ловек проговорил,  обращаясь к Хионии
Алексеевне,  только одну фразу:  "Ну,  Хиония Алексеевна,  только и  жилец у
вас... а? Уж вы не заперли ли его в своем пансионе под замок?"
   Хиония Алексеевна испытывала муки человека, поджариваемого на медленном
огне,  но,  как известно,  счастливые мысли -  дети именно таких безвыходных
положений,  поэтому в  голове  Хионии  Алексеевны наконец мелькнула одна  из
таких мыслей - именно мысль послать к Привалову Виктора Николаича.
   - Я  думаю,  что ты сегодня сходишь к  Сергею Александрычу,  -  сказала
Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном,  как будто речь шла о  деле,
давно решенном.  - Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода,
а  ты и глаз к нему не кажешь.  Это не принято.  Все я да я:  не идти же мне
самой в комнаты холостого молодого человека!..
   - А  я-то  зачем  к  нему  пойду?  -  упавшим голосом проговорил Виктор
Николаич.
   - Как  зачем?  Вот  мило...  Снеси  газеты и  извинись,  что  раньше не
догадался этого сделать... Понял?
   Виктор  Николаич отправился.  Через  минуту до  ушей  Хионии Алексеевны
донесся его осторожный стук в дверь и голос Привалова: "Войдите..."
   - Извините...  -  бормотал Заплатин,  пряча  газеты  за  спиной,  -  я,
кажется, помешал вам... Вот газеты...
   - Если не ошибаюсь... - заговорил Привалов.
   - Я самый... да... Виктор Николаич Заплатин... Да.
   - Очень приятно. Садитесь, пожалуйста...
   Они  посмотрели друг другу в  глаза:  Привалов был  бледен и  показался
Заплатину  таким  добрым,  что  язык  Виктора  Николаича  как-то  сам  собой
проговорил:
   - Вы уж извините меня,  Сергей Александрыч...  Я не пошел бы беспокоить
вас, да вот Хина пристала, ей-богу...
   Привалов  с   недоумением  посмотрел  на   своего  смущенного  гостя  и
улыбнулся:  ему  сразу понравился этот бедный "муж своей жены".  Сначала его
неприятно удивил неожиданный визит,  а  теперь он  даже был  рад присутствию
живого человека.  Виктор Николаич в  первую минуту считал себя  погибшим,  -
проклятый язык сегодня губил его второй раз, но улыбка Привалова спасла его.
Через  четверть  часа  они  беседовали  самым  мирным  образом,  как  старые
знакомые,  что  безгранично удивило  Матрешку,  считавшую барина  решительно
неспособным к "словесности".
   Уже  распростившись и  идя  к  двери,  Виктор Николаич вдруг вернулся и
спросил:
   - А вы слышали, Сергей Александрыч, новость?
   - Какую?
   - Да весь город об этом говорит...
   - Именно?
   - Василий-то Назарыч того-с... обанкротился...
   Это  известие было так неожиданно,  что Привалов с  особенным вниманием
посмотрел на Виктора Николаича, уж не бредит ли он.
   - Это верно-с...  -  продолжал Заплатин. - Все в один голос кричат... А
моей Хине, знаете, везде забота: с утра треплется по городу.
   - Как же это так... вдруг...
   - Да  уж  так-с...  Все вдруг банкротятся.  Сказывают,  кассир у  них с
деньгами убежал.


VI

   Весть о разорении Бахаревых уже успела облететь весь город.  Кто разнес
ее,  какими путями она побывала везде -  трудно сказать.  Дурные вести,  как
вода,  просачиваются сквозь малейшие скважины.  Заплатина узнала о разорении
Бахаревых,  конечно, одна из первых и поспешила на месте проверить собранные
новости, а главное - ей хотелось посмотреть, как теперь чувствует себя Марья
Степановна и Гордячка Nadine.  "И поделом! - восклицала в гостиной Агриппины
Филипьевны эта почтенная дама.  -  А то уж очень зазнались...  Ах, интересно
теперь взглянуть на них!" Хиония Алексеевна, конечно, не забыла, как приняла
ее Марья Степановна в последний раз,  но любопытство брало верх над всеми ее
чувствами,  а  она никогда не могла с  ним справиться.  К тому же теперь она
поедет не к прежней Марье Степановне.
