о книге и говорили.
   - Вот ты  и  оставайся с  своей книгой,  а  Сергей Александрыч поедет к
Ляховскому да на Зосе и женится.
   - Что же,  мама,  Зося хорошая девушка,  и  Сергей Александрыч недурной
человек, - отличная парочка выйдет. Я невесту провожать поеду.
   - Мудришь много над матерью-то,  Надежда Васильевна, - строго закончила
Марья Степановна. - После чтобы не плакать...
   Василий Назарыч все  время  прихварывал и  почти не  выходил из  своего
кабинета.  Он всегда очень любезно принимал Привалова и подолгу разговаривал
об  опеке.  От Надежды Васильевны он знал ее последний разговор с  матерью и
серьезно ей заметил:
   - Надя,  мать - старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я
тебя  ни  в  чем  не  стесняю и  выдавать силой замуж не  буду,  только мать
все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно
самим о  своей голове заботиться.  Я  только могу  тебе советовать как  твой
друг.  Где у  нас женихи-то в Узле?  Два инженера повертятся да какой-нибудь
иркутский купец, а Привалов совсем другое дело...
   - По  всей вероятности,  папа,  я  его и  полюбила бы,  если бы меня не
выставляли невестой.
   - Ах ты, господи! Да кто же ты, перестарок, что ли, какой?
   - Папа, оставим этот разговор, а то опять рассоримся.
   Эти разговоры с  дочерью оставляли в  душе Василия Назарыча легкую тень
неудовольствия,  но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными
занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что
ее  голова  была  занята другим.  Ей  хотелось поскорее уехать в  Шатровские
заводы,  к  брату.  Там  она  чувствовала себя  как-то  необыкновенно легко.
Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь,  чтобы избавиться
от своего неловкого положения невесты.


XIV

   Сам Привалов не  замечал,  как летело время.  Та работа,  о  которой он
мечтал,  как-то не делалась,  а  все откладывалась день за день.  Не отдавая
себе отчета в  том,  что его тянуло в бахаревский дом,  Привалов скучал в те
свободные промежутки,  которые  у  него  оставались между  двумя  визитами к
Бахаревым.  В эти минуты одиночества,  когда Привалов насильно усаживал себя
за какую-нибудь книгу или за вычисления по каким-нибудь планам, он по десяти
раз перебирал в  своей памяти все,  в чем действующим лицом являлась Надежда
Васильевна.
   Раз  они  вдвоем  особенно долго  гуляли  по  бахаревскому саду;  Марья
Степановна обыкновенно сопровождала их  в  таких  случаях или  командировала
Верочку, но на этот раз к ней кто-то приехал, а Верочки не было дома.
   - Отчего вы  не  хотите ехать  к  Ляховскому?  -  откровенно спрашивала
Надежда Васильевна, когда они шли по тенистой липовой аллее.
   - Мне тяжело ехать,  собственно,  не к Ляховскому, а в этот старый дом,
который построен дедом,  Павлом Михайлычем.  Вам,  конечно, известна история
тех  безобразий,  какие творились в  стенах этого дома.  Моя  мать заплатила
своей жизнью за удовольствие жить в нем...
   - Но ведь, кроме воспоминаний, есть настоящее, Сергей Александрыч.
   - Вы хотите сказать о заводах?
   - Да,  я довольно часто бываю в Шатровском заводе,  у Кости, и мы часто
говорили  с  ним  о  вас.   Ведь  с  судьбой  этих  заводов  связана  участь
сорокатысячного населения... Костя не любит фантазий, но в заводском деле он
просто фанатик,  и я очень люблю его именно за это.  Мне самой тоже нравятся
заводы,  и знаете,  почему?  Не потому,  что они стоят так дорого, и даже не
потому,   что  с   этими  именно  заводами  срослись  наши  лучшие  семейные
воспоминания,  -  нет,  я люблю их за тот особенный дух,  который вносит эта
работа в жизнь. Что-то такое хорошее, новое, сильное чувствуется каждый раз,
когда смотришь на  заводское производство.  Ведь  это  новая сила  в  полном
смысле слова...
   Они  сидели в  эту  минуту на  зеленой садовой скамейке.  Лицо  Надежды
Васильевны горело румянцем, глаза светились и казались еще темнее; она сняла
соломенную  шляпу  с   головы  и  нервно  скручивала  пальцами  колокольчики
искусственных ландышей,  приколотых к  отогнутому полю шляпы.  Этот разговор
сам  собой свелся к  планам Привалова;  он  уже открыл рот,  чтобы посвятить
Надежду Васильевну в свои заветные мечты,  но, взглянув на нее, остановился.
