,  понизив
голос.
   - Нет,  зачем  непременно  просить...  А  если  бы  Привалов  сам  тебе
предложил?
   Старик на минуту задумался, а потом с подавленным вздохом проговорил:
   - Нет,  голубчик, нам, старикам, видно, не сварить каши с молодыми... В
разные стороны мы смотрим,  хоть и  едим один хлеб Не возьму я  у  Привалова
денег, если бы даже он и предложил мне их...
   Несколько  минут  в  кабинете  стояло  напряженное молчание,  одинаково
тяжелое для обоих собеседников.
   - Видишь,  Надя,  какое дело выходит, - заговорил старик, - не сидел бы
я,  да  и  не думал,  как добыть деньги,  если бы мое время не ушло.  Старые
друзья-приятели кто разорился,  кто на том свете,  а  новых трудно наживать.
Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву,  и  за  капиталом дело  бы  не
стало,  а теперь... Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А
если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
   - Я не советовала бы, папа, тебе...
   - Понимаю,  Надя,  все понимаю,  голубчик.  Да  бывают такие положения,
когда не  из  чего выбирать.  А  у  меня с  Ляховским еще  старые счеты есть
кое-какие.  Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему дал возможность
выбиться на дорогу?  Я не хочу приписывать все себе,  но я ему помог в самую
трудную минуту.
   - А если он откажет тебе?
   - Нет, он не может отказать, Надя... Он мне слишком много обязан.
   Опять пауза и молчание.
   На  половине "самой"  с  первого раза  трудно  было  заметить настоящее
положение дел,  а  человек неопытный даже и  ничего особенного не увидел бы.
Здесь все было по-старому,  в том строгом порядке,  как это ведется только в
богатых раскольничьих домах.  Марья  Степановна была  так  же  величественно
спокойна и  ни на одну йоту не изменила своих привычек.  В своем косоклинном
сарафане и  сороке  она  выглядела прежней боярыней и  по-прежнему справляла
бесконечную службу  в  моленной,  куда  к  ней  по-прежнему сходились разные
старцы в  длиннополых кафтанах,  подозрительные старицы и разный другой люд,
целую   жизнь   ютящийся  около   страннолюбивых  и   нищекормливых  богатых
раскольничьих домов.  Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом,  какой
питается от  крох,  падающих со  стола  господ,  но  староверческие предания
придавали этим людям совсем особенный тон:  они являлись чем-то вроде хозяев
в бахаревском доме,  и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала
им земной поклон и покорным тоном говорила:  "Отцы и братия,  простите меня,
многогрешную!"  Надежде  Васильевне  не  нравилось  это  заказное  смирение,
которым прикрывались те же недостатки и  пороки,  как и у никониан,  хотя по
наружному виду  от  этих  выдохшихся обрядов веяло  патриархальной простотой
нравов.  Теперь  в  особенности поведение  матери  неприятно  действовало на
девушку:  зачем вся эта фальшь на каждом шагу,  в каждом движении,  в каждом
взгляде?.. Прямая, честная натура Надежды Васильевны возмущалась этой жалкой
комедией,  но  выхода из  этого  положения не  предвиделось.  Чуткая молодая
совесть переживала целый ряд самых тяжелых испытаний.
   Первая любовь с  ее радостными тревогами и  сладкими волнениями открыла
девушке многое,  чего она раньше совсем не  замечала.  Дорогая тень любимого
человека стояла за каждым фактом,  за каждым малейшим проявлением вседневной
жизни и требовала строгого отчета. Каждая фальшивая нотка поднимала в глазах
девушки любимого человека все  выше и  выше,  потому что  он  служил для нее
олицетворением правды.  Одно лицо смотрело на нее постоянно,  и она в каждом
деле  мысленно советовалась с  ним.  Собственное положение в  доме теперь ей
обрисовалось особенно ясно, то есть, несмотря на болезненную привязанность к
ней  отца,  она  все-таки была чужой под  этой гостеприимной кровлей,  может
быть, более чужой, чем все эти старцы и старицы.
   "Недаром Костя ушел из  этого дома",  -  не раз думала девушка в  своем
одиночестве  и  даже  завидовала  брату,  который  в  качестве  мужчины  мог
обставить  себя  по  собственному желанию,  то  есть  разом  и  безнаказанно
стряхнуть с себя все обветшалые предания раскольничьего дома.