   Итак,  Хиония  Алексеевна со  свойственной ей  развязностью влетела  на
половину  Марьи  Степановны,   громко  расцеловала  хмурившуюся  Верочку  и,
торопливо роняя слова, затараторила:
   - Ах,  mon  ange,  mon  ange...  Я  так  соскучилась  о  вас!  Вы  себе
представить не  можете...  Давно  рвалась  к  вам,  да  все  проклятые  дела
задерживали:  о  том  позаботься,  о  другом,  о  третьем!..  Просто  голова
кругом...  А где мамаша?  Молится? Верочка, что же это вы так изменились? Уж
не хвораете ли, mon ange?..
   - Мама в моленной, я сейчас схожу за ней.
   Верочка не торопясь вышла из комнаты; болтовня и радость Хины неприятно
поразили ее,  и в молодом сердце сказалась щемящая нотка. Чему она радуется?
Неужели Хина успела уже разнюхать? Верочка закусила губу, чтобы не заплакать
от злости.
   Дожидаясь Марьи Степановны в ее гостиной,  Хиония Алексеевна испытывала
неподдельное волнение -  как-то выйдет к  ней Марья Степановна?  А  с другой
стороны,  теперь она отнеслась с совершенно новым чувством У той обстановке,
пред  которою еще  недавно благоговела.  Хина спокойно осматривалась кругом,
точно  была  здесь в  первый раз,  и  даже  прикинула в  уме,  сколько стоят
примерно  находившиеся в  этой  гостиной вещи  и  вещицы.  Собственно мебель
ничего не  стоила:  ну,  ковры,  картины,  зеркала еще  туда-сюда;  а  вот в
стеклянном шкафике  красовались японский фарфор  и  китайский сервиз  -  это
совсем другое дело,  и  у  Хины потекли слюнки от  одной мысли,  что все эти
безделушки можно будет приобрести за бесценок.
   - Ах,  Марья  Степановна...  -  вскинулась всем  своим  тщедушным телом
замечтавшаяся Хина, когда на пороге гостиной показалась высокая фигура самой
хозяйки.
   При  виде  улыбавшейся Хины у  Марьи Степановны точно что  оборвалось в
груди.  По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала,  что их
разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом,
как первая ворона, почуявшая еще теплую падаль. Вся кровь бросилась в голову
гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела собраться с
силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.
   - Ах,  извините меня,  извините меня, Марья Степановна... - рассыпалась
Хина,  награждая хозяйку поцелуем.  - Я все время была так завалена работой,
так завалена...  Вы  меня поймете,  потому что можете судить по  собственным
детям,  чего они стоят родителям. Да! А тут еще Сергей Александрыч... Но вы,
вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
   Марья Степановна отнеслась совершенно безучастно к  болтовне Хины и  на
ее вопрос только отрицательно покачала головой.  Чтобы ничем не выдать себя,
Марья Степановна потребовала самовар и послала Верочку за вареньем.
   - Я решительно не знаю,  что и делать, - тараторила гостья, - заперся в
своей комнате, никого не принимает...
   - Кто заперся-то, Хиония Алексеевна?
   - Да Сергей Александрыч...  Ах, боже мой! Да неужели вы так уж ничего и
не слыхали?
   - От кого мне слышать-то...  Заперся, значит, дело какое-нибудь есть...
Василий Назарыч по  неделям сидит безвыходно в  своем кабинете.  Что же  тут
особенного?
   Но Хиония Алексеевна не унялась и совершенно другим тоном спросила:
   - А как здоровье Nadine?
   - Не совсем, кажется...
   - Скажите...  Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей
не походят.  В такие ли годы хворать?..  Когда мне было шестнадцать лет... А
все-таки такое странное совпадение:  Привалов не  выходит из комнаты,  занят
или нездоровится... Nadine тоже...
   Эту пилюлю Марья Степановна проглотила молча. В течение целого часа она
точно сидела на угольях,  но не выдала себя, а даже успела нанести несколько
очень  чувствительных ударов самой  Хине,  рассчитывавшей на  слишком легкую
добычу.
   - Как  здоровье Василья Назарыча?  -  невинным тоном осведомилась Хина,
как опытный стратег,  оставив самый сильный удар к концу.  -  В городе ходят
слухи, что его здоровье...
   - Ему лучше. Вероятно, он скоро отправится на прииски...
   Невозмутимое спокойствие Марьи Степановны обескуражило Хину, и она одну
минуту  усомнилась  уже,   не  врали  ли  ей  про  разорение  Бахаревых,  но
доказательство было налицо: приезд Шелехова что-нибудь да значит.
