и  постоянно
подъезжали  новые  с  седоками.  В  передней  обдавало  посетителей  спертой
трактирной атмосферой.  Где-то щелкали бильярдные шары,  и  резкими взрывами
неслись  припевы  дикой  ярмарочной  песни.  Охрипшие  и  надсаженные голоса
арфисток неприятно резали непривычное ухо;  на  каждом шагу так  и  обдавало
ярмарочным  кабаком  с   его  убогой  роскошью  и  беспросыпным,   отчаянным
пьянством.   Привалову  страстно  захотелось  вернуться,   но  Веревкин  уже
подхватил его под руку и насильно тащил по лестнице.
   - Мы  только посмотрим,  -  упрашивал он.  -  Ведь это море,  настоящее
море... Вон как Сибирь матушка поднялась: стоном стон!
   - Шире берри...  валяй!!.  -  неистово выкрикивал какой-то  захмелевший
купчик, которого два лакея вели под руки.
   - Кричи,  братику:  все любезное отечество помаленьку слопаешь, - шутил
Веревкин,  продираясь к  отдельному столику сквозь густую толпу,  окружавшую
эстраду с арфистками.

   Ах ты, береза,
   Да ты ль, моя береза... -

   разбитым,  сиплым голосом начала примадонна, толстая, обрюзгшая девица,
с  птичьим носом.  Хор подхватил,  и  все кругом точно застонало от  пестрой
волны  закружившихся звуков.  Какой-то  пьяный купчик с  осовелым лицом дико
вскрикивал и расслабленно приседал к самому полу.
   За  столами собралась самая  пестрая публика,  какую  только можно себе
представить.  Чистокровный крупичатый москвич братался с коренным сибиряком,
одесский коммерсант с  архангельским помором,  остзейский барон с  бухарцем,
лупоглазый румын с китайцем и т.д.  Эта безобразная капля ярмарочного моря в
миниатюре  представляла  собой  все  наше  многоязычное,   разноплеменное  и
неизмеримо разнообразное отечество:  север и юг,  запад и восток имели здесь
своих типичных представителей,  слившихся в  одну пеструю мозаику.  Здесь же
толпились англичане, немцы, французы, американцы, итальянцы, армяне, евреи и
тот  специально ярмарочный люд,  который  трудно  подвести под  какую-нибудь
определенную национальность. Есть такие люди, которых можно встретить только
на ярмарках.  Чем они занимаются,  зачем приезжают на ярмарки - неразрешимая
задача.  Эти  таинственные незнакомцы всегда чисто  одеты и  всегда щеголяют
тяжелыми часовыми цепочками, массивными брелоками и дорогими кольцами.
   - Привел господь в шестьдесят первый раз приехать на Ирбит,  -  говорил
богобоязливо седой,  благообразный старик  из  купцов старинного покроя;  он
высиживал  свою  пару  чая  с  каким-то  сомнительным господином поношенного
аристократического склада.  -  В  гору  идет  ярмарка-матушка...  Умножается
народ!
   Привалов сначала  почувствовал себя  очень  жутко  в  галдевшей пестрой
толпе,  но  потом его глубоко заинтересовала эта развернутая страничка чисто
русской  жизни.  Здесь  переплелись в  один  крепкий  узел  кровные интересы
миллионов тружеников,  а  эта  вечно  голодная стая  хищников справляла свой
безобразный шабаш, не желая ничего знать, кроме своей наживы и барыша. Глядя
на   эти  довольные  лица,   которые  служили  характерной  вывеской  крепко
сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному делу капиталов,  кажется, ни на
мгновение нельзя было сомневаться в том,  "кому живется весело, вольготно на
Руси"...  Эта страшная сила клокотала и  бурлила здесь,  как вода в  паровом
котле:   вот-вот  она  вырвется  струей  горячего  пара  и  начнет  ворочать
миллионами колес, валов, шестерен и тысячами тысяч мудреных приводов.
