В.Т.Нарежный.
    Российский Жилблаз или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова


   Изд. Петрозаводск: Карелия, 1983.
   OCR: 486dx2



   Homo sum, humani   nil
   a   me alienuim puto.1
   Terent

   ______________________
   1 "Я человек, ничто человеческое
мне не чуждо"- слова взяты из
   комедии римского драматурга
Публия Теренция (195-159 до н.э.)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Превосходное творение Лесажа, известное под названием "Похождения Жилблаза де
Сантиланы"2, принесло и продолжает приносить сколько удовольствия и пользы читающим,
столько чести и удивления дарованиям издателя.

   ________________________
   2 Роман французского писателя Лесажа Алена Рене (1668-1747); издан в 1735 году в Париже;
на русский переведен Б. Тепловым и издан в 1754 в Петербурге.

   Франция и Немеция имеют также своих героев, коих похождения известны под
названиями: "Французский Жилблаз", "Немецкий Жилблаз"3. А потому-то решился и я, следуя примеру, сие новое произведение мое выдать под столько известным именем и тем
облегчить труд тех, кои стали бы изыскивать, с кем сравнивать меня в сем сочинении.

   _________________________
   3 Имеются ввиду романы, переведенные на русский язык в конце XVIII века под названием:
"Новый Жилблаз, или Приключения Генриха Лансона, сочиненный г. мером в Нанси". М.,
1794, 4 части, пер с фр. Ф. Печорина, и "Немецкий Жилблаз, или Приключения Петра
Клаудия", М. 1795, пер. с нем. Н. Ильина.

   Правила, которые сохранить предназначил я, суть вероятность, приличие, сходство
описаний с природою, изображение нравов в различных состояниях и отношениях; цель
всего точно та же, какую предначертал себе и Лесаж: соединить с приятным полезное.
Но как сии два слова "приятность, польза" почти каждым понимаемы по-своему, и мы
беспрестанно видим,-- если только подлинно смотрим, а не спим с открытыми глазами, --
что одну и ту же вещь, одно и то же чувствование, движение, желание, отвращение один
называет полезными, другой -- гибельными, один -- приятными, другой --
отвратительными, то, не стараясь избегать общей участи всего подлунного, я спокойно
предаю себя свободному суждению каждого, не заботясь много, то ли точно почтет он
приятным и полезным, что мне таковым казалось; да и заботиться о том по всем отношениям
было бы и неполезно и неприятно.
Да не прогневаются на меня исступленные любители метафизики, славенского языка
и всего, что есть немецкого, что я не всегда с должною почтительностию об них отзывался.
Это отнюдь не значит, чтобы считал я метафизику наукою вздорною, славенский язык --
варварским и все то, что выдумано немецкою головою, глупою выдумкою. Сохрани от того,
боже! Но мне всегда казалось, что перейти должные пределы, в чем бы то ни было, есть
крайнее неразумие. Метафизика, без сомнения, есть наука высокая и утончает разум
человека, однакож не до такой степени, чтобы мог он определить, чем занималось
высочайшее существо до создания мира и чем заниматься будет по разрушении оного. А есть
такие храбрые ученые, которые на то пускались. -- Славенский язык бесспорно высок,
точен, обилен; однакож тот из нас, который, стоя пред красавицею, будет нежить слух ее
названиями: лепообразная дево! голубице, краснейшая рая,-- едва ли не должен быть почтен
за сумасброда; а такие витязи и до сих пор у нас находятся, и не без последователей! Что
касается до немчизны, под которым названием, следуя выражению наших прадедов, разумею
я всякую чужеземщину, то весьма недовольным почту себя, если кто-нибудь назовет меня
порицателем всего того, что не наше.-- Это была бы излишняя благосклонность ко всему
своему, что также никуда не годится. Всякое пристрастие ведет к заблуждению, а я не знаю,
что было бы хуже, следовательно вреднее заблуждения, подкрепленного упрямством.
Описывая жизнь человека в многоразличных отношениях, не мог я не показать и
таких картин, которые заставят пожилых богомолов и богомолок хотя притворно застыдиться. Может быть, то же действие будет и над молодыми; но пусть молодые, почувствовав
низость порока чужого, краснеют, не быв еще подвержены оному сами, нежели краснеть в
летах по сделании, и когда уже будет мало случаев и сил ему противиться.
Я вывел на показ русским людям русского же человека, считая, что гораздо сходнее
принимать участие в делах земляка, нежели иноземца. -- Почему Лесаж не мог того сделать,
всякий догадается. За несколько десятков лет и у нас нельзя бы отважиться описывать
беспристрастно наши нравы. Сколько достало во мне дарования и опытности, употребил все,
чтобы угодить некоторым из читателей, именно тем, кои прямо разумеют отличить
настоящее приятное и полезное от общих им сословий и, следовательно, стоят того, чтобы
для их удовольствия трудились люди.


