ошенничестве,  то  есть ссылкой не  в  столь отдаленные места
Сибири.  Подумайте,  как  будет ваш полубольной отец фигурировать на  скамье
подсудимых... Ему не перенести такого позора, и если он не умрет до суда, то
умрет во время самого суда.
   - Следовательно, вы думаете, что какими-то путями я могу спасти вас?
   - О  нет...  тысячу раз  нет,  Софья Игнатьевна!..  -  горячо заговорил
Половодов.  -  Я говорю о вашем отце, а не о себе... Я не лев, а вы не мышь,
которая будет разгрызать опутавшую льва  сеть.  Дело идет о  вашем отце и  о
вас,  а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству,
всех тащит в пропасть вместе с собой.  Еще раз повторяю,  я не думаю о себе,
но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя...
   - Именно? - как-то равнодушно проговорила Зося.
   - Гм... - замялся немного Половодов потом нетвердым голосом проговорил:
- Выходите за этого Привалова...
   Зося несколько мгновений молчала, а потом, взглянув в глаза Половодову,
тихо проговорила:
   - А если я... люблю этого Привалова, которого вы считаете дураком?
   - Тем  лучше  для  вас...  -  машинально  ответил  Половодов,  не  веря
собственным ушам.


   Часть пятая


I

   Старый  приваловский  дом  в  Узле  переделывался  заново.   Поправляли
обвалившуюся штукатурку,  красили  крышу,  вставляли  новые  рамы  в  окнах,
отовсюду  убирали  завалявшийся  старый  хлам,  даже  не  оставили  в  покое
дедовского  сада,  в  котором  производилась  самая  энергичная  реставрация
развалившихся беседок,  киосков,  мостиков и  запущенных аллей.  Внутри дома
стоял дым коромыслом:  перестилали полы,  меняли паркет, подновляли живопись
на потолках и стенах,  оклеивали стены новыми обоями... Сотни рабочих с утра
до ночи суетились по дому,  как муравьи,  наполняя старые приваловские стены
веселым трудовым шумом.  Были  выписаны мастера-специалисты из  Петербурга и
Варшавы;  оттуда же  партиями получалась дорогая мебель,  обои,  драпировки,
ковры,  бронза,  экипажи и  тысячи других предметов,  необходимых в  обиходе
богатого барского дома.  Работа шла с  лихорадочной поспешностью,  чтобы все
окончить к октябрю, когда Ляховские вернутся из своего башкирского имения.
   Читатель,  конечно,  уже догадался, что вся эта перестройка делалась по
случаю выхода замуж Зоси за  Привалова.  Да,  эта  свадьба была злобой дня в
Узле,  и все о ней говорили как о выдающемся явлении. Сам Привалов появлялся
в  Узле только наездом,  чтобы проверить работы и поторопить подрядчиков,  а
затем снова исчезал.  Все планы и рисунки,  по которым производились работы,
представлялись на  рассмотрение Зоси;  она  внимательно  разбирала  их  и  в
трудных случаях советовалась с Хионией Алексеевной или Половодовым,  который
теперь был своим человеком у  Ляховских.  Привалов сначала сильно косился на
него,  но Зося ничего не хотела слышать о каких-нибудь уступках, и Привалову
ничего не  оставалось,  как  только покориться.  Впрочем,  Половодов и  сам,
сознавая  свое  фальшивое  положение,  старался  по  возможности  совсем  не
встречаться с Приваловым. Зося от души смеялась над этой взаимной ненавистью
и уверяла Привалова,  что он полюбит несравненного Александра Павлыча, когда
ближе познакомится с его редкими качествами.
   - Я не понимаю, Зося, что у тебя за пристрастие к этому... невозможному
человеку,  чтобы не  сказать больше,  -  говорил иногда Привалов,  пользуясь
подвернувшейся минутой раздумья. - Это какая-то болезнь...
   - Ах,  боже мой!  Как ты не можешь понять такой простой вещи! Александр
Павлыч такой забавный,  а я люблю все смешное, - беззаботно отвечала Зося. -
Вот  и  Хину люблю тоже за  это...  Ну,  что  может быть забавнее,  когда их
сведешь вместе?..  Впрочем,  если ты ревнуешь меня к  Половодову,  то я тебе
сказала раз и навсегда...
   - Не буду, ничего не буду говорить, делай как хочешь, я знаю только то,
что люблю тебя.
