девушек это --
последнее искусство, -- сказал сухо Простаков, -- были бы они только умны".
   Маремьяна перебила: "Ах, батюшка ты мой! Почему знать судьбу их? Может быть,
весь век случится провести в городе, либо еще и в столице".
   Муж, по обыкновению, кинул на нее значущий взор; она замолчала.
   Князь подошел к нему:
   -- Вы, помнится, что-то мне хотели сказать?
   -- Не угодно ли отдохнуть несколько? Пора ужинать и спать.
   -- Спать? -- вскричала Маремьяна с крайним беспокойством и опустила руки.
   Князь вынул часы:
   -- Боже мой! Что вы это такое сказали? Спать в десять часов? Это значит убивать
время. Не есть ли это самые лучшие часы для удовольствий?
   -- Не принуждайте себя, -- сказал Простаков и подошел к жене. -- О чем ты ахаешь,
сударыня?
   Она таинственно взяла его за руку, повела в особую комнату и взором дала знать
Чистякову, чтобы и он за ними следовал.
   -- Ах! какой любезный человек этот князь! -- сказала она с восторгом.
-- Это могла ты сказать после, -- отвечал муж сердито.
Ж е н а.  Ты всегда сердишься, друг мой; это, право, неприятно; и еще при
посторонних.
М у ж. Не подавай к тому причины.
Ж е н а.  Теперь ты сам подал ее.
М у ж. Чем, например?
Ж е н а. Ты собираешься спать, а и не подумал, где положить гостя?
М у ж. В этой комнате на софе. Для приезжего человека, который завтре едет далее,
немного надобно; из слуг его один пусть пойдет, где починивается карета, а другой будет
спать в передней.
Ж е н а.  Ах, боже мой! Такой знатный господин на софе.
М у ж. Усталому человеку тут гораздо лучше.
Ж е н а. Однакож ты не так думал, как прибыл к нам князь Гаврило Симонович!
М у ж. Потому что я не думал отпустить его скоро: он был несчастен, что доказывал
каждый взор его и каждое биение сердца; а этот едет в карете; каждую волю его исполняют
несколько человек. Да и что ему тут делать?
Ж е н а. Ах, милый друг мой! Если б он побыл несколько дней! Как бы упросить его?
М у ж. Ты с ума сошла!
Ж е н а. Ну, так по крайней мере, друг мой, уступим ему тот покой, где живет князь
Гаврило Симонович.
М у ж. Князь Светлозаров больше недоволен будет, если заставят его спать не одного.
Ж е н а. Я не то говорю. Князь Гаврило Симонович перейдет на время в те покойчики,
что в саду.
   Чистяков вдруг подал с радостью свое на то согласие. Жена благодарила его
искренно, и, прежде нежели муж успел произнести да или нет, уже был отдан приказ
перенести туда постель, несколько стульев и белье, подаренное ему Простаковым.
   Таким образом, муж хотел или не хотел, но должен был согласиться.
   Вечер прошел в шуме и беспорядке, -- пели, плясали, хохотали, льстили, льстились и
проч., и проч., и бедный Простаков с крайне пасмурным видом вошел в спальню в половине
первого часу за полночь, чего не случалось с ним со дня его отставки. Новый гость
расположился в своем покое, а новый Терентий Пафнутьич Кракалов пошел в садовую
избушку свою и был веселее обыкновенного от мысли, что она больше походит на древний
княжеский дворец его, чем дом господина Простакова.


Глава VII. ГОСТЬ


Все проспали или по крайней мере пролежали в постелях долее обыкновенного.
Никогда так не   был   пасмурен Простаков, как в сие утро. Неудовольствие вечера оставило
впечатление на щеках его и на глазах, а более на сердце. Чтобы сколько-нибудь рассеяться,
он намерился, одевшись попросту, как и обыкновенно одевался по утрам, посетить нового
пустынника своего Кракалова и разбить грусть с простым, но добрым человеком. Он сошел
по лестнице в сад, снял шапку,  перекрестился и сказал:   "Слава тебе, господи, что эта
сиятельная, пожилая уже, повеса сегодни едет; я даже не намерен просить его и к обеду.
Пусть провалится к черту!"
