авел
Михайлыч,  когда в  Москву ездил,  так привез материю...  Нынче уж нет таких
материй, - с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на
сарафане.  -  Нынче ваши дамы сошьют платье,  два раза наденут -  и  подавай
новое. Материи другие пошли, и люди не такие, как прежде.
   - Ну,  маменька, нынче люди самые настоящие, - заметил Виктор Васильич,
которому давно надоело слушать эти разговоры о старинных людях.
   - Поди ты... Нашел настоящих людей!
   - Значит, и мы с Сергеем Александрычем никуда не годимся?
   - Перестань балясы точить: я дело говорю.
   Верочке давно хотелось принять участие в  этой беседе,  но  она одна не
решалась  проникнуть в  гостиную и  вошла  туда  только  за  спиной  Надежды
Васильевны и  сейчас же  спряталась за стул Марьи Степановны.  С  появлением
девушек  в  комнату  ворвались  разные  детские  воспоминания,  которые  для
постороннего  человека  не  имели  никакого  значения  и   могли  показаться
смешными, а для действующих лиц были теперь особенно дороги. Привалов многое
успел позабыть из этого детского мира и с особенным удовольствием припоминал
разные  подробности,  которые рассказывала Надежда Васильевна.  "Помните вот
это-то?",  "А  помните,  как  Виктор..."  Эти  фразы  мягка ласкали слух,  и
Привалов с глубоким наслаждением чувствовал на себе теплоту домашнего очага,
которого лишила его  судьба.  Как  все  это  было  давно  и,  вместе,  точно
случилось только вчера!..
   - Будет  вам,  стрекозы,  -  строго остановила Марья Степановна,  когда
всеми  овладело  самое  оживленное настроение,  последнее  было  неприлично,
потому что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. - Мы вот
все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей
Александрыч.
   - Право,  не знаю,  что и  рассказывать,  Марья Степановна,  -  ответил
Привалов.
   - На вот,  жил пятнадцать лет в столице, приехал - и рассказать нечего.
Мы в деревне, почитай, живем, а вон какие россказни распустили.
   - Мама, какая ты странная, - вступилась Надежда Васильевна. - Все равно
мы с тобой не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам о своих
делах по заводам.
   - Да ведь пятнадцать лет не видались,  Надя...  Это вот сарафан полежит
пятнадцать лет,  и  у  того сколько новостей:  тут  моль подбила,  там пятно
вылежалось.  Сергей Александрыч не в сундуке лежал, а с живыми людьми, поди,
тоже жил...
   Последнее поразило Привалова:  оглянувшись на  свое прошлое,  он должен
был сознаться,  что еще не начинал даже жить в том смысле,  как это понимала
Марья Степановна.  Сначала занятий в  университете,  а  затем лет  семь ушло
как-то между рук,  -  в  хлопотах по наследству,  в  томительном однообразии
разных  сроков,  справок,  деловых  визитов,  в  шатании  по  канцеляриям  и
департаментам. Жизнь оставалась еще впереди, для нее откладывалось время год
за  годом,  а  между тем  приходилось уже  вычеркивать из  этой  жизни целых
тридцать  лет.  Прямой  вопрос  Марьи  Степановны,  подсказанный ей  женским
инстинктом,  поставил Привалова в  неловкое положение,  из которого ему было
довольно трудно выпутаться;  Марья Степановна могла истолковать его молчание
о  своем  прошлом в  каком-нибудь  дурном  смысле.  Пришлось рассказывать об
университете, о профессорах, о столичных удовольствиях.
   "Ну,  а  как там эти штучки разные?.." -  весело думал Виктор Васильич,
уносясь в сферу столичных развеселых мест.


VIII

   Вечером  этого  многознаменательного дня  в  кабинете Василья  Назарыча
происходила такая сцена.  Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее
обыкновенного.   На  низенькой  деревянной  скамеечке,  на  которую  Бахарев
обыкновенно ставил  свою  больную ногу,  теперь  сидела Надежда Васильевна с
разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
   - Папа, пожалей меня, - говорила девушка, ласкаясь к отцу. - Находиться
в  положении  вещи,  которую  всякий  имеет  право  приходить  осматривать и
приторговывать...  нет,  папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе!