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Глава I. ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ



В небольшой деревне, стоящей близ рубежа между Орловскою и Курскою
губерниями, жил в господском доме своем с семейством помещик Иван Ефремович
Простаков. В молодые лета служил он в полках, был в походах и даже сражениях. Хотя,
правда, он и молчал о сем, но зато весьма часто повествовала жена его, показывая в
удостоверение прореху в мундире. Была ли сделана она пулею, или штыком неприятельским,
или продрана на гвоздь, -- того не могла сказать наверное, потому что верного не было и
признака; а муж, с своей стороны, за давностию времени не мог припомнить, лгать же
отнюдь не любил. Будучи отставлен капитаном, жил спокойно в деревне доходами с имения,
слишком достаточного по образу простой его жизни. Он был тих, кроток и чувствителен ко
всему хорошему, занимался домашним хозяйством, а на досуге любил читать книги и курить
табак. Достойная супруга его Маремьяна Харитоновна была довольно дородна, отлично
горда и чересчур тщеславна. Она никогда не могла забыть, что блаженной памяти родитель
ее был богатый дворянин в полуденном крае России, имел в доме своем балы, театры и
маскерады; "и даже маскерады, -- повторяла она нередко, разговаривая со своими
соседками. -- Жаль только, -- продолжала она, -- что батюшка, не выдав меня замуж,
лишился балов и маскерадов; а не то не за капитаном быть бы мне!" Тут оглядывалась она
кругом; смотрела пасмурными глазами и подходила к зеркалу, но и оно не могло ее утешить.
Она была уже мать троих возрастных детей. К чести ее или и мужа можно  отнести, что и до
сих пор она была совершенно ему послушна и не реже бывала в кухне, как и рассуждала о
театрах и маскерадах покойного батюшки. Дети Простаковых были две дочери и один сын.
Как последний воспитывался еще в кадетском корпусе, то об нем в сей повести ни слова и не
скажем, кроме разве,  что его звали также Иваном. Это одно покудова он заслуживает.
   Дочери были Елизавета и Катерина. Меньшая была настоящий список с портрета
матери ее во днях молодости, хотя она и не презирала капитана, отца своего, потому что он
был богаче всех ближних соседей, следовательно и она была наряднее деревенских подруг
своих; однакож всегда охотно рассказывала им о почтенном дедушке, у которого бывали
балы, театры и даже маскерады. Гостьи пожимали плечами, а Катерина вздыхала.
   Елизавета, сестра ее, была во всем противных мыслей, чувств и поступков. В
пасмурных взорах ее плавала кроткая чувствительность, нежность обнаруживалась в каждом
ее движении, невинная простота души казалась иногда даже застенчивостию. Когда сестра ее
рассказывала о театре дедушки, о его пиршествах и вздыхала, Елизавета уходила в сад,
опиралась о вишневое дерево, смотрела на безоблачное небо, на игривые звезды и также
вздыхала.
   Отчего ж тужить невинному сердцу ее?
   Три года назад были две сестры воспитываемы в городском пансионе. Хотя отцу и
крайне того не хотелось, но жена перемогла.
   -- Что из того выйдет, -- кричала Маремьяна Харитоновна, -- когда дочери мои не
будут выучены ни играть, ни танцевать, ни говорить языком французским?
   -- Сестры мои ничего того не знали и не знают, точно как и я, -- отвечал муж, -- а не
меньше того счастливы. Они были хорошие дочери, хорошие жены, хорошие матери и даже
счастливые своими детьми, хотя не посылали их и в уездный пансион.
   Он, кажется, рассуждал не худо, но дочери были посланы, воспитывались пять лет и
мгновенно отозваны в деревню. А причина?
   В том же пансионе находился, между прочим, один молодой человек, сын, как
догадывались, беднейшего дворянина. Принят был туда потому, что за него платил хорошие
деньги неизвестный человек. Итак, он сему незнакомому благодетелю какой-нибудь
родственник, или, может быть, не побочный ли сын от дочери или сына, или его самого? Все
статься может, но я покудова ничего не знаю, так, как и сам молодой человек тот в
тогдашнее время, кроме, что звали его Никандром.
   Этот затейливый молодец возвел на Елизавету взоры, прежде любопытные, потом
внимательные, а вскоре страстные. Елизавета отвечала точно тем же порядком. Дружба нх
возрастала ежедневно и, наконец, дошла до того, что однажды в часы отдыха, гуляя в
пансионском саду, как-то очутился он наедине с Елизаветою. Он на нее взглянул, она на
него; он взял ее руку и пожал; она -- его; наконец, он осмелился прижать ее самою к своему
сердцу и запечатлеть страстный поцелуй на пламенеющих устах юной красавицы. -- Ах! как
счастливы были они тогда; но увы! какое последствие!
   -- Grand dieu!1 -- раздался сзади дребезжащий голос. Они оглянулись, и кто изобразит их
ужас? Разинув рот и выпуча глаза, бежала, сколько могла, старая мадам Ульрика.