   - А вон и наши великие чудотворцы!.. - крикнул Веревкин, прерывая мысли
Привалова.
   - Кто?
   - Да Лепешкин с  Данилушкой...  Вот уж про кого можно сказать,  что два
сапога - пара: другой такой не подобрать. Ха-ха!..
   Лепешкин и  Данилушка бродили из комнаты в  комнату под ручку,  как два
брата. Они чувствовали себя здесь так же хорошо, как рыба в воде, и, видимо,
только подыскивали случай устроить какую-нибудь механику.
   - Ах,  раздуй тебя горой...  Миколя!.. - кричал Лепешкин, издали завидя
Веревкина. - Ты как попал к нам? Да и Сергей Александрыч... Ох-хо-хо!.. Горе
душам нашим...
   Данилушка так  и  покатился шаром,  распахнув свои короткие ручки.  Его
смуглое лицо лоснилось, а глаза совсем заплыли. Он облобызал Привалова.
   - Весело? - спрашивал Привалов друзей.
   - Ох,  весело,  Сергей  Александрыч...  -  как-то  вздохнул всей  своей
утробой Лепешкин.  -  Ты только погляди,  какую мы здесь обедню отзваниваем:
чистое пекло!.. И все свои, все по купечеству... Гуляй, душа!..
   - Ну,  чудотворцы,  что  вы  тут  поделываете?  -  допрашивал  Веревкин
стариков.
   - Да  чего нам делать-то?  Известная наша музыка,  Миколя;  Данила даже
двух арфисток вверх ногами поставил:  одну за  одну ногу схватил,  другую за
другую да  обеих,  как куриц,  со всем потрохом и  поднял...  Ох-хо-хо!..  А
публика даже  уж  точно  решилась:  давай Данилу на  руках качать.  Ну,  еще
акварию раздавили!..  Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и
с  молебном бы  ярмарке  отслужили.  А  тятеньке везет,  на  третий  десяток
перевалило.
   Шампанское полилось рекой. Все пили... Привалов вдруг почувствовал себя
необыкновенно легко, именно легко, точно разом стряхнул с себя все невзгоды.
Ему хотелось пить и  пить,  пить без конца.  Пьяный Данилушка теперь обнимал
Привалова и хриплым шепотом говорил:
   - Отчего ты к нам-то не заглянешь... а?
   Привалов  рассказал свой  последний визит  к  Марье  Степановне и  свою
встречу с Василием Назарычем в банке.
   - Ох,  напрасно,  напрасно... - хрипел Данилушка, повертывая головой. -
Старики ндравные,  чего говорить,  характерные, а только они тебя любят пуще
родного детища...  Верно тебе  говорю!..  Может,  слез об  тебе было сколько
пролито.  А  Василий-то Назарыч так и  по ночам о  тебе все вздыхает...  Да.
Напрасно,  Сереженька,  ты  их  обегаешь!  Ей-богу...  Ведь я  тебя во каким
махоньким на  руках носил,  еще при покойнике дедушке.  Тоже и  ты их любишь
всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
   Данилушка,  как умел,  рассказал последние новости о  бахаревском доме:
Костя все  еще гостит и  помирился со  стариками;  на  приисках золото так и
лезет -  на настоящую россыпь натакались;  Верочка совсем невеста, жениха ей
беспременно надо,  а  то  как  бы  грех  не  вышел  какой,  как  с  Надеждой
Васильевной. Ох, и хороша же была эта Надежда Васильевна: красавица, умница,
характером - шелк шелком, а вот, поди ты, ни за грош ни за копеечку пропала.
По  зиме-то  Марья  Степановна нарочно  посылала  на  прииски  к  Лоскутову,
разведать о Надежде-то Васильевне, что и как. Сказывали - слух пал, - дите у
ней,  старуха-то и всполошилась:  хошь и прокляла сгоряча, а свою кровь как,
поди,  не жаль...  Ну, ничего, все благополучно: и сама Надежда Васильевна и
дите. - Привалов слушал Данилушку с опущенной головой; эти имена поднимали в
нем  старые воспоминания неиспытанного счастья,  которые были так  далеки от
его настоящего.