Ему  показалось даже,  что  девушка немного отодвинулась от  него  и  как-то
особенно  посмотрела  в  дальний  конец  аллеи,  где  ярким  пятном  желтело
канареечное платье приближавшейся Верочки.
   - Пойдемте;  мама ждет нас кофе пить, - проговорила Надежда Васильевна,
поднимаясь со скамьи.
   Так  на  этот раз и  осталось невысказанным то,  чем Привалову хотелось
поделиться именно с Надеждой Васильевной.
   На  половине Марьи Степановны была устроена моленная.  Это была длинная
комната совсем без окон;  человек,  незнакомый с расположением моленной, мог
десять раз обойти весь дом и  не  найти ее.  Ход в  моленную был проведен из
темного чуланчика,  который был устроен рядом со  спальней Марьи Степановны;
задняя стенка этого чулана составляла дверь в  моленную и  для окончательной
иллюзии была завешана какими-то  старыми шубами.  Привалов,  не застав Марью
Степановну в гостиной,  прошел однажды прямо в моленную. Она была там и сама
читала за  раздвижным аналоем канон  богородице;  в  уголке ютились какие-то
старухи в темных платках,  повязанных по-раскольничьи, то есть по спине были
распушены два  конца,  как  это  делают татарки.  Седой сгорбленный старик в
длиннополом кафтане стоял  у  правой  стены  и  степенно откладывал поклоны,
припадая своей  головой  к  потертому шелковому подрушнику.  Привалова сразу
охватила с  детства  знакомая атмосфера:  пахло  росным  ладаном,  воском  и
деревянным маслом.  Вся  передняя стена моленной была занята иконостасом,  в
котором,  под дорогими окладами из серебра и  золота,  темнели образа самого
старинного  письма.   Тут  были  собраны  иконы  работы  фряжской,   старого
строгановского письма  и  произведения кормовых царских изографов.  Все  эти
богатства достались моленной Марьи  Степановны как  наследство после  смерти
матери  Привалова  из  разоренной  моленной  в   приваловском  доме.   Слабо
теплившиеся неугасимые лампады бросали колеблющийся свет кругом,  выхватывая
из окружающей темноты глубокую резьбу обронных риз, хитрые потемневшие узоры
басменного дела,  поднизи из  жемчуга и  цветных камней,  золотые подвески и
ожерелья. Под некоторыми иконами висели богатые пелены с золотыми крестами и
дорогим шитьем по углам; на маленьком столике, около самого аналоя, дымилась
серебряная кацея.
   Голос  Марьи  Степановны  раздавался  в   моленной  с  теми  особенными
интонациями,  как  читают  только  раскольники:  она  читала немного в  нос,
растягивая слова и  произносила "й"  как  "и".  Оглянувшись назад,  Привалов
заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в
большом платке,  с  сложенными по-раскольничьи на  груди  руками.  Это  была
Надежда Васильевна.
   - Ну  вот и  хорошо,  что пришел с  нами помолиться,  -  говорила Марья
Степановна,  когда выходила из  моленной.  -  Тут половина образов-то  твоих
стоит, только я тебе их не отдам пока...
   - Почему не отдадите, Марья Степановна?
   - Да  так...  Куда  ты  с  ними?  Дело твое холостое,  дома присмотреть
некому.  Не больно вы любите молиться-то.  А у меня неугасимая горит, кануны
старушки говорят.
   - Пусть уж лучше стоят у вас, Марья Степановна, - согласился Привалов.
   - Как стоят?
   - Да так, как стоят теперь. Мне их не нужно.
   - Ну,   это  ты  уж  напрасно  говоришь,  -  строго  проговорила  Марья
Степановна.  -  Не  подумал...  Это  твои родовые иконы;  деды и  прадеды им
молились. Очень уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
   - Мама,   ты  не  поняла  Сергея  Александрыча,  -  вступилась  Надежда
Васильевна.
   - Ну,  уж извини,  голубушка...  Что другое действительно не понимаю, -
стара стала и глупа, а уж это-то я понимаю.
   Старуха расходилась не на шутку,  и  Надежде Васильевне стоило большого
труда  успокоить  ее.  Эта  неожиданная  вспышка  в  первую  минуту  смутила
Привалова, и он немного растерялся.