Делается как-то обидно и вместе с тем гадко...  Взять хоть сегодняшний визит
Привалова:  если бы я  не должна была являться перед ним в  качестве товара,
которому только из  вежливости не  смотрят в  зубы,  я  отнеслась бы к  нему
гораздо лучше, чем теперь.
   - В  чем же  это Привалов так провинился пред тобой?  -  с  добродушной
улыбкой спрашивал Василий Назарыч.
   - Да начать хоть с Хины,  папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до
меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом,
шепчет мне глупости,  выворачивает глаза то  на  меня,  то  на Привалова.  И
положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
   - Да ведь ты хорошо знаешь,  что я никогда не приглашаю Хины;  я в дела
мамы не вмешиваюсь.
   - Вот я назло маме и Хине нарочно не пойду замуж за Привалова...  Я так
давеча и  маме сказала,  что не хочу разыгрывать из себя какую-то крепость в
осадном положении.
   - Все это так,  Надя,  но я все-таки не вижу,  в чем виноват тут Сергей
Александрыч...
   - А  вот  сейчас...  В  нашем доме  является миллионер Привалов;  я  по
необходимости знакомлюсь с  ним и  по  мере этого знакомства открываю в  нем
самые удивительные таланты,  качества и добродетели.  Одним словом, я кончаю
тем,  что начинаю думать:  "А  ведь не  дурно быть madame Приваловой!"  Ведь
тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так...
   - Решительно ничего  не  понимаю...  Тебя  сводит  с  ума  глупое слово
"жених",  а  ты  думай о  Привалове просто как о  хорошем,  умном и  честном
человеке.
   - Нет,  постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что
никакого  миллионера  Привалова  никогда  не  существовало,   на  свете,   а
существует миллионер Сидоров,  который является к  нам в  дом и  в котором я
открываю существо,  обремененное всеми человеческими достоинствами,  а потом
начинаю думать:  "А  ведь  не  дурно  быть  madame Сидоровой!"  Отсюда можно
вывести только такое заключение,  что дело совсем не в том, кто явится к нам
в  дом,  а  в  том,  что  я  невеста  и  в  качестве таковой должна  кончить
замужеством.
   - Тебя никто не гонит замуж, Надя.
   - Я  тебя за это и  люблю...  А мама,  Досифея,  Лука,  Хина -  да все,
решительно все, кажется, с ума сошли.
   - Да,  но  ведь трудно обвинять людей в  том,  чего они не в  состоянии
понимать.
   - Вот для того,  чтобы показать им всем их глупость, я никогда не пойду
замуж, папа.
   - И отличное дело:  устрою в монастырь...  Ха-ха... Бедная моя девочка,
ты не совсем здорова сегодня...  Только не осуждай мать, не бери этого греха
на душу: жизнь долга, Надя; и так и этак передумаешь еще десять раз.
   Василий  Назарыч  рассказал  дочери  последние  известия  о   положении
приваловского наследства и  по  этому случаю долго припоминал разные эпизоды
из  жизни  Гуляевых и  Приваловых.  Девушка внимательно слушала все  время и
проговорила:
   - Все-таки,  папа,  самые хорошие из  них  были ужасными людьми.  Везде
самодурство,  произвол,  насилие...  Эта бедная Варвара Гуляева, мать Сергея
Александрыча, - сколько, я думаю, она вынесла...
   - Да,  сошла, бедная, с ума... Вот ты и подумай теперь хоть о положении
Привалова:  он приехал в  Узел -  все равно как в чужое место,  еще хуже.  А
знаешь,  что загубило всех этих Приваловых?  Бесхарактерность. Все они - или
насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
   - А Сергей Александрыч, по-твоему, папа, как будет?
   - Сергей  Александрыч...  Сергей Александрыч с  Константином Васильичем
все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и
маленьким когда был,  так зверьком и выглядывал:  то веревки из него вей, то
хоть ты его расколи,  - одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его
знает, может, и переменился.


IX

   Фамилии Приваловых и Бахаревых были тесно связаны между собой.
