, хватят большой
куш с радости!" Каково сказано!..  Ха-ха...  Такая политика в этой бабенке -
уму помраченье! Недаром миллионными делами орудует.
   - Значит, теперь остается только ждать?
   - Да,  ждать. Будем обтачивать терпение... Я, грешный человек, намекнул
бабенке,  что ежели и всякое прочее, так мы за гешефтом не постоим. Смеется,
каналья...
   - Ну,  это уж вы напрасно, Николай Иваныч. Я не давал вам полномочий на
такие предложения и  никогда не  пойду на  подобные сделки.  Пусть лучше все
пойдет прахом!..
   - Э,  батенька, все мы люди, все человеки... Не бросить же заводы псу?!
Геройствовать-то с этой братией не приходится;  они с нас будут живьем шкуру
драть, а мы будем миндальничать. Нет, дудки!.. Нужно смотреть на дело прямо:
клин клином вышибай.
   - Нет, я все-таки не согласен.
   "Этакой пень дурацкий!  -  обругался про себя Веревкин. - Погоди, не то
запоешь, как подтянут хорошенько нас, рабов божиих..."
   Итак,  приходилось ждать  и  следить за  деятельностью Половодова.  Вся
трудность задачи  заключалась в  том,  что  следить  за  действиями конкурса
нельзя было прямо,  а приходилось выискивать подходящие случаи.  Первый свой
отчет Половодов должен был  подать будущей осенью,  когда кончится заводский
год.


IX

   На  мельнице зимой  работа кипела;  Привалов ездил  в  Гарчики довольно
часто,  но,  когда первые хлопоты поулеглись и свободного времени оставалось
на руках много,  Привалов не знал, куда ему теперь деваться с этой свободой.
Дома оставаться с глазу на глаз с женой ему было тяжело.  Каждый раз,  когда
он  видел Зосю,  ему представлялся Половодов,  который так ловко соединил их
брачными узами.  Вся кровь бросалась Привалову в голову при одной мысли, что
до  сих пор он был только жалкой игрушкой в  руках этих дельцов без страха и
упрека.  Несколько раз Привалову хотелось высказать в глаза жене, за кого он
считает ее, но что-то удерживало его. Худой мир все-таки лучше доброй ссоры,
да к  тому же Привалову не хотелось огорчать доктора,  который умел видеть в
своей ученице одни хорошие стороны.
   Чтобы  хоть  как-нибудь убить свободное время,  которое иногда начинало
просто давить Привалова, он стал посещать Общественный клуб - собственно, те
залы,  где  шла  игра.  Давно ли  этот  же  самый Общественный клуб  казался
Привалову кабаком,  но  теперь он был рад и  кабаку,  чтобы хоть куда-нибудь
уйти от самого себя. Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и,
как  это бывает со  всеми начинающими,  нашел,  что,  право,  это были оче