   - Ах,  я совсем заболталась с вами,  Марья Степановна,  -  спохватилась
Хина,  допивая чашку.  -  Мне еще нужно поспеть сегодня в десять мест...  До
свидания, дорогая Марья Степановна!..
   Хина в  сопровождении Верочки успела торопливо обежать несколько комнат
под  благовидным  предлогом,   что  ошиблась  выходом.  Ее  одолевала  жажда
взглянуть на те вещи, которые пойдут с молотка.
   - Ах,  какая  прелестная ваза!  Какой милый коврик...  -  шептала Хина,
ощупывая вещи дрожавшими руками;  она вперед смаковала свою добычу и  успела
прикинуть в  уме,  какие вещи  она  возьмет себе  и  какие уступит Агриппине
Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие вещи, а
своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.


VII

   Утром,  когда Лука  и  Данилушка распивали чай,  в  передней послышался
нерешительный звонок.
   - Кому бы это быть? - недоумевал Лука, направляясь к дверям.
   У подъезда стоял Привалов.  В первую минуту Лука не узнал его. Привалов
был бледен и смотрел каким-то необыкновенно спокойным взглядом.
   - Марью Степановну можно видеть? - спрашивал он.
   - Можно, Сергей Александрыч... обнаковенно можно! Да штой-то из лица-то
как вы изменились? Уже не попритчилось ли што грешным делом?
   - Да,   немножко  попритчилось,   -   с  улыбкой  ответил  Привалов.  -
Прихворнул...
   - Ах ты, грех какой вышел... а?..
   Когда  Привалов  повернулся,  чтобы  снять  пальто,  он  лицом  к  лицу
встретился с  Данилушкой.  Старик  смотрел  на  него  пристальным,  насквозь
пронизывающим взглядом.  Что-то  знакомое мелькнуло Привалову в  этом желтом
скуластом лице с редкой седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.
   - Небось не признаете? - проговорил Данилушка улыбнувшись.
   - Это вы... Данила Семеныч?..
   - Как две капли воды.
   Они поздоровались.
   - А я у вас был,  Сергей Александрыч, - заговорил своим хриплым голосом
Данилушка.  - Да меня не пустил ваш холуй... Уж я бы ему задал, да, говорит,
барин болен.
   - Да, я действительно был болен.
   Эта неожиданная встреча не произвела впечатления на Привалова;  он даже
не  спросил Данилушку,  давно ли  он приехал с  приисков и  зачем.  Наружное
спокойствие Привалова прикрывало страшную внутреннюю борьбу.  Когда  он  еще
брался за  ручку звонка,  сердце в  груди вздрогнуло у  него,  как спугнутая
птица.  Данилушку он  видел точно в  тумане и  теперь шел  через столовую по
мягкой  тропинке  с  каким-то  тяжелым  предчувствием:  он  боялся  услышать
знакомый шорох платья,  боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на
себе  пристальный и  спокойный взгляд той,  которая для  него  навсегда была
потеряна.   Весь  бахаревский  дом  казался  ему  могилою,  в  которой  было
похоронено все  самое дорогое для него,  а  вместе с  ним и  его собственное
сердце...
   В  дверях столовой он столкнулся с  Верочкой.  Девушка не испугалась по
обыкновению и даже не покраснела,  а посмотрела на Привалова таким взглядом,
который отозвался в его сердце режущей болью.  Это был взгляд врага, который
не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: "За что она меня ненавидит?"
   - Мама  в  гостиной,  -  холодно  проговорила Верочка,  когда  Привалов
поравнялся с ней.
   - Мне можно ее видеть?
   - Да.
   Марья  Степановна сидела в  кресле и  сквозь круглые очки  в  старинной
оправе  читала "Кириллову книгу".  В  трудные минуты жизни  она  прибегала к
излюбленным раскольничьим книгам,  в  которых находила всегда  и  утешение и
подкрепление.   Шаги  Привалова  заставили  ее  обернуться.  Когда  Привалов
появился в  дверях,  она поднялась к нему навстречу,  величавая и спокойная,
как всегда. Они молча обменялись взглядами.
   - Здравствуй...   -   протянула  Марья  Степановна.  -  Чего  стоишь  в
дверях-то? Садись, так гость будешь...