   - Ну,  нам пора, Сергей Александрыч, - заговорил Веревкин, поднимаясь с
места. - Поедемте дальше...
   - А ты куда, Миколя? - допытывался Лепешкин.
   - Туда, куда тебе нельзя ехать.
   - Ой,  врешь... Ей-богу, врешь! Мы с Данилой тоже припрем к вам, только
вот еще здесь расправим немножко косточки.
   - Приезжайте, только "Моисея" не возите с собой.
   - Ладно,  ладно.  И  это знаем...  Катерине Ивановне поклончик.  Да вот
чего,  у меня тут кошевая стоит,  у самого трактира - только кликни Барчука.
Лихо домчит... Зверь, не ямщик.
   - Хорошо, хорошо.
   Привалов и  Веревкин пошли к  выходу,  с трудом пробираясь сквозь толпу
пьяного народа. Везде за столиками виднелись подгулявшие купчики, кутившие с
арфистками.  Нецензурная ругань,  женский  визг  и  пьяный  хохот  придавали
картине самый разгульный, отчаянный характер.
   К  подъезду лихо  шарахнулась знаменитая тройка  Барчука.  Кошевая была
обита  персидскими коврами;  сам  Барчук,  совсем  седой  старик с  косматой
бородой и нависшими бровями, сидел на козлах, как ястреб.
   - К Катерине Ивановне!.. - коротко отдал приказание Веревкин.
   Барчук неистово гикнул,  и  тропка птицей полетела куда-то  на окраину,
минуя   самые   бойкие   торговые   места.   Привалов  залюбовался  тройкой:
коренник-иноходец вытянулся и,  закинув голову,  летел стрелой;  пристяжные,
свернувшись в  кольцо,  мели  землю своими гривами.  Валдайские колокольчики
вздрагивали и  замирали  под  высокой  расписной дугой.  У  подъезда  одного
двухэтажного дома  с  освещенными окнами Барчук осадил тройку своей железной
рукой,  как  мертвую;  лошади  даже  присели на  круп.  На  звонок  выбежала
горничная и внимательно осмотрела гостей.
   - Свои,  свои...  -  успокаивал ее  Веревкин,  вылезая из шубы.  -  Кто
наверху?
   - Московский барин да иркутские купцы.
   В зале,  отделанном с большой роскошью,  гостей встретила сама Катерина
Ивановна.  Она  была  сегодня  в  тяжелом бархатном платье,  с  брильянтовой
бабочкой в золотистых волосах.
   - Вы, кажется, незнакомы, - заговорил Веревкин, рекомендуя Привалова.
   - Вот где мы наконец встретились с вами, - протянула Катерина Ивановна,
рассматривая Привалова своими прищуренными близорукими глазами.
   - Папахен где?  -  спрашивал Веревкин, заглядывая за портьеру следующей
комнаты.
   Катерина  Ивановна  только  слегка  кивнула  своей  красивой головкой и
добродушно засмеялась.  Привалов рассматривал эту  даму полусвета,  стараясь
подыскать  в  ней  родственные  черты  с  той  скромной  старушкой,   Павлой
Ивановной,  с  которой он когда-то играл в  преферанс у Бахаревых.  Он,  как
сквозь  сон,  помнил  маленькую  Катю  Колпакову,  которая  часто  бывала  в
бахаревском доме, когда Привалов был еще гимназистом.
   - Что вы на меня так смотрите?  -  с улыбкой спрашивала девушка, быстро
поднимая на  Привалова свои большие темно-серые глаза.  -  Я  вас встречала,
кажется, в клубе...
   - Да, я тоже встречал вас.