   ______________________
   1 Великий боже (франц.).

   С трепетом молодые любовники бросились в разные стороны, но это не помогло.
Воспитанника выгнали вон, ибо не знали, куда отослать его, а из снисхождения к богатой
фамилии Простаковых отписано было к отцу, чтобы изволил прислать карету за девицами,
дочерьми своими.
   Конечно, Ульрика была одна из лучших содержательниц пансионов, что не обратила
во зло нежности молодой питомицы; но правда и то, что любовник был сам по себе великий
бедняк, а потому не стоил никакого внимания в сем случае. Если же бы случилось какомунибудь богатому князьку влюбиться в бедную питомку, то можно думать, что и наша мадам
не заставила бы смеяться над собою прочих отважных наставниц.
   Протекли три года после сего происшествия, как целое семейство в один осенний
дождливый вечер собралось в гостиную, чтобы, зевая, смотреть на табачный дым, из трубки
г-на Простакова курящийся, и после слушать похождения Жилблазовы, кои читал он вслух,
прилегши на софе.
   Маремьяна. Что ты ни говори, а спектакли покойного моего батюшки были
привлекательнее, чем мадритские!
   Простаков.   Оттого-то, быть может, он и покойник!
   Все замолчали.-- После некоторого промежутка началось опять.
Маремьяна. Боже мой! -- как прелестно было то равенство, какое царствовало в маскерадах!
ходи, сиди, пляши -- никто тебя не знает.
   Простаков. Оттого-то часто ничего не стоящий подлец, -- не стоящий и того, чтобы
путный  человек на него плюнул, -- ходил, сидел, плясал с вами. А последствия?
Маремьяна опять замолчала и пошла в столовую собирать к ужину; Катерина тихонько
вальсировала перед зеркалом, а Елизавета сидела у изголовья софы, склоня печально на руку
свою голову.
   -- Что ты делаешь, Катерина? -- спросил отец, поднявшись сердито.
-- Вальсирую, батюшка.
   -- Кто велит тебе вальсировать, когда я читаю книгу, и притом хорошую? Дело бы
другое, если б какую-нибудь комедийку или пустенький романец, как, например: "Модная
лавка"1, "Новый Стерн"2 и тому подобные мелочи; или еще и большие, переведенные с
французского языка, коими наполнены книжные лавки.

   _________________
   1 Комедия И.А.Крылова (1769-1844). Издана в 1807 году.
2 Комедия А.А.Шаховского (1777-1846). Издана в 1807 году.

