приятии!"
Другой отвечал: "Старинный русский дворянин, что бы ни сделал, раскаиваться не
должен. Я получил великое имение в наследство от предков моих, прожил его, не дожив и
пятидесяти лет, но не каюсь. Скажи по совести, -- у кого были лучшие собаки, как не у
меня; лучшие лошади, как не у меня? Что целая область говорила о моих дворовых девках?
Не прекраснее ли они были, не параднее ли знатных госпож? Хотя они и досталися теперь
другим, что делать! Я не привык удерживать стремления моих желаний! Я влюбился в


   графиню Фирсову и сегодни с помощию твоею намерен увезти ее в лесную свою деревню,
которая мне от всего
имения осталася. Там она делай себе, что хочет! Хочет смеяться, смейся! Хочет плакать? -- с
богом! От рассыльных своих узнал я достоверно, что граф Фирсов после нашего поединка,
считая меня убитым и страшась правосудия, скрывается где-то поблизости мест сих и что
любезная его супруга вздумала теперь некстати любить его романически, -- иногда по ночам
посещает юдоль сию плачевную, которая, по-видимому, есть местом их сходбища, -- с
одним графом двое нас легко сладим, буде он вздумает отважничать. Прекрасная живая
графиня, наверно, упадет в обморок, тем лучше; она не прежде опомнится, как в моей
коляске и в моих объятиях. Смотри, видишь ли ты появляющиеся две женщины? Я отдаю и
душу и тело сотне чертей, если та, что несколько пониже и тонее, не есть моя принцесса!
Courage, мой друг! что долго медлить! Бросимся к ним навстречу".
   И в самом деле, после сих слов они встали и поспешно бросились к ночным
путешественницам, из коих одну Никандр немедленно признал за свою незнакомку. Посему,
не много рассуждая, он также пошел по следам русских дворян, которые никогда и ни в чем
не раскаиваются. Едва они достигли госпож, как одна горестно вскрикнула и, приходя в
беспамятство, произнесла тихо:
   -- Небо! Сей изверг  еще  жив!


   Тогда один из незнакомцев, схватя ее к себе в руки, сказал другой:
-- Сударыня! В тебе больше надобности нет и можешь по желанию отсюда
выбраться. Я и один не хуже вашего умею провожать красавиц!
   Он начал было тащить свою жертву, как Никандр, тихо подошед сзади, спросил
спокойно:
   -- Далеко ли, государь мой?
   Тот быстро оглянулся, осмотрел вопросителя с ног до головы и презрительно отвечал:
-- На такие вопросы привык я ответствовать полновесными пощечинами!
   Никандр рассердился крепко, что при дамах столь грубо с ним обходятся, и потому,
вскричав:
   "Ну, видно, мне надобно сделать вопрос на твой вкус!" -- так звонко поразил его по
уху, что тот как сноп повалился наземь, челом к сырой земле. Никандрова незнакомка,
посадя подругу свою и ее поддерживая, сказала:
-- Я узнаю вас, великодушный молодой человек! Ах, помогите мне спасти честь и
жизнь сей несчастной!
   -- Будьте надежны, -- отвечал наш герой, избоченясь и ожидая, пока пораженный им
встанет для оказания новых подвигов. Он и подлинно встал, с оцарапанными руками и в
нескольких местах осадненным челом.
-- Приятель! -- вскричал он другому, -- что же ты не поможешь?
   -- Нет! -- отвечал тот, -- я сам также русский дворянин, и знаю, что такое честь! Как
можно двоим нападать на одного. Будь смелее!
   Храбрый русский дворянин наклонился и начал обеими руками вырывать из земли
камень для поражения противника, который, также будучи проницателен, догадался о злом
противу здравия своего умысле, бросился подобно рыси на врага своего, сбил с ног, но,
запутавшись в крапиве сам полетел на него со всего размаху. Кряхтя под тяжестию, тот коекак выпростал свои руки и крепко впился десятью пальцами в тупей храброго Никандра.
Руки и ноги были в движении. Ругательства, крик, оханье раздавались по всей паперти.


   Товарищ исподнего витязя, севши на камень, спокойно сказал: "По началу видно, что
сражение не скоро кончится и будет кровопролитно, и потому, чтобы не быть праздным, я
хочу на сей раз сделаться новым скальдом"1. После чего, понюхав табаку, он самым важным
голосом начал произносить нараспев, декламируя руками: "Отчего стонут камни
надгробные? Отчего крапива и репейник колеблются? -- То два витязя великие жестоко
ратуют за принцессу прелестную! -- Власы их летают клочьями по воздуху, и длани, скользя
по зубам, источают из носов токи кровавые! Ратуйте, витязи неробкие! Слава готова
увенчать вас! Галстук твой, о витязь незнаемый, изорван на части и может быть пригоден на
трут только; но и твоей рубахе, о друг мой воинственный, зело досталося! О ночь! О месяц
сребровидный и звезды блестящие! О вы, спящие шмели и шершни, и вы, рогатые черные
жуки! -- проснитесь и внемлите моему пению!"