   Именно теперь,  при тяжелом испытании,  которое неожиданно захватило их
дом,  девушка с  болезненной ясностью поняла все те тайные пружины,  которые
являлись  в   его  жизни  главной  действующей  силой.   Раньше  она  как-то
индифферентно относилась к  этим двум половинам,  но теперь их смысл для нее
выяснился вполне:  Марья Степановна и не думала смиряться,  чтобы по крайней
мерс дойти до кабинета больного мужа,  - напротив, она, кажется, никогда еще
не  блюла  с  такой щепетильностью святую отчужденность своей половины,  как
именно  теперь.  Смысл  такого  поведения был  теперь ясен  как  день  Марья
Степановна умывала руки в  тех испытаниях,  которые,  по ее мнению,  Василий
Назарыч переживал за  свои  новшества,  за  измену  гуляевским старозаветным
идеалам.  Между матерью и  дочерью не  было сказано ни  одного слова на  эту
тему,  но  это  не  мешало  последней  чувствовать,  что  больной  отец  был
предоставлен на ее исключительное попечение.  По этому поводу состоялось как
бы безмолвное соглашение,  и  Надежда Васильевна приняла его.  С каждым днем
разница между двумя половинами разрасталась и принимала резкие формы.
   В  лице  матери,  Досифеи и  Верочки безмолвно составился прочный союз,
который,  пользуясь обстоятельствами,  крепчал с  каждым днем.  В сдержанном
выражении лиц, в уверенных взглядах Надежда Васильевна, как по книге, читала
совершавшуюся  перед  ней  тяжелую  борьбу.  Пространство,  разделявшее  два
лагеря,  с  каждым днем делалось все меньше и  меньше,  и Надежда Васильевна
вперед трепетала за тот час, когда все это обрушится на голову отца, который
предчувствовал  многое  и  хватался  слабеющими  руками  за  ее  бесполезное
участие.  Чем  она  могла помочь ему,  кроме того  жалкого в  своем бессилии
внимания,  какое  каждая дочь  по  обязанности оказывает отцу?..  Теперь это
бессилие сделалось для  нее  больным  местом,  и  она  завидовала последнему
мужику,  который умеет,  по  крайней мере,  копать  землю  и  рубить  дрова.
Положение богатой барышни дало  почувствовать себя,  и  девушка готова  была
плакать от сознания,  что она в  отцовском доме является красивой и  дорогой
безделушкой - не больше.
   А  с другой стороны,  Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру.
Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и этой розни, а в
доме  царствовали тот  мир  и  тишина,  какие  ютятся под  самыми маленькими
кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек.  Приятным исключением и
нравственной поддержкой для  Надежды Васильевны теперь было  только общество
Павлы Ивановны,  которая частенько появлялась в  бахаревском доме и  подолгу
разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
   - Ничего,  голубушка,  перемелется -  мука будет,  -  утешала старушка,
ковыряя  свою  бесконечную  работу.  -  Как  быть-то...  Своеобычлива у  вас
маменька-то, ну да это ничего, душа-то у нее добрая.


IX

   Хиония  Алексеевна уже  начала испытывать на  своей  особе  живительное
влияние  приваловских миллионов.  Когда  она  сидела  в  гостиной  Агриппины
Филипьевны и  в  сотый раз  перебирала все,  что  успела узнать и  придумать
относительно Бахаревых,  Данилушки и Привалова,  приехала Антонида Ивановна.
Нужно заметить,  что и раньше отношения между этими дамами,  то есть Хионией
Алексеевной и Антонидой Ивановной, были очень дружелюбны, хотя и не подавали
никакого повода к  особенной нежности.  Но  на  этот  раз  Антонида Ивановна
отнеслась  к  Хионии  Алексеевне  с  особенным  вниманием.  Конечно,  Хиония
Алексеевна настолько чувствовала себя опытной в делах подобного рода, что не
только не поддалась и  не растаяла от любезных улыбок,  а  даже подумала про
себя  самым  ядовитым образом:  "Знаю,  знаю,  матушка...  Это  тебя  гордец
подослал!" Разговор сейчас же завязался о разорении Бахаревых,  о Привалове,
и Хионии Алексеевне представился самый удобный случай прикинуться совершенно
равнодушной  к   своему  жильцу,   что  она  и   не  преминула  выполнить  с
замечательным искусством.