   Вошед в  хижину г-на Чистякова,   он   его   не   нашел, а мальчик,  приставленный
служить  ему,   сказал,   что г-н Кракалов с час как ушел прогуливаться и оставил к нему
записку.  Простаков берет  ее, развертывает не без движения и читает:  "Почтенный
благодетель мой! Быть с вами каждую минуту считал я за величайшее удовольствие; но
присутствие этого князя меня тяготит.  Он, оскорбя меня; нимало не тронет, но знаю, что
тронет чувствительное сердце ваше; а потому не ожидайте меня к чаю; к обеду я буду и
надеюсь, что встретите  вы не г-на  Кракалова,  но уже преданнейшего вам Чистякова".

   -- Конечно,  конечно, -- сказал  Простаков  с   довольною улыбкою. -- Повеса,
конечно, поймет, что, не удерживая его, желают скорее избавиться.
Он пошел по саду, проходил около часу, ибо утро было хотя и зимнее, но довольно
сносное, и солнце сияло на безоблачной  тверди.  Идучи  из  саду,  вздумалось  ему  пройти
двором, осмотреть конюшни, каретный сарай и прочее. Он взошел,  и  удивление  его было
немалое, видя незнакомую карету, из которой люди что-то вынимали. Подошед с
нетерпением, спросил он: "Чья это карета? Кого еще господь пожаловал?"
   Слуга отвечал: "Князя Светлозарова".
   Простаков прежде изумился, но после подумал, что, конечно, нежный боярин за
большой труд ставит со двора дойти до того места, где чинили карету; что и подлинно
составляло около четверти  версты.  "Что ж вы тут делаете?" --спросил он опять.
   Слуга отвечал:   "В   этом   ларчике   княжеский   туалет; в этом бауле его дорожный
гардероб, а в этой шкатулке -- деньги, дорогие вещи и нужные бумаги".
   Простаков отошел, примолвя: "Куда как причудливы эти господа знатные! Чтоб
напиться чаю у деревенского дворянина, надобно вытаскивать и туалет, и гардероб, и
бумаги. Право бы, я не взыскал, если б он в том же платье сел в карету, в каком явился вчера,
в простом дорожном сертуке".
   Едва вступил он в покой, как человек уведомил, что его давно ждут в гостиной зале.
Он переменил тулуп на сертук и вошел. Крайне удивился он, увидя отличную радость на
лице каждого, кроме Елизаветы. Едва успел сесть, как Маремьяна Харитоновна, с
торжествующим видом оборотясь к нему, сказала: "Ты не поверишь, друг мой, как
снисходителен к нам его сиятельство. Представь себе: я могла его уговорить дать слово не
только от нас сегодни не уезжать, но и пробыть здесь недельку, другую". Простаков
оцепенел, взор его неподвижно устремлен был на жену, которая не могла понять, как он
столь равнодушен к такому счастию.
   Опомнясь несколько, оборотился к князю, чтобы сделать какой-нибудь поклон; но,
увидя на руке Катерины бриллиантовый перстень, бывший вчера на руке Светлозарова, взор
его помутился, бледность покрыла щеки, чувства его оставили, и он
склонился на ручку кресел.
   -- Ах! -- раздалось отовсюду. Никто не мог понять, что ему сделалось; все бросались,
суетились, подносили разные спирты, и кончилось тем, что бесчувственного старика
положили в постелю.
   Несколько часов пробыл он в таком положении; наконец, пришед в себя, видит
Елизавету и князя Чистякова, стоящих у кровати его и рыдающих. Они подняли радостный
вопль и бросились обнимать его.
   -- Где мать? Елизавета! где сестра?
   -- Они кушают; я сейчас побегу.
   Через несколько секунд прибежали все. Маремьяна бросилась в его объятия; Катерина
целовала руку.
   -- Оставьте меня, безрассудная дочь и еще безрассуднейшая мать; довольно с меня
сердца доброй моей Елизаветы и сего почтенного друга; оставьте меня! Я не люблю сердец
жестоких и душ ветреных, напыщенных.
   Маремьяна и Катерина, стоя, чуть не плакали. Елизавета пала  на колени,  прижала
руку его   к   сердцу   своему и, всхлипывая, спросила:
   -- Батюшка! чем вы недовольны?
-- Чувствительная дочь моя, -- сказал он, -- или и твое доброе сердце не понимает?

   Она вздохнула и потупила взор.
   -- Ступайте все обедать, ступай и ты, достойный друг мой! Или не слышите, как
гость наш, ходя по зале, насвистывает песню? Ступайте; я успокоюсь и выйду сам. Надобно сносить, что посылает нам случай; чем оно неприятнее, тем угоднее небу наше
терпение.