   - Вы знаете,  за что мама сегодня так рассердилась на вас? - спрашивала
Надежда Васильевна, когда он уходил домой.
   - За недостаток усердия к старой вере?
   - Нет... за то, что вы показали себя недостаточно Приваловым. Поняли?
   - Не совсем.
   Надежда Васильевна ничего не ответила, а только засмеялась и посмотрела
на Привалова вызывающим,  говорившим взглядом.  Слова девушки долго стояли в
ушах Привалова,  пока он их обдумывал со всех возможных сторон. Ему особенно
приятно  было  вспомнить ту  энергичную защиту,  которую он  так  неожиданно
встретил со  стороны  Надежды  Васильевны Она  была  за  него:  между  ними,
незаметно для глаз, вырастало нравственное тяготение.


XV

   Однажды,  когда  Привалов сидел  у  Бахаревых,  зашла  речь  о  старухе
Колпаковой,  которая жила в своем старом,  развалившемся гнезде, недалеко от
бахаревского дома.
   - Вы  не  желаете ли  проводить меня  к  Павле Ивановне?  -  предложила
Надежда  Васильевна  Привалову;  она  это  делала  нарочно,  чтобы  побесить
немножко мать.
   - Я  с  удовольствием...   -   согласился  Привалов,  удивленный  таким
предложением;   он  видел,   как  Марья  Степановна  строго  подобрала  губы
оборочкой, хотя и согласилась с своей обычной величественной манерой.
   - Верочка  с  нами  пойдет,  мама,  -  проговорила Надежда  Васильевна,
надевая шляпу.
   Верочка,  конечно, была согласна на такую прогулку и даже покраснела от
удовольствия.  "Дурит девка,  - думала Марья Степановна, провожая до террасы
счастливое  молодое  трио.   -   Вот  ужо  скажу  отцу-то!.."  Эти  сердитые
размышления очень  кстати  были  прерваны звонким поцелуем,  который влепила
Верочка  матери  с  своей  обыкновенной стремительностью.  Марья  Степановна
проводила глазами уходящих дочерей, которые были счастливы молодым счастьем.
Особенно хорошо чувствовала себя Верочка.  Все,  что теперь делала Надя, для
нее было недосягаемым идеалом, целой наукой. Ведь у этой Нади все так просто
и  вместе так хорошо выходит,  -  и  шляпка всегда хорошо сидит,  хотя стоит
всего пять рублей, и платья какими-то такими складками ложатся... Верочка не
замечала, что идеализировала сестру, смотря на нее как на невесту.
   - Это пять минут ходьбы отсюда,  -  говорила Надежда Васильевна,  когда
они выходили из ворот.  -  Из ворот сейчас налево, спустимся к реке, а потом
повернем за угол, - тут и колпаковское гнездо.
   Дом Колпаковой представлял собой совершенную развалину; он когда-то был
выстроен  в  том  помещичьем  вкусе,  как  строили  в  доброе  старое  время
Александра I.  Фасад с  колоннами и  мезонином,  ворота в форме триумфальной
арки,  великолепный подъезд,  широкий двор и  десятки ненужных пристроек,  в
числе  которых  были  и  оранжереи специально для  ананасов,  и  конюшни  на
двадцать лошадей,  и  целый ряд каких-то  корпусов,  значение которых теперь
трудно   было    угадать.    Колпаков   был    один    из    самых   богатых
золотопромышленников;  он любил развернуться во всю ширь русской натуры,  но
скоро  разорился и  умер  в  нищете,  оставив после себя  нищими жену  Павлу
Ивановну и  дочь  Катю.  Теперь  колпаковское гнездо произвело на  Привалова
самое  тяжелое  впечатление,  и  он  удивился,  где  могла  помещаться Павла
Ивановна с  дочерью.  Когда-то  зеленая крыша  давно проржавела,  во  многих
местах листы совсем отстали, и из-под них, как ребра, выглядывали деревянные
стропила;  лепные  карнизы и  капители коринфских колонн  давно  обвалились,
штукатурка отстала,  резные балясины на  балконе давно  выпали,  как  гнилые
зубы,  стекол в  рамах второго этажа и в мезонине не было,  и амбразуры окон
глядели, как выколотые глаза.
   - Где  же  помещается Павла  Ивановна?  -  спросил Привалов,  когда они
подошли  к  покосившейся калитке;  самое  полотнище калитки своим  свободным
концом вросло в землю, и поэтому вход во двор был всегда открыт.