   -- Матушка говорит, что никому нельзя понравиться, сидя за книгами или за
пяльцами.
   -- Понравиться? -- сказал отец еще сердитее и поднявшись больше. -- Тебе рано о
том стараться. Довольно для тебя нравиться отцу и матери.
   Катерина вышла в столовую, однако легонько подпрыгивая. Отец, вздохнув, принялся
за книгу. Елизавета вздохнула, спустя еще ниже голову; но причины вздохов сих выходили
совсем из разных источников.
   Пробило в зале восемь часов, и Катерина вошла.
   -- Батюшка! Стол готов, и матушка уже села, -- Она ушла.
   Едва Простаков скинул свой колпак и поднял с софы ногу, как вдруг из других дверей
опрометью вбегает слуга и, запыхаясь, говорит:
   -- Барин! Какой-то князь стоит в передней и просит позволения войти. Имени его не
мог упомнить, -- такое мудреное!
   -- Князь? -- вскричал Простаков, оправляя халат.
-- Князь! -- возвысились два голоса, и мать с дочкою выбежали. "Князь!"--
раздалось в людской, девичьей, кухне; словом, во всем доме не слышно было ничего, кроме
громогласного: "Князь! князь!"
   -- Что это значит? Что за крик и шум? Как будто князь какое-нибудь чудовище или
херувим, -- сказал с досадою Простаков, ощипываясь кругом.-- Проси войти!
   Слуга вышел. Всех любопытные взоры обращены были на дверь, всех рты открыты,
дыхание остановилось; по одним колебаниям грудей можно было видеть, что они не статуи.
Надобно сказать правду, кроме г-на и г-жи Простаковых, которые видали князей лет за
двадцать, никто в доме не имел и понятия, каков должен быть князь? Большею частию
думали, что он великан, весь в золоте, в дорогих каменьях, и, словом: существо, совсем не
похожее на обыкновенного человека.