   - Пока это не особенно заметно...  Ты, по-видимому, больше занят своим,
а  не моим счастьем,  и если что делаешь якобы для меня,  все это в сущности
приятно больше тебе.  Ведь ты порядочный эгоист,  если разобрать, потому что
не  хочешь никак помириться даже  с  такими моими капризами,  как  Хина  или
Александр Павлыч...  Я  очень немного требую от тебя:  не трогай только моих
друзей,  которые все наперечет:  кречет Салават,  медвежонок Шайтан,  Тэке и
Батырь и, наконец, Хина с Александром Павлычем... Кажется, с этим можно было
бы помириться?
   Эти  маленькие семейные сцены  выкупались вполне  счастливыми минутами,
когда Зося являлась совсем в другом свете. Привалов был глубоко убежден, что
он шаг за шагом переработает ее.  Прежде всего, во что бы то ни стало, нужно
изолировать ее от влияния таких сомнительных личностей, как Половодов, Хина,
"Моисей" и  т.д.  Что  это  возможно,  -  ручательством служило  собственное
сознание Зоси,  когда на  нее находили минуты раскаяния.  Доктор был того же
мнения;  все  то,  что  было неприятного и  резкого в  Зосе-девушке,  должно
исчезнуть  в  Зосе-женщине.  Ведь  это  такая  податливая натура,  с  такими
хорошими задатками!  Как,  например,  горячо отнеслась Зося  к  приваловской
мельнице,  потом сама предполагала открыть несколько профессиональных школ и
т.д.  В  ней постоянно сказывалась практическая отцовская жилка,  и Привалов
часто советовался с ней в трудных случаях.
   - Я  радуюсь только одному,  -  со  слезами на глазах говорил Привалову
доктор,  когда узнал о его свадьбе,  -  именно, что выбор Зоси пал на вас...
Лучшего для нее я  ничего не  желаю;  под вашим влиянием совсем сгладятся ее
недостатки. Я в этом глубоко убежден, Сергей Александрыч...
   Доктор считал Привалова немного бесхарактерным человеком,  но  этот его
недостаток,  в  его  глазах,  выкупался его  искренней,  гуманной и  глубоко
честной натурой.  Именно такой человек и нужен был Зосе,  чтобы уравновесить
резкости ее характера,  природную злость и наклонность к самовольству.  Сама
Зося говорила доктору в припадке откровенности то же самое,  каялась в своих
недостатках и уверяла, что исправится, сделавшись m-me Приваловой.
   Ляховский  встретил  известие  о  выходе  Зоси  замуж  за  Привалова  с
поразившим всех спокойствием,  даже больше,  почти совсем безучастно. Старик
только что успел оправиться от  своей болезни и  бродил по  водам при помощи
костылей;  болезнь сильно повлияла на его душевный склад и точно придавила в
нем  прежнюю  энергию  духа.  Одним  словом,  в  прежнем  Ляховском  чего-то
недоставало.
   - Так ты решила выйти за Привалова?  -  в раздумье спрашивал старик, не
глядя на дочь.
   - Да, папа.
   - Что же, он очень хороший человек?
   - Кажется...  Мне кажется странным такой вопрос,  папа,  ведь ты знаешь
Сергея Александрыча не меньше моего!
   - А что доктор говорит?
   - Право,  папа,  ты сегодня предлагаешь такие странные вопросы; доктор,
конечно,  хороший человек,  я  его  всегда уважала,  но  в  таком вопросе он
является все-таки чужим человеком...  О  таких вещах,  папа,  с посторонними
как-то не принято советоваться.
   - Твоя правда, твоя правда, Зося... У меня, знаешь, в голове что-то еще
не совсем... сам чувствую, что недостает какого-то винтика.
   - Если  ты  хочешь  знать,  доктор  отнесся к  моему  выбору с  большим
сочувствием. Он даже заплакал от радости...
   - Доктор заплакал?  -  задумчиво спрашивал Ляховский, как-то равнодушно
глядя на дочь. - Да, да... Он всегда тебя любил... очень любил.
   К Привалову старик отнесся с какой-то скрытой иронией, почти враждебно,
хотя прослезился и поцеловал его.
   - Знаете ли,  Сергей Александрыч,  что вы у меня разом берете все? Нет,
гораздо больше,  последнее,  -  как-то  печально бормотал Ляховский,  сидя в
кресле.  -  Если бы мне сказали об этом месяц назад,  я ни за что не поверил
бы.  Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила
в мои расчеты.  Нужно быть отцом, и таким отцом, каким был для Зоси я, чтобы
понять мой,  может быть,  несколько странный тон с вами...  Да,  да. Скажите
только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
   - Да, Игнатий Львович...