   Наступила  тяжелая  пауза.   Катерина  Ивановна,   видимо,  стеснялась;
Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой девушки,  вырванной из  семьи в
качестве жертвы общественного темперамента.  "Ведь  она  человек,  такой  же
человек,  как все другие,  -  подумал Привалов, невольно любуясь смутившейся
красавицей.  -  Чем же хуже нас?  Ее толкнула на эту дорогу нужда,  а мы..."
Катерина  Ивановна поймала  этот  взгляд  и  как-то  болезненно выпрямилась,
бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
   В следующей комнате шла игра с той молчаливой торжественностью, с какой
играют только завзятые игроки, игроки по призванию. На первом плане был Иван
Яковлич,  бледный,  с мутным взглядом,  с взъерошенными волосами;  он держал
банк.  Привалову бросились в  глаза его женские руки,  в которых как-то сами
собой тасовались карты.  Напротив него стоял "московский барин". В нем сразу
можно  было  узнать  прежнего военного из  какого-нибудь дорогого полка.  Но
красивое молодое лицо уже поблекло от бессонных ночей и  превратностей жизни
афериста.  Человек пять  иркутских купцов размещались вокруг стола  в  самых
непринужденных позах, измятые лица и воспаленные глаза красноречиво говорили
об  их занятиях.  На двух столах помещались вина и  закуски.  Когда Привалов
вошел в  комнату,  на  него  никто даже не  взглянул,  так  все  были заняты
главными  действующими  лицами,  то  есть  Иваном  Яковличем  и  "московским
барином".
   - Вот,  пожалуйте сюда-с...  - предупредительно шепнула какая-то темная
личность, точно вынырнувшая из-под пола.
   Это был типичный ярмарочный шакал, необходимая свита при каждом крупном
игроке.   Он  униженно  кланялся  при  каждом  слове  и  постоянно  улыбался
принужденной льстивой улыбкой.  Усадив  Привалова,  шакал  смиренно отошел в
темный уголок, где дремал на залитом вином стуле.
   Обстановка комнаты придавала ей  вид  будуара:  мягкая  мебель,  ковры,
цветы.  С потолка спускался розовый фонарь; на стене висело несколько картин
с  голыми красавицами.  Оглядывая это  гнездышко,  Привалов заметил какие-то
ноги в одном сапоге, которые выставлялись из-под дивана.
   - Это  Иван  Митрич...  -  доложил  почтительным шепотом шакал,  поймав
взгляд Привалова. - Вторые сутки-с почивают. Сильно были не в себе.
   Игра  совершалась  по-прежнему  в  самом  торжественном молчании.  Иван
Яковлич держал банк,  уверенными движениями бросая карты  направо и  налево.
"Московский барин" равнодушно следил за его руками.  У него убивали карту за
картой.  Около Ивана Яковлича, на зеленом столе, кучки золота и кредиток все
увеличивались.
   - На тридцать шестую тыщу перевалило... - шептались купцы.
   Привалов поставил карту -  ее  убили,  вторую -  тоже,  третью -  тоже.
Отсчитав шестьсот рублей,  он отошел в  сторону.  Иван Яковлич только теперь
его заметил и поклонился с какой-то больной улыбкой; у него на лбу выступали
капли крупного пота,  но руки продолжали двигаться так же бесстрастно, точно
карты сами собой падали на стол.
   - Эк   их   взяло...   точно  замерли!   -   ворчал  Nicolas  Веревкин,
пересаживаясь от  игорного стола  к  закуске.  -  Папахен сегодня дьявольски
режет...
   К  столу с  винами подошел "московский барин";  он  блуждающим взглядом
посмотрел на Привалова и  Веревкина,  налил себе рюмку вина и,  не выпив ее,
пошатываясь вышел из комнаты.
   - Этот совсем готов:  finita la commedia*,  -  объяснял Nicolas,  кивая
головой на закрывшуюся за "московским барином" портьеру.
   ______________
   * представление окончено (итал.).