Глава II. КНЯЗЬ


   Наконец, минута развязки настала. Дверь отворяется и -- о боже! какое явление!
   "Ах! -- вскрикнула Маремьяна и ее дочери, -- ах господи!" Они бросились вон.
Простаков сам отступил назад, побледнел и перекрестился. "Это чудовище", -- сказал он
про себя и еще на шаг отступил.
   Чего же так сильно испугались они? Ну, пусть женщинам простительно; они не
бывали на сражениях, а если и бывали, так разве только с горничными девками и дворовыми
босыми мальчиками, ибо власть управляться с лакеями, кучерами, поварами и вообще
возрастными мужчины предоставили себе; но и Простаков -- о диво! Простаков, который
бывал на сражениях, получил рану, что видно было из дыры на мундире, -- и Простаков
ужаснулся. Волосы его поднялись дыбом, и если б он не поддержал колпака рукою, хотя и
трепещущею, то верно бы он слетел к ногам вошедшего привидения или по крайней мере --
оборотня.
   Долго они стояли в молчании. Самое привидение, видя продолжительный ужас
хозяина с семейством, сильно наморщилось. Простаков, заметя то, закусил губы, ибо,
казалось, он, наконец, хотел что-то сказать.
   Пора мне открыть причину всеобщего ужаса.
   Привидение сие имело с виду подобие мужчины под пятьдесят лет. Волосы его
всклокочены и наполнены грязью, которая также залепляла лицо и руки, оцарапанные до
крови; платье все в лохмотьях; одна нога босая, другая в лапте; оно дрожало от холоду, глаза
были томны и унылы.
   -- Милостивый государь, -- сказал он (мы говорим уже "он", и не "оно", то есть
привидение, ибо все приметили в ней некоторые признаки мужеского пола), --милостивый
государь! чистосердечно прошу прощения, что я перепугал вас и почтенное семейство.
Несчастие постигло меня. Я страдаю голодом и жаждою; целые сутки ни одна кроха не
бывала во рту моем; я дерзнул искать у вас милосердия и убежища на эту ночь.
   Он сказал и грязною рукою утер глаза, из коих выкатились слезы.
   -- Вы несчастны? -- сказал быстро Простаков, подскочив к нему на три шага, и вид
его прояснился.
   -- Довольно несчастлив, по крайней мере на некоторое время.
   -- Малый! -- вскричал Простаков к слуге, -- отведи сего господина на кухню и вели
вымыть; меж тем, Маремьяна, приготовь чистое белье, сапоги, сертук и прочее, что нужно.
Государь мой! -- продолжал он, обратись к незнакомцу,-- как скоро вы пооправитесь,
прошу сюда; мы будем ждать вас вместе отужинать.
   Незнакомец вышел, поклонясь низко.
   -- Боже  мой! -- сказали,  вошед вдруг, жена  и дочери.
Ж е н а.  Что ты все делаешь не подумавши?
М у ж.  Я хочу делать почувствовавши.
Ж е н а. Ты чувствуешь вздор.
М у ж. Легко статься может, однако ж ты поди и приготовь белье.
Ж е н а.  Может быть, он какой преступник?
М у ж. И величайший преступник имеет право на сожаление.
Ж е н а.  А если он разбойник?
М у ж. Я накормлю голодного разбойника и после отдам в руки правосудия.
Ж е н а. Да! как уж успеет ночью удушить тебя.
М у ж. Ты все вздор мелешь. Он безоружен и едва от изнеможения стоит на ногах.
Ж е н а. Притворство, личина!..
М у ж. Поди и приготовь белье. Разве ты не хочешь ужинать, ибо я и все не сядем за
стол, пока он не придет.
   -- Боже мой! как ты упрям, -- говорила она, уходя и побрякивая ключами.
   -- Батюшка, -- сказала Катерина, -- мне кажется, матушка несколько права. Ведь
неприличио принимать в дом дурного человека.
   -- Так, дочь моя, -- отвечал старик, -- но надобно прежде точно удостовериться, что
он дурен; а почитать его таким по его загрязненному лицу, по нищенскому платью, по
робкому виду и отказать в куске хлеба и в угле дома для проведения ночи в дождливую
осень, -- да сохранит вас бог, дети мои, от такой разборчивости! Сто раз покойнее буду
смотреть на вас во гробе, нежели с этими румяными щеками, блестящими от довольства и
спокойствия глазами и сердцами каменными. Чувствительность есть истинное благородство
человека. Она ставит его на высокую степень творения. Волк и медведь имеют столько ума,
чтоб отличить тигра от робкой овцы и, от одного убегая, гнаться за другою. Чувствительный,
хотя и несчастный человек, если не сегодня, то завтра, то когда-нибудь найдет сердца,
которые поймут его, сблизятся с ним, и он будет счастлив в рубище. Но жестокосердый --
он вечно несчастлив: среди богатств, славы, величия, в венце и багрянице.
   Старик умолк, но взоры его сияли удовольствием. Он взглянул на дочерей: Катерина
отворотилась, поправляя серьгу; Елизавета стояла, устремив вниз глаза свои, с
навернувшимися слезами и сложа руки накрест у груди. Старик вздохнул, Елизавета
вздохнула; он взглянул на нее, понял биение сердца ее и молча пошел к софе.
   По прошествии получаса явился незнакомец хотя в ветхом, но довольно чистом
платье своего хозяина. Не с удовольствием заметил Простаков таковую бережливость жены
своей, но на сей раз замолчал.
   Незнакомец, робко подошед к нему, преклонил низко голову и сквозь зубы
пробормотал что-то о благодарности.
   -- Об этом поговорим после, -- сказал Простаков, -- а теперь всего лучше пойдем к
столу, я думаю, он теперь всего необходимее.
   Как скоро Простаков увидел, что гость его понасытился и довольно весел от
нескольких рюмок вина, к чему принудил его хозяин, желая поправить истощенные силы
его, то сей последний сказал:
   -- Я почитаю вас честным человеком, и дай бог, чтобы не обманулся. Но скажите
мне, пожалуйте, для чего вздумалось вам, при такой наружности, которая вдруг вам
изменила, сказаться слуге именем князя? Разве несчастному именно нужно быть князем,
чтоб возбудить сострадание? Вам, видно, худо обо мне сказали.
   Все обратили испытующие взоры на незнакомца, ожидая ответа. Госпожа дому
удержала ложку, которую только что хотела поднести ко рту, и кидала лукавые взгляды на
своего мужа.
   -- Что я князь природный -- это такая истина, как то, что теперь существую. Я
называюсь князь Гаврило Симонович княж Чистяков, -- сказал он, взглянув весело на все
собрание.
   Все поражены были как громом. Маремьяна, ахнув громко, уронила ложку и облилась
соусом.
   -- Ах, боже мой! -- твердила она несколько раз сряду, обтираясь салфеткою и глядя
пристально на князя Гаврилу Симоновича княж Чистякова.
   Наконец, после нескольких мгновенных вопросов и ответов все успокоились, только
г-жа Простакова многократно извинялась, что с первого взгляда не могла узнать в нем князя,
хотя наружность его довольно то доказывала.
   -- Полно пустое врать, -- сказал муж, выпивая рюмку вина. -- В тогдашнем
положении его сиятельство больше походил на черта.
   Все засмеялись, и даже сам князь Таврило, почесывая лоб.
   Хозяин продо