   - Я слышала,  что Привалов нынче почти совсем не бывает у Бахаревых,  -
проговорила Антонида Ивановна,  тоже стараясь попасть в  тон  равнодушия.  -
Вероятно,  дела по опеке отнимают у него все свободное время.  Мой Александр
целые ночи просиживает за какими-то бумагами.
   - Ах,  я,  право,  совсем не интересуюсь этим Приваловым,  - отозвалась
Хиония Алексеевна.  -  Не  рада,  что согласилась тогда взять его к  себе на
квартиру.  Все это Марья Степановна...  Сами знаете,  какой у меня характер:
никак не могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят...
   - Привалов, говорят, был очень заинтересован Nadine Бахаревой?..
   - И вы верите этому,  Антонида Ивановна?  Nadine Бахарева!..  Что такое
Nadine Бахарева?
   Агриппина Филипьевна молчала, слушала этот разговор, но потом ни с того
ни с сего заметила:
   - А  я так думаю,  Хиония Алексеевна,  что этот ваш Привалов выеденного
яйца не стоит... Поживет здесь, получит наследство и преспокойнейшим образом
уедет, как приехал сюда. Очень уж много говорят о нем - надоело слушать...
   Хиония  Алексеевна  обиделась.  Она  никак  не  ожидала  именно  такого
действия своей тактики...  Когда она  приехала домой,  в  душе у  нее щемило
неприятное чувство,  от  которого она никак не могла освободиться.  А  дело,
кажется,  было ясно как день:  несмотря на самую святую дружбу,  несмотря на
пансионские воспоминания и также на то, что в минуту жизни трудную Агриппина
Филипьевна перехватывала у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, - несмотря
на  все  это,  Агриппина Филипьевна держала  Хионию  Алексеевну в  известной
зависимости,  хотя эта зависимость и  выражалась в  самой мягкой,  дружеской
форме.  Но  теперь  другое  дело:  Хиония  Алексеевна,  по  мнению Агриппины
Филипьевны,  готова была вообразить о себе бог знает что.  Почтенная дама не
могла вынести даже одной мысли,  что эта Хина, кажется, мечтает устраивать у
себя такие же  soirees,  как она,  Агриппина Филипьевна.  И  вообще еще один
маленький шаг,  и  Хина,  пожалуй,  совсем задерет нос  и  в  состоянии даже
забыться...
   "А черт с  ним,  с  этим Приваловым,  в  самом-то деле,  -  раздумывала
наедине Заплатина под  влиянием только что полученной неприятности от  своей
пансионской подруги.  -  Пожалуй, с ним только даром время проведешь, а каши
не сваришь..."
   А Привалов в это время,  по мнению Хионии Алексеевны, лишился последних
признаков человеческой мысли,  доказательством чему,  во-первых, служило то,
что он свел самое компрометирующее знакомство с каким-то прасолом Нагибиным,
настоящим прасолом,  который сидел  в  мучной лавке  и  с  хлыстом бегал  за
голубями.  Мало этого, Привалов привез его к себе в квартиру, пил с ним чай,
и  такие tete-a-tete тянулись битых две  недели.  Наконец в  одно прекрасное
утро,  когда  только  что  установился первый санный путь,  к  домику Хионии
Алексеевны подъехала почтовая повозка,  заложенная парой (обратите особенное
внимание:   парой);   Привалов  и   Нагибин   вышли   на   подъезд,   одетые
по-дорожному...  Но  предоставим самой Хионии Алексеевне рассказать то,  что
последовало дальше:
   - Нет,  вы представьте себе,  Агриппина Филипьевна,  такую картину... Я
нарочно подбежала к окну и замерла,  -  да,  совсем замерла!..  Смотрю: Ипат
выносит маленький чемоданчик,  кладет этот чемоданчик в повозку...  А я жду,
чувствую,  что готова упасть в обморок... Привалов садится в повозку и садит
рядом с собой этого прасола Нагибина! Ведь он проехал по всему городу с этим
Нагибиным,  проехал среди белого дня,  все  его,  наверно,  видели?!  И  это
миллионер Привалов... Ха! ха! ха!.. Только в этот момент мне сделалось ясно,
какую жертву я принесла для этой старой ханжи Марьи Степановны...  Вы знаете
мой характер,  Агриппина Филипьевна...  Да...  И  вот к  чему повели все мои
хлопоты, все мои заботы, тревоги, волнения...