   - Ах,  да,  конечно!  Разве ее можно не любить?  Я  хотел совсем другое
сказать:  надеетесь ли  вы...  обдумали ли вы основательно,  что сделаете ее
счастливой и сами будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак - лотерея, но
иногда полезно воздержаться от риска...  Я верю вам,  то есть хочу верить, и
простите отцу...  не могу!  Это выше моих сил... Вы говорили с доктором? Да,
да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора...
   Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно,  и Привалов
чувствовал себя очень тяжело,  если бы доктор не облегчал эту трудную задачу
своим  участием.  Какой  это  был  замечательно  хороший  человек!  С  каким
ангельским  терпением  выслушивал  он  влюбленный бред  Привалова.  Это  был
настоящий друг,  который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и
маленьких размолвках.
   - Если бы  не  доктор,  мы  давно рассорились бы с  тобой,  -  говорила
Привалову Зося. - И прескучная, должно быть, эта милая обязанность улаживать
в качестве друга дома разные семейные дрязги!..
   Молодые люди  шутили и  смеялись,  а  доктор улыбался своей  докторской
улыбкой и нервно потирал руки. В последнее время он часто начинал жаловаться
на головные боли и запирался в своем номере по целым дням.
   Пани  Марина  и  Давид  отнеслись к  решению  Зоси  с  тем  родственным
участием,  которое отлично скрывает истинный ход мыслей и чувств. По крайней
мере,  Привалов гораздо лучше чувствовал себя  в  обществе Игнатия Львовича,
чем в  гостиной пани Марины.  Что касается Давида,  то  он был слишком занят
своими  собственными делами.  В  течение последней зимы  он  особенно близко
сошелся с Половодовым и,  как ходила молва,  проигрывал по различным игорным
притонам  крупные  куши.   На  Лалетинских  водах  быстро  образовался  свой
карточный кружок,  где  Давид  под  руководством Александра Павлыча проводил
время очень весело, как и следует представителю настоящей jeunesse doree.
   Всех довольнее предстоящей свадьбой,  конечно,  была Хиония Алексеевна.
Она по нескольку раз в  день принималась плакать от радости и  всех уверяла,
что давно не  только все предвидела,  но  даже предчувствовала.  Ведь Сергей
Александрыч такой прекрасный молодой человек и  такой богатый,  а Зося такая
удивительная красавица -  одним словом, не оставалось никакого сомнения, что
эти  молодые люди  предусмотрительной природой специально были  созданы друг
для друга.
   - Я  всегда  верила  в  провидение!  -  патетически  восклицала  Хиония
Алексеевна,  воздевая руки  кверху.  -  Когда  Сергей Александрыч только что
приехал в Узел, я прямо подумала: вот жених Зосе...
   Для  Привалова  его  настоящее превращалось в  какой-то  волшебный сон,
полный сладких грез и  застилавшего глаза тумана.  Сквозь всю окружавшую его
суету и мелькавшие кругом его лица он видел только одну Зосю,  эту маленькую
царицу,  дарившую его бесконечным счастьем.  Иногда он  со страхом смотрел в
темные глаза любимой девушке, точно стараясь разгадать по ним будущее. Зося,
конечно,  любила его. Он это видел, чувствовал. Но она любила совсем не так,
как любят другие женщины:  в  ее  чувстве не было и  тени самопожертвования,
желания отдать себя в  чужие руки,  -  нет,  это  была гордая любовь,  одним
взглядом  покорявшая  все  кругом.  Зося  была  всегда  одинакова  и  всегда
оставалась маленькой царицей, которая требовала поклонения. В самых ласках и
словах любви  у  нее  звучала гордая нотка;  в  сдержанности,  с  какой  она
позволяла ласкать себя,  чувствовалось что-то совершенно особенное, чем Зося
отличалась от всех других женщин.