   Приваловы  как  заводовладельцы пользовались  большой  известностью  на
Урале.  Им  принадлежали знаменитые Шатровские заводы,  занимавшие площадь в
четыреста тысяч десятин богатейшей в свете земли.  Как большинство уральских
заводчиков,  последние  представители фамилии  Приваловых  жили  нараспашку,
предоставив все  заводское  дело  на  усмотрение  крепостных управителей.  В
результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на
обе ноги,  и заводы,  по всей вероятности,  пошли бы с молотка Но счастливый
случай спас  их:  в  половине сороковых годов  владельцу Шатровских заводов,
Александру   Привалову,    удалось    жениться   на    дочери    знаменитого
богача-золотопромышленника   Павла    Михайлыча   Гуляева   Непосредственный
результатом слияния этих  знаменитых фамилий было  появление на  свет нашего
героя,  Сергея  Привалова.  Оно  было  встречено и  отпраздновано с  царской
роскошью:   гремели  пушки,   рекой  лилось  шампанское,  и  целый  месяц  в
приваловском доме угощались званый и незваный. Павел Михайлыч подарил своему
внуку "на зубок" десять пудов золота.
   Сергей Привалов помнил своего деда по  матери как  сквозь сон  Это  был
высокий,  сгорбленный  седой  старик  с  необыкновенно  живыми  глазами.  Он
страстно любил внука и часто говорил ему:
   - Ведь ты у меня один... Один, как перст!..
   Шестилетний мальчик не понимал,  конечно, значения этих странных слов и
смотрел на деда с широко раскрытым ртом.  Дело в том,  что, несмотря на свои
миллионы,  Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком:  у  него не было
сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
   - Что дочь?  - рассуждал старик раскольник. - Дочь все одно, что вешняя
вода: ждешь ее, радуешься, а она пришла и ушла...
   Павел Михайлыч Гуляев был из архангельских помор.  Его предки бежали из
разоренных скитов на Урал, где в течение целого столетия скитались по лесным
дебрям  и  раскольничьим притонам,  пока  не  освоились совсем в  Шатровских
заводах.  Приваловы, как и другие заводчики, открыто держали всяких беглых и
беспаспортных бродяг,  потому что  этот разношерстный гулящий люд  составлял
для  них  главную  рабочую  силу.  Раскольникам  они  покровительствовали  в
особенности,  потому что они сами тоже придерживались старины,  и при помощи
золота отводили от  них  всякие беды  и  напасти.  Когда  в  первой четверти
настоящего столетия были  открыты  прииски  в  Восточной Сибири,  в  глубине
енисейской тайги,  Павел  Гуляев  был  в  числе  первых  рабочих на  золотых
приисках.  В  каких-нибудь  десять лет  он  быстро прошел путь  от  простого
рабочего  до  звания  настоящего  золотопромышленника,  владевшего одним  из
лучших приисков во  всей  Сибири.  Крепкий был  человек Гуляев,  и  когда он
вернулся на Урал,  за ним тянулась блестящая слава миллионера. Из Шатровских
заводов Гуляев все-таки не  выехал и  жил  там  все  время,  которое у  него
оставалось свободным от поездок в тайгу.  Громадный деревянный дом,  который
выстроил себе Гуляев в Шатровском заводе,  представлял из себя и крепость, и
монастырь,  и  богато убранные палаты.  Это  была полная чаша во  вкусе того
доброго  старого  времени,   когда  произвол,  насилия  и  все  темные  силы
крепостничества уживались рядом с  самыми светлыми проявлениями человеческой
души  и  мысли.  Жизнь в  гуляевских палатах была  создана по  типу древнего
благочестия, в жертву которому здесь приносилось все.
   Мы уже сказали,  что у Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он
любил и не любил в одно и то же время,  потому что это была дочь,  тогда как
упрямому старику нужен был сын. Избыток того чувства, которым Гуляев тяготел
к  несуществующему сыну,  естественно,  переходил на других,  и в гуляевском
доме проживала целая толпа разных сирот,  девочек и  мальчиков.  По  большей
части  это  были  дети  гонимых  раскольников,  задыхавшихся  по  тюрьмам  и
острогам;  Гуляеву привозили их со всех сторон, где только гнездился раскол:
с Ветки, из Керженских лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов
и  т.д.  Эти дети составляли что-то  вроде одного семейства,  гревшегося под
гостеприимной кровлей гуляевских палат.  Они получали строгое воспитание под
началом  раскольничьих начетчиц и  старцев,  и  потом  мальчики увозились на
прииски, девочки выходили замуж или терпеливо ждали своих суженых.