   В  первый  раз  Привалов  проездил дней  десять  и  вернулся один,  без
Нагибина,  что немного успокоило Хионию Алексеевну. Но, увы! Привалов прожил
в  Узле всего неделю,  а  потом явился опять Нагибин,  и  они опять уехали в
одной повозке.  Матрешка донесла своей госпоже, что Привалов строит мельницу
в деревне Гарчики,  в двадцати верстах от Лалетинских вод. Заплатина приняла
это  известие  так  безучастно,   как  будто  Матрешка  рассказывала  ей   о
какой-нибудь  полярной  экспедиции.   Какие  Гарчики?   Что  это  за  глупое
название?.. Хиония Алексеевна окончательно махнула рукой на своего жильца и,
конечно, сейчас же отправилась отвести душу к своему единственному, старому,
верному другу.
   Хиония Алексеевна чувствовала себя в  положении человека,  изувеченного
поездом, все ее планы рушились, надежды растаяли, оставив в душе мучительную
пустоту.   И  в  этот-то  критический  момент,  когда  Заплатина  сидела  на
развалинах  своих   блестящих  планов,   вдруг   к   подъезду  подкатываются
американские сани  с  медвежьей полостью,  и  из  саней выходит...  Антонида
Ивановна Половодова...  Та  самая Половодова,  которая в  течение долгих лет
была только обидно вежлива с Хионией Алексеевной,  та Половодова, которая не
заплатила ей визита.
   - А  я к вам,  милая Хиония Алексеевна,  -  весело говорила Половодова,
раздеваясь в  передней при помощи Виктора Николаича.  -  Я слышала от maman,
что вы  не  совсем здоровы,  и  приехала навестить вас...  Не  беспокойтесь,
пожалуйста, Виктор Николаич!.. Благодарю вас...
   Хиония   Алексеевна  готова   была   даже   заплакать  от   волнения  и
благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как
унаследовала от  своей maman.  Сама Антонида Ивановна разгорелась на  морозе
румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня,  точно разливала
кругом себя  молодость и  здоровье.  С  этой  женщиной ворвалась в  гостиную
Хионии Алексеевны первая слабая надежда,  и  ее  сердце задрожало при мысли,
что, может быть, еще не все пропало, не все кончено...
   - Вы  слышали,  Хиония  Алексеевна,  -  говорила Половодова с  деловым,
серьезным лицом, - на святках у Ляховских бал...
   - Да, да... Ведь у них каждые святки бывает бал.
   - Совершенно  верно,   но  это  будет  что-то  особенное...   Уже  идут
приготовления, хотя до рождества остается целых два месяца.
   - Скажите!..
   - Мне  кажется,  что  нет  ли  здесь  какой-нибудь особенной причины...
Александр   мне   говорил,   что   Зося   произвела  на   Привалова  сильное
впечатление...
   - Этот Привалов сумасшедший, Антонида Ивановна... это безумец... это...
   Хиония Алексеевна не  могла себя сдержать и  высказала все,  что у  нее
накипело  на  душе.  Половодова выслушала ее  со  снисходительной улыбкой  и
ничего не ответила.
   - Отчего вы  никогда не заглянете ко мне?  -  ласково корила Половодова
Хионию Алексеевну,  застегивая шведскую перчатку.  -  Ах,  как  у  вас  мило
отделан домик...  я  люблю эту  милую простоту.  Кстати,  Хиония Алексеевна,
когда же я наконец увижу вас у себя?  Александр утро проводит в банке... Вы,
кажется, с ним не сходитесь характерами?.. Но это пустяки, он только кажется
гордым человеком...
   Когда,   проходя  по  передней  в  своей  шубке  из  чернобурых  лисиц,
Половодова вопросительно посмотрела на  дверь  в  комнаты Привалова,  Хиония
Алексеевна обязательно сейчас же  распахнула эту  дверь и  предложила гостье
посмотреть помещение ее жильца.
   - Это у него гостиная, там кабинет... Да войдите, Антонида Ивановна.