   - Проигрался?
   - Да...  Тысяч двадцать пять просадил.  Из  московских жуланов.  Каждую
ярмарку приезжает обирать купцов,  а  нынче на папахена и  наткнулся.  Ну да
ничего, еще успеет оправиться! Дураков на его долю еще много осталось...
   Игра  продолжалась.  "Московского барина"  сменил  белобрысый купчик  в
"спинджаке" и  брильянтовых запонках.  Он выиграл три раза и  начал повышать
ставку.
   - Ваня,  обрежешься...  -  удерживал его  черноволосый купец  с  косыми
глазами.
   "Спинджак" опять  выиграл,  вытер  лицо  платком и  отошел  к  закуске.
Косоглазый купец занял его место и начал проигрывать карту за картой; каждый
раз,  вынимая деньги,  он  стучал  козонками по  столу  и  тяжело пыхтел.  В
гостиной послышался громкий голос и сиплый смех; через минуту из-за портьеры
показалась громадная голова  Данилушки.  За  ним  в  комнату вошла  Катерина
Ивановна под руку с Лепешкиным.
   - Ну  и  утешил!!  -  кричал Лепешкин,  тыкая  Данилушку своим  опухшим
перстом.  -  Настоящее светопреставление!..  Только вы,  Сергей Александрыч,
уехали из "Биржевой",  мы самую малость посидели и закатились в "Казань",  а
там народичку тьма-тьмущая.  Сели к столику, спросили холодненького, а потом
Данила и говорит: "Давай всю публику изутешим: я представлюсь сумасшедшим, а
ты будто мой брат Ей-богу!  Валяй..." Ох-хо-хо!..  Как он выворотит зенки да
заорет не своим голосом - страсть! Народ весь к нам - шум, столарня... Я его
руками  держу,  а  он  на  стены  кидается!..  Потом  подвернулась какая  то
арфистка,  а он на нее,  потом по столам побежал, по посуде, через головы...
"Кто  такой?   Что   попритчилось  с   мужиком?"   Говорю,   что  мой  брат,
семипалатинский купец. А Данило забрался к арфисткам и давай на них кидаться
визг,  крик,  страсти господни!  Уж  кое-как  его изловили,  тюменские купцы
подвернулись,  связали  салфетками,  а  потом  прямо  в  кошевую к  Барчуку.
Поблагодарил я их,  говорю,  -  прямо к душевному доктору повезу... Ха-ха!..
Вот и привез!
   - Да ведь тут у  вас половина знакомых была в "Казани",  -  посмеивался
Веревкин.
   - Были и  знакомые...  Как  не  быть!  Животики надорвали,  хохочут над
Данилушкой...  Ох-хо-хо!  Горе  душам нашим...  Вот  как,  матушка ты  наша,
Катерина Ивановна!..  Не  гляди на  нас,  что мы  старые да седые:  молодому
супротив нас еще не уколоть... Ей-богу!.. Только вот Ивана Яковлича не было,
а то бы еще чище штуку сыграли.
   Данилушка только ухмылялся и утирал свое бронзовое лицо платком.  Купцы
отошли от  игорного стола  и  хохотали вместе с  другими над  его  выдумкой.
Лепешкин отправился играть и, повернув свою круглую седую голову, кричал:
   - Катерина Ивановна, на твои счастки буду играть; все твое...
   - Лучше так отдай мне деньги, все равно проиграешь, - отвечала Катерина
Ивановна.
   - Ишь ты, больно гладкая... Валяй, Иван Яковлич!..
   Игра  оживилась,  куши  начали расти,  руки  Ивана Яковлича задвигались
быстрее.  Привалов тоже принял участие в игре и вернул почти все проигранные
давеча деньги.  Белобрысый купец сидел с  ним рядом и  с  азартом увеличивал
ставки.  Лепешкину  везло,  Привалов  начал  проигрывать и  тоже  увеличивал
ставки.  Он  почувствовал какое-то неприятное озлобление к  Ивану Яковличу и
его двигавшимся белым рукам.