   Иногда  Привалов начинал  сомневаться в  своем  счастье  и  даже  точно
пугался его. Оно было так необъятно, такой властной силой окрыляло его душу,
точно поднимало над землей, где недоставало воздуху и делалось тесно. Как он
раньше  мог  жить,   не   чувствуя  ничего  подобного?   Но   это  нищенское
существование кончилось,  и  впереди  бесконечной  перспективой расстилалась
розовая даль,  кружившая голову своей необъятностью.  Неужели эта  маленькая
гордая головка думала о  нем,  о  Привалове?  А  эти  чудные глаза,  которые
смотрели прямо в душу...  Нет,  он был слишком счастлив, чтобы анализировать
настоящее,  и  принимал его  как  совершившийся факт,  как  первую страничку
открывшейся перед ним книги любви.


II

   Когда Нагибин привез из города известие, что и дом и все в доме готово,
в Гарчиках,  в деревенской церкви, совершился самый скромный обряд венчания.
Свидетелями были  доктор,  Нагибин и  Телкин;  со  стороны невесты провожала
всего  одна  Хиония  Алексеевна.   Зося  была  спокойна,   хотя  и   бледнее
обыкновенного;  Привалов  испытывал  самое  подавленное состояние  духа.  Он
никогда не чувствовал себя так далеко от своей Зоси, как в тот момент, когда
она   пред  священником  подтверждала  свою  любовь  к   нему.   "Она  такая
красавица...  Она не может меня любить",  - с тоской думал он, держа в своей
руке ее холодную маленькую руку. Прямо из церкви молодые отправились в Узел,
где их ожидала на первый раз скромная семейная встреча:  сам Ляховский, пани
Марина и т.д.  Старик расчувствовался и жалко заморгал глазами,  когда начал
благословлять дочь;  пани  Марина  выдержала  характер  и  осталась  прежней
королевой. Из посторонних на последовавшем затем ужине присутствовали только
такие близкие люди,  как Половодов,  Виктор Васильич и Хиония Алексеевна.  В
десять часов вечера все разъехались по домам.
   Половодов вернулся домой в десять часов вечера,  и,  когда раздевался в
передней, Семен подал ему полученную без него телеграмму. Пробежав несколько
строк,  Половодов глухо застонал и  бросился в ближайшее кресло:  полученное
известие поразило его,  как удар грома и  он  несколько минут сидел в  своем
кресле  с  закрытыми глазами,  как  ошеломленная птица.  Телеграмма была  от
Оскара Филипыча,  который извещал,  что  их  дело  выиграно и  что  Веревкин
остался с носом.
   "Несколькими часами раньше получить бы эту телеграмму,  - и тогда этого
ничего бы не было..." - стонал Половодов, хватаясь за голову.
   В голове у него все кружилось; кровь прилила к сердцу, и он чувствовал,
что начинает сходить с ума Эти стены давили его, в глазах пестрели красные и
синие  петухи,  глухое  бешенство  заставляло  скрежетать зубами.  Он  плохо
помнил, как выскочил на улицу, схватил первого попавшегося извозчика и велел
ехать в Нагорную улицу. От клуба он пошел к приваловскому дому пешком; падал
мягкий  пушистый снег,  скрадывавший шум  шагов.  Половодов чувствовал,  как
тяжело билось его сердце в  груди.  Вот и  площадь,  на  которую выходил дом
своим  фасадом;  огни  были  погашены,  и  дом  выделялся темной  глыбой при
мигавшем пламени уличных фонарей.
   - О,  дурак, дурак... дурак!.. - стонал Половодов, бродя, как волк, под
окнами  приваловского  дома.   -   Если  бы  двумя  часами  раньше  получить
телеграмму,  тогда можно было расстроить эту дурацкую свадьбу, которую я сам
создавал своими собственными руками. О, дурак, дурак, дурак!..
   В груди у Половодова точно что жгло,  язык пересох, снег попадал ему за
раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния,
которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов...
Нужно  было  куда-нибудь  идти;  но  куда?..  К  своему очагу,  в  "Магнит"?
Пошатываясь,  Половодов,  как пьяный,  побрел вниз по Нагорной улице. Огни в
домах везде были потушены;  глухая осенняя ночь точно проглотила весь город.
Только в одном месте светил огонек... Половодов узнал дом Заплатиной.
   В  разгоряченном мозгу  Половодова мелькнула  взбалмошная мысль,  и  он
решительно позвонил у подъезда заплатинского дома. Виктор Николаич был уже в
постели  и  готовился  засыпать,  перебирая  в  уме  последние  политические
известия;  и  полураздетая  Хиония  Алексеевна  сидела  одна  в  столовой  и
потягивала херес.