   Половодова,   заглянув  в  дверь,   несколько  мгновений  колебалась  -
переступать ей  порог  этой  двери  или  нет,  но  выдержка взяла  верх  над
любопытством,  и  Антонида Ивановна на  предложение любезной хозяйки  только
покачала отрицательно своей красивой головой.


X

   Привалов  действительно в  это  время  успел  познакомиться с  прасолом
Нагибиным,  которого ему  рекомендовал Василий Назарыч.  С  ним  Привалов по
первопутку исколесил почти все  Зауралье,  пока  не  остановился на  деревне
Гарчиках,  где заарендовал место под мельницу,  и  сейчас же приступил к  ее
постройке,  то  есть сначала принялся за  подготовку необходимых материалов,
наем рабочих и  т.д.  Время незаметно катилось в этой суете,  точно Привалов
хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
   В  Узле  Привалов появлялся только на  время,  отчасти по  делам опеки,
отчасти для своей мельницы.  Nicolas Веревкин, конечно, ничего не выхлопотал
и все сидел со своей нитью, на которую намекал Привалову еще в первый визит.
Впрочем,  Привалов и  не ожидал от деятельности своего адвоката каких-нибудь
необыкновенных  результатов,   а,   кажется,   предоставил  все   дело   его
естественному течению.
   - Что-нибудь да выйдет, - говорил Привалов своему поверенному.
   - Вот уж  этого я  не понимаю,  Сергей Александрыч...  Отправьте меня в
Петербург с известными полномочиями, и я мигом оборудую все дело.
   - Нет,  Николай Иваныч,  из  такой  поездки ровно  ничего не  выйдет...
Поверьте мне Я  столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь
только могу  пожалеть и  себя  и  даром потраченное время Лучше будем сидеть
здесь и ждать погоды...
   "Эх, разве так дела делают, - с тоской думал Nicolas, посасывая сигару.
- Да дай-ка мне полсотни тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы...
А вот извольте сговориться с субъектом, у которого в голове засела мельница!
Это настоящая болезнь, черт возьми..."
   Nicolas  несколько  раз  окольными  путями,  самым  осторожным образом,
пытался навести Привалова на  мысль,  что  цель  оправдывает средства и  что
стоит  только сразиться с  противниками их  же  собственным оружием -  успех
будет  несомненный.  Но  Привалов не  хотел  понимать эти  тонкие внушения и
несколько раз  к  слову  говорил,  что  предпочитает лучше  совсем  лишиться
всякого наследства, чем когда-нибудь стать на одну доску с своими опекунами.
Такое категорическое решение сильно обескураживало Веревкина,  хотя он и  не
терял надежды когда-нибудь "взвеселить" опекунов.
   Когда  все  самое  необходимое  по  постройке  мельницы  было  сделано,
Привалов отправился в Шатровский завод.
   В  светлый ноябрьский день подъезжал Привалов к заветному приваловскому
гнезду,  и  у  него  задрожало сердце  в  груди,  когда  экипаж быстро начал
подниматься на  последнюю возвышенность,  с  которой открывался вид на  весь
завод.  Это  была  широкая  горная  панорама с  узким  и  глубоким озером  в
середине.  В дальнем конце этого озера зеленела группа лесистых островков, а
ближе, на выступившем крутом мыске, весело рассыпались сотни бревенчатых изб
и  ярко белела каменная заводская церковь.  Широкая плотина замыкала озеро и
связывала мыс  с  лесистой крутой  горкой,  у  самого подножия которой резко
выделялся своей старинной архитектурой господский старый дом  с  почерневшей
высокой  железной крышей  и  узкими  окнами.  Издали  этот  дом  походил  на
цитадель, а его окна казались крепостными амбразурами.
   Сейчас за  плотиной громадными железными коробками стояли три  доменных
печи,  выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки;  из-за них
поднималось несколько дымившихся высоких  железных  труб.  На  заднем  плане
смешались в  сплошную кучу корпуса разных фабрик,  магазины и  еще  какие-то
здания без окон и труб.  Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен,
шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались
дома заводских служащих и мастеровых.
   Прокатившись по  заводской  плотине,  экипаж  Привалова  остановился  у
подъезда господского дома, который вблизи смотрел еще мрачнее и суровее, чем
издали.
   Каменные ворота были такой же крепостной архитектуры,  как и самый дом:
кирпичные толстые вереи  с  пробитыми в