   -- Дай бог, чтоб это было так, -- сказал князь Чистяков. -- С сей поры я и чай буду
пить вместе с князем Светлозаровым.
   Все ушли. Простаков, подумав хорошенько, нашел, что он строже, чем надобно.
"Князь Светлозаров -- повеса, -- это правда, но может ли он развратить мое семейство в
десять каких-нибудь дней, когда я старался сеять в сердце каждого семена добродетели и
чувствительности более двадцати лет? Впрочем, он не столько виноват; женина
безрассудность всему причиною. Свят бог, все пойдет хорошо. Я постараюсь не нарушать
благопристойности, но также не могу быть и соучастником их дурачеств. У меня есть
прекрасные места для прогулок, есть пространное поле и любезный друг Чистяков".
   Как сказал, так и сделал. Оделся, вышел и довольно ловко изъяснился с князем в
рассуждении своего припадка. Все пошло хорошо; он помирился с женою и Катериною; но
строго наказал первой быть бережливее на отдавание похвал, а последней -- на принятие
оных.
   Посему-то он не оставлял посещать часто уединенную обитель своего друга, и с ним
или и один разгуливал по снежным равнинам, и дни шли довольно приятно. Мать и дочь
поняли все благо его советов, а князь Светлозаров, то приметя, сам сделался постояннее,
занимательнее; и хотя сердце Простакова никогда к нему не отверзалось, по крайней мере
князь был для него сносен; но не видать его было гораздо приятнее. По таковому
расположению решился он на несколько дней съездить в ближний городок и сделал то под
выдуманными надобностями, оставив князя Чистякова строгим блюстителем над своим
семейством и целым домом. Это Маремьяне показалось обидно, князю Светлозарову --
странно, и всем -- непонятно.
   В один вечер, довольно пасмурный, все семейство и оба князя собрались вместе и
ожидали Простакова, ибо он именно хотел быть в тот день, около вечера. Урочный час
прошел, и его не было. "Далеко ли-то он теперь?" -- спрашивали все поочередно, и никто не
мог дать ответа. Еще прошел час, а его нет. Все тревожились, сидели молча; Маремьяна на
софе, подле нее Катерина с одной стороны, а князь Чистяков -- с другой, Елизавета у окна
на двор и рассматривала снежные облака, носящиеся по небу. Она рада была, что никто не
слыхал вздохов ее, а если и слышал, то относил к одному предмету, ибо все вздыхали о
замедлении Простакова.
   Наконец, Елизавета вскрикнула:
   -- Батюшка едет!
   Все вместе подняли и крик и шум: "Едет, едет", так что Простаков услышал то на
дворе и приятно улыбнулся. Входит; все стремятся к нему в объятия, и растроганная
Маремьяна укоряет его в несправедливости, для чего он не прибыл в назначенный час.
   Простаков с довольным лицом сказал:
   -- Я просидел лишний час у знакомого священника. Увидев там молодого человека с
приятным и умным лицом, узнал я, что он ремеслом живописец, разговорился с ним и нашел
честные правила, знания достаточные и опытность не по летам. Я решился взять его с собою,
чтобы он срисовал портреты со всей моей фамилии, а между тем преподавал уроки в
живописи дочерям моим, особливо Елизавете, которая до нее большая охотница.
   -- Быть может, дорогой за то захочет платы? -- заметила Маремьяна.
   -- Нет, -- отвечал муж, -- он человек бедный и до того безроден, что не имеет и
фамилии и называется просто Никандром.
   Князь Чистяков и Елизавета тихонько вздрогнули, каждый вспомнив о любезном ему
имени, с которым впоследствии познакомимся покороче.
   Наконец, этот Никандр входит. Все теснилось к нему; Елизавета также встала
взглянуть на будущего своего учителя, и сердце ее потряслось от поражающей радости. Она
узнает в нем городского своего друга и отходит назад, чтоб не приметили ее крайнего
смущения. Никандр равномерно узнал ее, и смятение его было неописанно; но это причли
робости молодого человека перед семейством богатого помещика.
   -- Ну, господин Кракалов, -- сказал весело Простаков,-- вот вам покудова товарищ.
Я уверен, что вы будете им довольны.
   -- Будьте совершенно уверены! -- отвечал Чистяков. -- Я хотя не много из наук
знаю, но от сердца люблю знающих людей.
   Вечер проведен весело; г-жа Простакова довольна была особенно тем, что живописца
поместят с князем Чистяковым и что он не потребует большого содержания.