   - Кого там принесло?  - сердито заворчала она, когда раздался звонок. -
Матрешка,  не принимай...  Здесь не родильный дом, чтобы врываться во всякое
время дня и ночи...
   Матрешка отправилась в переднюю и вернулась с визитной карточкой.  Хина
пробежала фамилию Половодова и остолбенела.
   - Они пешком,  надо полагать, пришли... - шепотом докладывала Матрешка,
вытирая нос кулаком.
   - Проведи в  гостиную и  попроси подождать,  -  сказала Хина,  стараясь
перед зеркалом принять более человеческий вид.
   Конечно,  в голове Хины сразу блеснула мысль,  что, вероятно, случилось
что-нибудь неладное.  Она величественно вошла в  гостиную и в вопросительной
позе остановилась перед гостем, который торопливо поднялся к ней навстречу.
   - Извините,  если я потревожил вас,  Хиония Алексеевна, - извинился он,
глядя на  хозяйку какими-то  мутными глазами.  -  Я  час назад получил очень
важную  телеграмму...  чрезвычайно важную,  Хиония Алексеевна!  Если  бы  вы
взялись передать ее Софье Игнатьевне.
   - С удовольствием...
   - Нужно передать немедленно... сейчас...
   - Вы с ума сошли, Александр Павлыч?!.
   - Хиония Алексеевна...  ради бога...  Хотите,  я  вас  на  коленях буду
просить об этом!
   - Садитесь,  пожалуйста...  -  пригласила Хина  своего  гостя,  который
бессильно опустился в кресло около стола.
   - Каждая минута дорога...  каждое мгновение!..  -  задыхавшимся шепотом
говорил Половодов, ломая руки.
   - Я удивляюсь вам,  Александр Павлыч...  Если бы вы мне предложили горы
золота,  и  тогда ваша просьба осталась бы  неисполненной.  Существуют такие
моменты,  когда чужой дом -  святыня,  и  никто не  имеет права нарушать его
священные покои.
   Слова Хины резали сердце Половодова ножом,  и он тяжело стиснул зубы. У
него  мелькнула даже мысль -  бежать сейчас же  и  запалить эту  "святыню" с
четырех концов.
   - Воды я могу у вас попросить? - спросил он после долгой паузы.
   - Не хотите ли вина?  -  предложила Заплатана; "гордец" был так жалок в
настоящую минуту,  что в  ее  сердце шевельнулось что-то вроде сострадания к
нему.
   - Вина!..   -   повторил  Половодов,  не  понимая  вопроса.  -  Ах  да.
Пожалуйста, если это не затруднит вас.
   - Нет... Вы слишком взволнованы, а вино успокаивает.
   Через пять  минут на  столе стояла свежая бутылка хереса,  и  Половодов
как-то машинально проглотил первую рюмку.
   - У вас отличное вино...  -  проговорил он,  пережевывая губами.  - Да,
очень хорошее.
   - Так себе... - скромничала Хина, наливая рюмку себе.
   Несколько минут  в  гостиной Хионии Алексеевны стояло тяжелое молчание.
Половодов пил  вино  рюмку  за  рюмкой и  заметно хмелел;  на  щеках у  него
выступили красные пятна.
   - Так,  по-вашему,  все кончено? - как-то глухо проговорил он, поднимая
свои бесцветные глаза на хозяйку.
   - Все кончено...
   - А вы знаете, о чем я говорю?
   - Да.  Если бы  вы  получили вашу телеграмму несколькими часами раньше,
тогда...   иногда  невестам  делается  дурно  перед  самым  венцом,  свадьба
откладывается и даже может совсем расстроиться.
   - Но  кто бы мог подозревать такой оборот дела?  -  говорил Половодов с
Хиной как о  деле хорошо ей известном.  -  А  теперь...  Послушайте,  Хиония
Алексеевна, скажите мне ради бога только одно... Вы опытная женщина... да...
Любит Зося Привалова или нет?
   - Смешно  спрашивать об  этом,  Александр  Павлыч...  Разве  кто-нибудь
принуждал Софью Игнатьевну выходить непременно за Привалова?
   - Предположим, что существовали некоторые обстоятельства, которые могли
повлиять на решение девушки именно в пользу Привалова.
   - Вам ближе знать эти обстоятельства; дела Игнатия Львовича расстроены,
а тут еще этот процесс по опеке...  Понятно,  что Софье Игнатьевне ничего не
оставалось, как только выйти за Привалова и этим спасти отца.
   - Значит, вы все знаете?..
   - По