   - А вот внизу, угловая комнатка...
   Они обошли дом кругом,  спустились по гнилым ступеням вниз и  очутились
совсем в  темноте,  где  пахнуло на  них гнилью и  сыростью Верочка забежала
вперед  и  широко распахнула тяжелую дверь  в  низкую комнату с  запыленными
крошечными окошечками.
   - Это   мы,   Павла  Ивановна...   можно  войти?   -   спрашивала  она,
останавливаясь в дверях.
   - Можно,  можно...  - ответил какой-то глухой женский голос, и от окна,
из  глубины  клеенчатого кресла,  поднялась  низенькая  старушка  в  круглых
серебряных очках. - Ведь это ты, Верочка?
   Заметив Привалова,  старушка торопливо поправила на  плечах  вылинявшую
синелевую шаль и вдруг выпрямилась, точно ее что кольнуло.
   - Вы меня,  вероятно, не узнаете, Павла Ивановна, - заговорил Привалов,
когда Надежда Васильевна поздоровалась со старушкой. - Сергей Привалов...
   - Сережа!..  -  вскрикнула Павла Ивановна и всплеснула своими высохшими
морщинистыми руками. - Откуда? Какими судьбами?.. А помните, как вы с Костей
бегали ко мне, этакими мальчугашками... Что же я... садитесь сюда.
   - Вы, Павла Ивановна, пожалуйста, не хлопочите, мы пришли не как гости,
а как старые знакомые, - говорила Надежда Васильевна.
   - Хорошо, хорошо... - шептала старушка, украдкой осматривая Привалова с
ног до головы;  ее выцветшие темные глаза смотрели с безобидным, откровенным
любопытством, а сухие посинелые губы шептали: - Хорошо... да, хорошо.
   "Надя привела жениха показать..." -  весело думала старушка, торопливо,
как мышь, убегая в темную каморку, где скоро загремела крышка на самоваре.
   Привалов только  теперь осмотрелся в  полутемной комнате,  заставленной
самой сборной мебелью, какую только можно себе представить. Перед диваном из
красного   дерева,   с   выцветшей   бархатной  обивкой,   стояла   конторка
палисандрового дерева;  над  диваном висела  картина с  купающимися нимфами;
комод,  оклеенный  карельской березой,  точно  навалился на  простенок между
окнами;  разбитое  трюмо  стояло  в  углу  на  простой  некрашеной  сосновой
табуретке; богатый туалет с отломленной ножкой, как преступник, был притянут
к  стене запыленными шнурками.  Старинный шандал красовался на комоде,  а из
резной рамы туалета выглядывало несколько головок деревянных амуров. Все эти
обломки старой роскоши были покрыты слоем пыли,  как  в  лавке старых вещей.
Старый китайский кот вылез из-за  комода,  равнодушно посмотрел на гостей и,
точно сконфузившись, убрался в темную каморку, где Павла Ивановна возилась с
своим самоваром.
   - Слава  богу,   слава  богу,  что  вы  приехали  наконец!  -  улыбаясь
Привалову,  говорила Павла Ивановна. - Дом-то валится у вас, нужен хозяйский
глаз... Да, я знаю это по себе, голубчик, знаю. У меня все вон развалилось.
   "Чему она так радуется?"  -  думал Привалов и в то же время чувствовал,
что любит эту добрую Павлу Ивановну, которую помнил как сквозь сон.
   Чай   прошел  самым  веселым  образом.   Старинные  пузатенькие  чашки,
сахарница  в  виде  барашка  с  обломленным рогом,  высокий  надутый  чайник
саксонского фарфора,  граненый низкий стакан с  плоским дном  -  все  дышало
почтенной древностью и  смотрело необыкновенно добродушно.  Верочка болтала,
как  птичка,  дразнила кота  и  кончила  тем,  что  подавилась сухарем.  Это
маленькое   происшествие  немного   встревожило  Павлу   Ивановну,   и   она
проговорила, покачивая седой головой:
   - Вот  уж  воистину сделали вы  мне праздник сегодня...  Двадцать лет с
плеч долой.  Давно ли вот такими маленькими были,  а теперь... Вот смотрю на
вас и думаю: давно ли я сама была молода, а теперь... Время-то, время-то как
катится!