   - Ну,  что мое гнездо? - спрашивал обыкновенно Гуляев, когда приезжал с
приисков домой.
   Это "гнездо" вносило совершенно особенную струю в гуляевский дом. Около
старого раскольника Гуляева создавалось что-то вроде домашнего культа.  "Это
сказал сам  Павел Михайлыч",  "Так делает сам  Павел Михайлыч" -  выше этого
ничего не  было.  Слово Гуляева было  законом.  Из  этого гуляевского гнезда
вышло  много  крепких людей,  известных всему  Уралу  и  в  Сибири.  Фамилии
Колпаковых,  Полуяновых, Бахаревых - все это были птенцы гуляевского гнезда,
получившие там  вместе с  кровом и  родительской лаской тот особенный закал,
которым они  резко отличались между всеми другими людьми.  В  них продолжали
жить черты гуляевского характера -  выдержка, сила воли, энергия, неизменная
преданность старой вере,  -  одним словом,  все то,  что давало им  право на
название крепких людей.
   Василий Назарыч Бахарев и Марья Степановна, известные в гуляевском доме
под названием Васи и  Маши,  пользовались особенной любовью старика Гуляева.
Они  были  круглыми  сиротами  и   всеми  силами  молодой  души  приросли  к
гуляевскому дому.  Марья Степановна как  женщина окружила жизнь в  этом доме
целым ореолом святых для  нее воспоминаний.  Из  них прежде всего,  конечно,
выступала типичная фигура самого Павла Михайлыча,  затем его  жены и  дочери
Варвары, вышедшей впоследствии за Александра Привалова. Поэтому понятно, что
на сына своей подруги Марья Степановна смотрела глазами родной матери.  Один
вид  Сергея  Привалова  поднимал  пред  ней  целый  ряд  дорогих  ее  сердцу
покойников.  Брак между Васей и Машей был актом воли Павла Михайлыча. Старик
однажды пригласил в  свой  кабинет Машу и,  указывая на  Васю,  сказал всего
только несколько слов; "Вот, Маша, тебе жених... После спасибо мне скажешь".
Девушка повалилась в  ноги  своему  названому отцу,  и  этим  вся  церемония
закончилась.  Через  две  недели Бахаревы были  повенчаны по  раскольничьему
обряду.
   - Береги его,  Маша, - проговорил Гуляев, когда поздравлял молодых. - У
меня Василий правая рука... Вот тебе мой сказ.
   Бахарев действительно был правой рукой Гуляева и с десяти лет находился
при  нем  безотлучно.  Они  исколесили всю  Сибирь,  и  мало-помалу  Бахарев
сделался поверенным Гуляева и затем необходимым для него человеком.
   Когда Гуляев выдал свою дочь за Привалова, он сказал Бахареву:
   - Не  видать бы  Привалову моей  Варвары,  как  Своих ушей,  только уж,
видно,  такое его счастье...  Не  для него это дерево растилось,  Вася,  да,
видно,  от  своей судьбы не уйдешь.  Природа-то хороша приваловская...  Да и
заводов жаль,  Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить:
снявши голову, по волосам не плачут.
   Брак  Варвары  Гуляевой  был  еще  оригинальнее,  чем  замужество Марьи
Степановны.  Последняя имела хоть  некоторое основание подозревать,  что  ее
Выдадут за Бахарева,  и  свыклась с  этой мыслью,  а дочь миллионера даже не
видала ни  разу своего жениха,  равным образом как и  он  ее.  Когда,  перед
сватовством,  жениху  захотелось хоть  издали  взглянуть на  будущую подругу
своей жизни, это позволили ему сделать только в виде исключительной милости,
и то при таких условиях:  жениха заперли в комнату,  и он мог видеть невесту
только  в  замочную  скважину.   Этот  оригинальный  брак  был  заключен  из
политических расчетов:  раз, чтобы не допустить разорения Шатровских заводов
и, второе, чтобы соединить две такие фамилии, как Приваловы и Гуляевы. Павел
Михайлыч никогда не любил своего зятя,  но относился с  глубоким уважением к
фамилии,  которую тот носил.  В жертву этой фамилии была принесена и Варвара
Гуляева.