Глава VIII. ПРИГОТОВЛЕНИЕ К СВАДЬБЕ


   Несколько дней сряду проведено было в распределении уроков, а особливо в
экзаменовании Никандра. Молодой человек оказался выше всякого чаяния и надежд г-д
Простаковых.
   -- По чести,  он   говорит   по-французски   прекрасно, -- сказал князь Светлозаров
однажды вечером, сидя в креслах развалившись и ожидая начатия танцев.
   -- Он еще лучше играет на фортепиано, -- сказала Маремьяна, поправляя чепчик.
   -- И отменно со вкусом рисует, -- возразила Катерина.
Елизавета взглянула на него с нежностию ангела, и взор ее спрашивал: "Не правда ли,
что сердце твое всего лучше и что любовь твоя неизменна?" Она прочла в глазах его
удовлетворительный ответ, вздохнула сладостно, и кроткое удовольствие разлилось во
внутренности души ее.
   Часы уроков распределены были так: поутру заниматься языками и рисованьем, а
ввечеру -- музыкою.
   В один день, едва только встали от обеденного стола, человек вручает князю
Светлозарову письмо. Он смотрит надпись и изменяется в лице; ломает печать, читает,
приходит в большое замешательство и говорит сквозь зубы: "Надобно уступить всемогущей
силе обстоятельств! Карету сию минуту!"
   Как ни приступали к нему, чтобы узнать о причине такого мгновенного отъезда, он
довольствовался ответом, что домашние дела не терпят отлагательства; и к крайнему
удовольствию большей части семейства, а особливо Простакова и князя Гаврилы
Симоновича, карета его загремела со двора. Уезжая, он простился дружески и обещал в
непродолжительном времени посетить опять такое любезное семейство. Маремьяна
Харитоновна задумалась, Катерина вздыхала, Елизавета была в прежнем состоянии, с тою
только разницею, что вздохи ее и колебание груди были не следствие горести сердечной, как
прежде, а кроткого упоения любви и надежды. Так протекали дни и недели. С каждым днем
Простаков более и более прилеплялся сердечною привязанностию к князю Чистякову и
молодому другу его. Никандру, ибо сии последние полюбили один другого   самою нежною
любовию.
   Настали длинные декабрьские вечера, и в один из них, когда Никандр с Елизаветою
занимались музыкою в столовой, а Простаковы, князь Чистяков и Катерина сидели в
гостиной у камина, вдруг хозяин с живостию сказал:
   -- Что, князь, забыли мы о продолжении твоих похождений, а ты не напомнишь?
Зимние вечера всего к тому пристойнее.
   -- С охотою, -- отвечал князь Гаврило Симонович, -- если только вы согласны далее
слушать. Помнится, я остановился на том, что пришел в великом отчаянии от
несговорчивого старосты и лег в постель, чтобы сколько-нибудь прогнать грусть мою о
потере Мавруши и ее богатства. Однако сон убегал меня; я вздыхал, стенал и не знал, что
делать; наконец, встал и сел, подгорюнившись, у окна, положа голову на руку. С великим
негодованием смотрел я на резвящихся котенков и щенков и сказал: "Негодные творения!
Вы веселитесь, а князь, властелин ваш, в отчаянии!" Я отворотил
голову и -- о недоумение! -- вижу старосту, входящего ко мне с двумя из первостатейных
князей нашей деревни. Я вскочил, вытянулся, покушался что-то сказать, но язык мой не
ворочался. Слава богу, что староста скоро вывел меня из сего
тягостного положения. Он первый начал так:
   -- Молодой человек! ты, конечно, родился под счастливою звездою! Судьба твоя
скоро переменится. Дочь моя перемогла нас всех, и я склонился назвать тебя моим сыном.
Чувствуешь ли ты свое благополучие и будешь ли благодарен?
   -- Великодушнейший из всех старост на свете! -- вскричал я с такими размашками,
как в уездном нашем городе кричат с подмосток паясы о днях пасхи, -- благодарность моя
будет неизъяснима.
   -- Хорошо, -- продолжал он, -- я сделаю тебе несколько вопросов, и ты клянись мне
отвечать чистосердечно.
   -- Клянусь, благодетель мой, -- вскричал я еще громче и пал к ногам его.
   -- Любил ли ты кого-либо из девок до сих пор?