   С  намерением или без намерения Павла Ивановна увела Верочку в  огород,
где  росла  у  нее  какая-то  необыкновенная  капуста;  Привалов  и  Надежда
Васильевна остались одни  Девушка  поняла  невинный маневр  Павлы  Ивановны:
старушка хотела подарить "жениху и невесте" несколько свободных минут.
   - Какая жалкая эта Павла Ивановна, - проговорил Привалов.
   - Зачем жалкая?  Нет,  это  кажется только на  первый раз...  она живет
истинным философом. Вы как-нибудь поговорите с ней поподробнее.
   - Какого же сорта у нее философия?
   - Да  как вам сказать...  У  нее совсем особенный взгляд на  жизнь,  на
счастье.  Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между тем сколько
она пережила...  И заметьте, она никогда не пользовалась ничьей помощью. Она
очень горда, хотя и выглядит такой простой.
   - Чем же она существует?
   - Плетет кружева,  вяжет чулки...  А  как хорошо она относится к людям!
Ведь  это  целое  богатство -  сохранить до  глубокой старости такое  теплое
чувство и  стать  выше  обстоятельств.  Всякий другой на  ее  месте давно бы
потерял голову, озлобился, начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы эту
женщину готовили не специально для богатой,  праздной жизни, она принесла бы
много пользы и себе и другим.
   Этот разговор был прерван появлением Павлы Ивановны и Верочки.  Чай был
кончен,  и  оставалось только идти  домой.  Во  дворе им  встретился высокий
сгорбленный старик с желтыми волосами.
   - Это  сумасшедший...  -  предупредила  Надежда  Васильевна  Привалова,
который подал ей руку.
   Старик, прищурившись, посмотрел на молодую компанию и, торопливо шмыгая
худыми сапогами, подошел прямо к Привалову.
   - Вот   здесь   все   бумаги...   -   надтреснутым  голосом  проговорил
сумасшедший,  подавая  Привалову  целую  пачку  каких-то  засаленных  бумаг,
сложенных самым тщательным образом и даже перевязанных розовой ленточкой.
   - Это что у вас за бумаги? - спрашивал Привалов, рассматривая сверток.
   - Тут  все  мое  богатство...  Все  мои права,  -  с  уверенной улыбкой
повторил  несколько  раз   старик,   дрожавшими  руками  развязывая  розовую
ленточку.  -  У меня все отняли... ограбили... Но права остались, и я получу
все обратно...  Да. Это верно... Вы только посмотрите на бумаги... ясно, как
день Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
   В развязанной пачке оказался всякий хлам:  театральные афиши, билеты от
давно  разыгранной  лотереи,   объявления  разных  магазинов,  даже  пестрые
этикетки с ситцев и лекарств. Привалов внимательно рассмотрел эти "права" и,
возвращая бумажки старику, проговорил:
   - Да, вам еще придется подождать...
   - А как вы думаете: получу я по этим документам?
   На  морщинистом лице  старика изображалось такое  напряженное внимание,
что  Привалову сделалось его  жаль.  Верочка  тихонько хихикала,  прячась за
Павлу Ивановну.
   - Наверно получите,  - уверяла Надежда Васильевна сумасшедшего старика.
- Вы ведь долго ждали, и теперь уж осталось немного...
   - Ах, благодарю вас, благодарю, - прошептал старик и быстро поцеловал у
нее руку. - Ваш муж очень умный человек... Да, я буду ждать...
   Верочка не  могла удержаться от  душившего ее  смеха и  убежала немного
вперед.


XVI

   Известно,  что  провинциальная жизнь всецело зиждется на  визитах.  Это
своего   рода   гамма,   из   которой  составляют  всевозможные  музыкальные
комбинации. Первыми приехали к Привалову Виктор Васильич и Nicolas Веревкин.
Виктор Васильич явился от  имени Василия Назарыча,  почему счел своим долгом
затянуться в фрачную пару,  белый галстук,  белые перчатки и шелковый модный
цилиндр с  короткими полями  и  совершенно прямой тульей.  Nicolas Веревкин,
первенец  Агриппины  Филипьевны  и   местный  адвокат,   представлял  полную
противоположность Виктору Васильичу:  высокий,  толстый,  с  могучей красной
шеей и  громадной,  как пивной котел,  головой,  украшенной шелковыми русыми
кудрями,  он, по своей фигуре, как выразился один местный остряк, походил на
благочестивого разбойника.  Действительно, лицо Веревкина поражало с первого
раза:  эти  вытаращенные серые  глаза,  которые  смотрели,  как  у  амфибии,
немигающим застывш