   Взглянув на Привалова прищуренными глазами, Марья Степановна прибавила:
   - Из себя-то как переменился...
   - Был болен, Марья Степановна.
   - Слышала стороной,  что скудаешься здоровьем-то.  Твоя-то  Хина как-то
забегала к  нам и  отлепортовала...  Тоже вот Данилушка пошел было к  тебе в
гости,  да не солоно хлебавши воротился. Больно строгого камардина, говорит,
держишь... Приступу нет.
   - Я  сейчас видел Данилу Семеныча...  Все такой же,  почти не изменился
совсем... Потолстел, кажется. А как здоровье Василья Назарыча?
   - Ничего,  поправляется... По зиме-то, видно, с сыном на прииски вместе
уедут...
   В  воображении  Привалова  Марья  Степановна  представлялась  убитой  и
потерявшей голову женщиной,  в  действительности же  она явилась по-прежнему
спокойной и  гордой.  Только книга в почерневшем кожаном переплете с медными
застежками была новостью для Привалова,  и он машинально рассматривал теперь
тисненые узоры на обложке этой книги,  пока Марья Степановна как ни в чем не
бывало перебирала разные пустяки,  точно они только вчера расстались и  в их
жизни ничего не произошло нового.  Но эта политика не обманула Привалова: он
чутьем понял,  что Марья Степановна именно перед ним не хочет выказать своей
слабости,  потому что недовольна им и  подозревает в  чем-то.  Что в Верочке
высказалось открыто и  ясно как день,  то  же самое в  Марье Степановне ушло
глубоко  внутрь  и  прикрылось  напускным  равнодушием.  Открытая  неприязнь
Верочки была легче для Привалова, чем эта чисто раскольничья политика гордой
старухи.
   Марья Степановна именно того и ждала,  чтобы Привалов открылся ей,  как
на  духу.  Тогда она все извинила бы  ему и  все простила,  но теперь другое
дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит, у него совесть не чиста.
   Привалов плохо  понимал,  что  говорила с  ним  Марья Степановна,  и  с
чувством подавленной тоски смотрел кругом. Давно ли вся эта комната была для
него дорогим уголком,  и  он  все  любил в  ней,  начиная с  обоев и  кончая
геранями и  белыми занавесками в  окнах.  Сердце его сжималось с мучительной
тоской. К чему еще эта последняя ложь и неправда? Ведь он не может объяснить
всего Марье Степановне,  тогда как  она просто не  хочет поговорить с  ним о
том,  зачем он пришел.  Ведь она видит,  как тяжело ему было прийти к  ним в
дом, и не понимает, зачем он шел...
   "Опять недоразумение..."  -  с  горечью думал  Привалов,  отвечая своей
собеседнице что-то невпопад.
   Этот разговор был прерван появлением Надежды Васильевны.
   - Мама,  тебя на  что-то нужно Павле Ивановне,  -  проговорила девушка,
здороваясь с Приваловым.
   Старуха  зорко  наблюдала эту  встречу:  Привалов побледнел и,  видимо,
смутился,  а Надежда Васильевна держала себя,  как всегда.  Это совсем сбило
Марью Степановну с  толку:  как будто между ними ничего не было и  как будто
было.  Он-то смешался,  а  она как ни в чем не бывало...  "Ох,  не проведешь
меня, Надежда Васильевна, - подумала старуха, поднимаясь неохотно с места. -
Наскрозь вас вижу с отцом-то: все мудрить бы вам..."
   Когда  Марья  Степановна вышла из  комнаты,  Привалов с  испугавшей его
самого смелостью проговорил:
   - Мне  необходимо переговорить с  вами,  Надежда Васильевна,  об  одном
деле...
   - Если я  не  ошибаюсь,  вас привели к  нам те слухи,  которые ходят по
городу о нашем разорении?
   - Да.
   - Мама вам ничего не говорила?
   - Нет.
   - Так  я  и  знала...  Она останется верна себе до  конца и  никогда не
выдаст себя.  Но  ведь она не могла не видеть,  зачем вы пришли к  нам?  Тем
более что ваша болезнь, кажется, совсем не позволяет выходить из дому.
   - Собственно,  я не был болен...  -  замялся Привалов, чувствуя на себе
пристальный взгляд девушки.  -  Но  это все равно...  Мне хотелось бы только
знать,  каково истинное положение дел  Василья Назарыча.  Обратиться к  нему
прямо я не решился...