   Игра  разгоралась все  сильней  и  сильней,  точно  в  потухавший огонь
подлили масла.  К  игрокам пристал и  Данилушка.  Кучки  золота около  Ивана
Яковлича все увеличивались,  а  вместе с  ними увеличивалось и  росло у  его
партнеров желание отыграть эти кучки.  Привалов поддался общему настроению и
проигрывал карту за  картой,  с  небольшими перерывами,  когда около него на
столе   образовывалась  на   несколько  минут   тоже   маленькая  кучка   из
полуимпериалов.  "Не может быть,  чтобы Ивану Яковличу везло вечно", - думал
пьяный  Привалов,   как  думали  другие.  Дальше  он  начинал  жалеть  глупо
проигранных денег  и  внутренно давал себе  слово,  что  как  только воротит
проигрыш -  сейчас же забастует.  Но проигрыш все шел на увеличение, а не на
уменьшение,  и  Привалов чувствовал какую-то  жгучую  потребность выиграть у
Ивана Яковлича хоть часть проигранных денег.  В этот момент он почувствовал,
что его кто-то  тянет легонько за  рукав;  он быстро обернулся и  встретился
глазами  с  Катериной  Ивановной.  Девушка  звала  его  немым  выразительным
взглядом, и Привалов пошел за ней в гостиную.
   - Я вам больше не дам играть...  -  тихо проговорила она,  притворяя за
собой дверь.
   - Это почему?
   - А так... Проиграете.
   - Почему же именно я должен проиграть, а не ваш Иван Яковлич?
   - Так...   -  коротко  ответила  Катерина  Ивановна.  -  Во-первых,  вы
горячитесь, во-вторых, Иван Яковлич всегда выигрывает...
   - Однако Ломтев его разыграл?
   - То совсем другое дело: нашла коса на камень...
   Это непрошеное вмешательство сначала рассердило Привалова; он готов был
наговорить Катерине  Ивановне дерзостей,  но  потом  как-то  вдруг  отмяк  и
улыбнулся.
   - Действительно,  я  глупости делаю,  -  проговорил он.  -  Да  и  пьян
порядочно.
   - Скоро  кататься  поедем,  холодком продует.  Видели,  как  проигрался
Шнегас?
   - Это отставной военный?
   - Да,  да...  Все спустил, а не из последних игроков. Я сейчас пошлю за
лошадьми...
   Привалов  вернулся  в   игорную  комнату,   где  дела  принимали  самый
энергичный характер.  Лепешкин и  кричал и  ругался,  другие купцы  тоже.  В
золотой кучке Ивана Яковлича виднелись чьи-то  кольца и  двое золотых часов;
тут же валялась дорогая брильянтовая булавка.
   - Так ты не хочешь мне на вексель поверить?  -  кричал Лепешкин,  стуча
кулаками по столу. - Мне?.. а?..
   - Не могу... - коротко отвечал Иван Яковлич, опуская глаза.
   - Так  ты  вот  какие  со  мной  поступки поступаешь?!  Ах  ты,  дьявол
этакий... черт!.. Да я тебя...
   Неистовый старик только ринулся было  через  стол  на  Ивана  Яковлича,
чтобы  доказать  ему  собственноручно,  какой  такой  человек  он  есть,  но
Данилушка удержал его вовремя.
   - Отстань,  дурмень, - хрипел Данилушка, принимая друга в свои железные
объятия. - Разве это порядок?
   - Да я ему... Кто он? Да я... Пусти, ради Христа! Дьявол, пусти...
   - Не пущу... не шеперься.
   Этим эпизодом игра кончилась. Иван Яковлич бросил карты и проговорил:
   - Больше не могу...
   - А почему ты мне под вексель не поверил?  - придрался к нему Лепешкин.
- Я тебе верю,