   -- Никого, отец мой, -- сказал я, несколько заикаясь, что причли, однакоже, моей
рассеянности от неожиданного благополучия и врожденной застенчивости.
   -- Будешь ли домостроителен?
   -- Сколько достанет ума и сил моих!
   -- Всегда ли постоянно будешь любить дочь мою?
   -- До кончины живота моего, более самого себя!
   -- Когда так хорошо, -- сказал торжественно староста, -- сын мой! Бог да благосло...
   И замолчал...
   Тщетно ожидаю окончания. Я подумал, что не слишком ли низко наклонился и ему
трудно наложить на меня руки, и потому поднял голову, как вдруг почувствовал сзади
страшный удар по щеке. Искры посыпались из глаз моих, и я повалился на пол в крайнем
смущении. "Бездельник!"-- раздался голос; но я в тогдашнем положении не мог распознать
его. Несколько времени продолжалось молчание, я немного опамятовался, но не смел не
только вымолвить ни одного слова, но и глаз открыть.
   Вдруг слышу голос старосты: "Пойдемте, князья! Не я ли вам сказывал, когда вы
уговаривали меня согласиться на упрашиванья дочери, что это настоящий плут и целый
разбойник? Кинем негодного, пойдем!"
   Я слышал, как они ушли, и думал, что один остался. Встал, оглянулся кругом, и
волосы поднялись дыбом: вижу князя Сидора Архиповича, едва сидящего на лавке (так
угостил его жид Янька), и подле него тихо плачущую Феклушу, которая смотрела на меня с
нежностию.
   Отец ее кидал на меня свирепо кровавые глаза свои и значительно трепал рукою по
брюху дочери. Она подошла ко мне с тою ласкою, с тою милою откровенностию, которая
отличала ее в первые дни любви нашей в глазах моих.
   -- Как! -- сказала она, и слезы опять навернулись на глазах ее, -- и ты хочешь быть
изменником? Что находишь отличного в Мавре? Молодость? она не моложе меня! Красоту?
я прежде тебе понравилась! Невинность? Ах! и я была невинна! Богатство? пусть так, но бог
равно взирает и на бедных!
   Я не ожидал от нее такого красноречия. Она меня растрогала и мгновенно склонила в
ее пользу. Быть может, и очевидная невозможность выпутаться из сих обстоятельств и
страшные глаза князя Сидора, -- не знаю точно, что было причиною, только княжна
Феклуша показалась мне тогда столь же любезна, столь прекрасна, столь мила с нажитою
своею дородностию, как в первый раз в бобовой беседке, с тонким, легким станом. С
любовью родилась решимость, и я обнял ее с горячностию, как свою невесту. Я теперь
уверен, вопреки многим, которые говорят, что любовь супругов гораздо холоднее, чем
любовников. Может быть, это отчасти правда, но зато первая нежнее, питательнее,
благороднее. Словом:  мы провели с Феклушею вечер очень приятно и отужинали вместе.
   Поутру увидели мы, что почтенный князь Сидор Архипович княж Буркалов спал еще
глубоким сном, и потому мы могли свободно беседовать.
   -- Итак, милая княжна, ныне день нашей свадьбы!
   -- Так, любезный князь!
   -- Что ж ты думаешь надеть к венцу?
   -- Я и сама не знаю, зеленое или алое тафтяное платье, которое ты подарил мне.
   -- Ни то, ни другое, -- отвечал я, -- а белое миткальное; оно больше пристанет тебе к
лицу, а особливо в такой день.
Она согласилась. Мы встали, оделись, и я полетел к попу, чтобы заблаговременно
уговорить его венчать нас как можно позже, ибо дородность моей невесты могла родить в
народе некоторое движение.


Глава IX. СВАДЬБА


   Я воротился от попа с успехом. Хотя у нас почти вообще водится, что венчают тотчас
после обедни, но я склонил его сильными доводами сделать нам снисхождение, дабы не
подвергнуть общему стыду отрасли двух знаменитых фамилий князей Чистяковых,
Буркаловых и, сверх того, не произвести в приходе небольшого соблазна. Пришед домой,
застаю Феклушу в кухне вместе с Марьею, трудящихся в приготовлении легкого обеда, а
больше великолепного ужина. Мы ожидали к себе только священника, одного князя и
человек двух старых крестьян, ибо прочие князья один за другим отказались. Я немного об
этом позадумался; но нареченный тесть мой, который уже встал, сказал мне:
   -- О чем ты грустишь, сын мой? Разве ты меньше от то