   - И хорошо сделали, потому что, вероятно, узнали бы не больше того, что
уже  слышали от  мамы.  Городские слухи  о  нашем  разорении -  правда...  В
подробностях я не могу объяснить вам настоящее положение дел,  да и сам папа
теперь едва ли знает все. Ясно только одно, что мы разорены.
   Спокойный тон, с которым говорила Надежда Васильевна, удивил Привалова.
Он теперь не думал о себе,  о своем положении, его я отошло в сторону; всеми
своими чувствами он видел ее,  ту ее, какой она сидела с ним... Невозмутимая
и спокойная,  с ясным взглядом и задумчиво сложенными губами,  она, кажется,
никогда не  была так  хороша,  как именно теперь.  Это простенькое шерстяное
платье,  эта простая прическа,  эти уверенные открытые движения -  все в ней
было  чудно  хорошо,  как  один  стройный  музыкальный аккорд.  Привалов еще
никогда так не любил, как именно теперь... Эти серые большие глаза глядели к
нему прямо в  душу,  где с  страшной силой поднялось то чувство,  которое он
хотел подавить в себе.
   - А что бы вы сказали мне,  Надежда Васильевна, - заговорил Привалов, -
если  бы  я  предложил Василию Назарычу все,  что  могу  предложить с  своей
стороны?
   - Но ведь вы знаете, что отец не согласится на это.
   - Но нельзя ли подготовить Василья Назарыча при помощи третьего лица...
то есть убедить, чтобы он взял от меня то, на что он имеет полное право?
   Надежда Васильевна отрицательно покачала головой.
   - Все эти недоразумения,  конечно,  должны пройти сами собой,  -  после
короткой паузы сказала она.  -  Но пока остается только ждать...  Отец такой
странный...  малодушествует,  падает духом... Я никогда не видала его таким.
Может быть, это в связи с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему не
привыкать к подобным превращениям, кажется...
   - Я  убежден,  что  стоит Василью Назарычу только самому отправиться на
прииски,  и  все дело поправится.  За него стоит известное имя,  многолетняя
репутация, твердый кредит.
   Надежда Васильевна заговорила о Шелехове,  которого недолюбливала.  Она
считала этого Шелехова главным источником многих печальных недоразумений, но
отец  с  непонятным упорством  держится  за  него.  Настоящим разорением он,
собственно, обязан ему, но все-таки не в силах расстаться с ним.
   - А  мама -  та  чуть не молится на Данилушку.  Она,  кажется,  глубоко
убеждена в том,  что все удачи отца зависят единственно от счастливой звезды
Данилушки.
   Этот  разговор  был   прерван  появлением  Марьи  Степановны,   которая
несколько времени наблюдала разговаривавших в  дверную щель.  Ее  несказанно
удивлял этот дружеский характер разговора,  хотя его содержание она не могла
расслышать. "И не разберешь их..." - подумала она, махнув рукой, и в ее душе
опять затеплилась несбыточная мечта.  "Чего не бывает на свете..." -  думала
старуха.
   Поговорив с Марьей Степановной, Привалов начал прощаться.
   - Опять пропадешь недели на три?  - смягченным голосом спрашивала Марья
Степановна. - Уж твоя-то Хина не запирает ли тебя на замок?..
   - Нет, пока еще не случалось...
   - К отцу-то теперь не ходи,  у него сидит кто-то,  - предупредила Марья
Степановна. - Он спрашивал про тебя...
   - Я на днях побываю.
   - И лучше... Отец-то рад будет тебе.


VIII

   Через день  Привалов опять был  у  Бахаревых и  долго сидел в  кабинете
Василья Назарыча Этот  визит кончился ничем.  Старик все  время проговорил о
делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов
уехал,  не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую
старуху.
   Старик Бахарев за эти дни успел настолько освоиться с своим положением,
что  казался совсем спокойным и  обсуждал свои  дела с  хладнокровием совсем
успокоившегося человека.
   - К весне непременно нужно добыть денег...  - говорил он, когда Надежда
Васильевна сидела в его кабинете вечером.
   Девушка  ничего  не   ответила  на  этот  косвенный  вопрос  и   только
проговорила:
   - У тебя, папа, кажется, был Привалов.
   - Да, был...
   Василий Назарыч пытливо посмотрел на дочь и улыбнулся.
   - Ты думаешь,  я  стану у  него просить денег?  -  спросил он