   Рождение внука было для  старика Гуляева торжеством его  идеи.  Он  сам
помолодел и  пестовал маленького Сережу,  как  того  сына,  которого не  мог
дождаться.
   - Вот,  Вася,  и  на  нашей  улице  праздник,  -  говорил Гуляев своему
Поверенному.  - Вот кому оставлю все, а ты это помни: ежели и меня не будет,
- все Сергею... Вот мой сказ.
   Что нашла Варвара Гуляева в новой семье, - об этом никто не говорил, да
едва  ли  кто-нибудь  интересовался этим.  Девушка  разделила судьбу  других
богатых невест:  все завидовали ее счастью, которое заключалось в гуляевских
и  приваловских миллионах.  Богатая и  вышла за богатого,  -  в  эту роковую
формулу  укладывались  все  незамысловатые  требования  и  соображения  того
времени,  точно так же,  как и нашего.  В муже она нашла бесхарактерного, но
доброго человека,  который по-своему ее  любил.  Гуляев еще  раньше выстроил
Дочери в  ближайшем уездном городе Узле  целый  дворец,  в  котором сам  был
только раз в жизни,  именно когда у него родился внук. Старик слишком прирос
к своему гнезду,  чтобы менять его на узловские палаты. Отношения его к зятю
были немного странные:  во-первых, он ничего не дал за дочерью, кроме дома и
богатого приданого;  во-вторых,  он не выносил присутствия зятя, над которым
смеялся в  глаза и  за глаза,  может быть,  слишком жестоко.  Но заводы были
поддержаны гуляевскими капиталами,  хотя и  поступили под  его полную опеку.
Затем,  когда сам Гуляев совсем состарился,  он принял зятя в часть по своим
сибирским приискам, причем всем делом верховодил по-прежнему Бахарев.
   В  таком положении дела  оставались до  самой смерти Гуляева;  старик и
умер не так,  как умирают другие люди.  Бахарев был в тайге, когда получил с
нарочным коротенькую записку  Гуляева:  "Вася,  приезжай похоронить меня..."
Дело было летнее.  Работа на приисках кипела,  но Бахареву пришлось оставить
все  и   сломя  голову  лететь  в  Шатровские  заводы.   Когда  его  повозка
остановилась перед крыльцом гуляевского дома,  больной старик открыл глаза и
проговорил; "Это Вася приехал..." Собственно, старик не был даже болен, и по
его наружности нельзя было заключить об опасности.
   - Нет,  Вася,  умру...  -  слабым голосом шептал старик,  когда Бахарев
старался его успокоить.  -  Только вот тебя и ждал,  Вася.  Надо мне с тобой
переговорить... Все, что у меня есть, все оставляю моему внучку Сергею... Не
оставляй его...  О Варваре тоже позаботься:  ей еще много горя будет,  как я
умру...
   Зятя  Гуляев не  пожелал видеть даже  перед смертью и  простился с  ним
заочно.  Вечером,  через несколько часов после приезда Бахарева, он уснул на
руках дочери и Бахарева, чтоб больше не просыпаться.
   Предсказание старика Гуляева скоро исполнилось.
   После его смерти все в  его собственном доме и  в  доме Привалова пошло
вверх  дном.  Грозы больше не  было,  и  Александр Привалов развернулся.  Он
только рассмеялся,  когда узнал,  что  Гуляев все капиталы завещал внуку.  В
качестве опекуна собственного сына он  принял все хозяйство на себя.  Гнездо
было разорено,  и в приваловских палатах полилась широкой рекой такая жизнь,
о которой по настоящее время ходят баснословные слухи. Все усилия Бахарева и
жены  Привалова  отстоять  интересы  Сергея  Привалова  разлетелись  прахом.
Александр Привалов слишком долго  ждал  и  слишком много  выносил от  своего
тестя,  чтобы  теперь не  вознаградить себя  сторицей.  Это  печальное время
совпало  как  раз  с  открытием богатейших золотоносных россыпей  в  глубине
Саянских гор,  что  было  уже  делом  Бахарева,  который теперь вел  дело  в
компании с Приваловым.  Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также
и на то, что в течение многих лет он вел все его громадные дела, Бахарев сам
по  себе  ничего  не  имел,  кроме  знания приискового дела  и  несокрушимой
энергии.  Неудачи только разжигали его прямую натуру,  и