   __________________
   1 Бард древних датчан,  шведов  и  вообще  северных  народов.

   Он замолчал и спустя несколько мгновений сказал тихо: "Что это? кой черт вылезает
там из-под церкви? Уж не духи ли усопших идут видеть битву славную и слушать пение
скальда? Слуга покорный! И самые храбрые русские дворяне устраняются от сражений с
нечистою силою". Сказав сие, он встал и быстро пошел к выходу. Таковой поступок нового
скальда прекратил сражение. Никандр и соперник его встали; и последний, проворчав: "Как
я глуп, что такого бездельника выбрал в товарищи", -- не ленивее его бросился к ограде и
исчез. Вылезший из-под церкви, подбежав к женщинам и видя одну все еще не в состоянии
привстать, став пред нею на колени, спросил:
-- Ради бога скажите, что значит все мною виденное?
   -- Благодарите, -- сказала старшая, -- сего молодого человека, что он спас вашу
графиню!
   -- Как?
   -- Недостойный друг ваш князь Вихревертов сейчас был здесь, имея намерение ее
увезти!
   -- Небо! Не я ли заколол его на поединке? Не тень ли его приходила?
   -- Совсем на тень не походит, -- отвечал подошедший Никандр, -- ибо я чувствую то
лучше других. Телесность сего привидения весьма ощутительно чувствуют мои бока, спина,
затылок и особенно тупей,
   -- Тысячекратно благодарю вас, -- вскричал незнакомый граф, -- за то участие,
которое приняли вы в положении жены моей! Как рад я, что случай дал мне знать о
существовании сего чудовища, которое почитал я падшим под моими ударами и оттого-то до
более удобного случая к побегу из отечества скрывался я между мертвыми. Дай бог, чтобы я
когда-либо мог заплатить вам за сию услугу.


Глава III. МИРСКАЯ СХОДКА


   Они много насказали друг другу учтивостей, и, наконец, граф спросил:
   -- Заклинаю вас, милостивый государь, не скрывать вашего имени, дабы все
семейство наше вместе со мною могло питать к вам всегдашнюю благодарность!
   -- Хотя правда, -- отвечал Никандр, -- поступок мой сам по себе ничего не значит и
за полученные мною толчки я и сам отплатил нехудо; а потому не имею права требовать
благодарности; однакоже не имею нужды и скрывать пред вами своего имени. Я называюсь
князь Никандр Чистяков!
   -- Небо! -- вскричали обе женщины вместе, будучи, по-видимому, крайне поражены
сим извещением.


   -- Неужели, -- сказала графиня, получившая уже употребление чувств, -- неужели
вы тот самый, который некогда выгнан был из здешнего пансиона за то, что поцеловал
сестру мою Елизавету?
   -- Боже, -- вскричал Никандр вне себя, -- неужели вы Катерина, дочь покойного
Ивана Ефремовича?
   -- Точно так!
   -- Где же сестра ваша?
   -- Ах! Она с нами!
   -- Где могу я видеть ее?
   -- Покудова нигде! Она совсем не показывается. Положение наше теперь самое
неприятное. Оставьте на время ваше любопытство; при первом нашем свидании я объясню
вам больше. Ваша услуга навсегда оставит в сердце моем воспоминание. -- Она пошла с
графом, который узнав, что соперник его не заколот, поуспокоился и на расставанье не
преминул осыпать его похвалами за мужество, оказанное незадолго на сражении. Одна
незнакомка, остановясь на минуту, спросила трепещущим голосом:
   -- Бога ради не скрывайтесь от меня! Есть ли у вас отец или дядя?
   -- У меня есть отец, и зовут его Гаврилою Симоновичем!
   -- Боже! Где живет он?
-- В доме родственника своего, здешнего купца Причудина!
   Незнакомка быстро отскочила, подняла руки к небу и потом стремительно его
оставила. Никандру все казалось что-то весьма чудно. Образ Елизаветы живо ему представился. Он побрел домой, исполненный глубоких размышлений.
Старик Причудин и князь Гаврило сидели за ужинным столом, когда показался наш
витязь. Оба ахнули, да было отчего; так исцарапан, измят был он своим супостатом. Они
приступили с вопросами, и Никандр по обыкновению рассказал им все виденное и
слышанное. Выслушав, князь Гаврило сказал со вздохом:
-- Ясно! Это она! -- Кто же такая?
-- Завтре, друзья мои, удовольствую ваше желание. Вы увидите конец моих странных
приключений, и ты, Никандр, узнаешь, для чего я поручил тебе отыскать твою незнакомку.
До завтрава!
   В назначенное время, когда други наши все удосужились, князь Гаврило начал
продолжение своего повествования следующим образом:
   -- Помнится, остановился я в том месте повествования жизни моей, когда мы с
добрым жидом Янькою устроили вновь свое малое хозяйство. Я занимался хлебопашеством,
а он торговлею. С соседями жили мы мирно и никогда не отказывали, если они в чем
возможном просили нашей помощи. Однако правду говорят, что дьявол хоть где вселится.
Янька, будучи на одной ярмарке, познакомился также с торгующим жидом Иосифом и,
полюбя его за расторопность, привез погостить ко мне в Фалалеевку. Иосиф был молод,
довольно статен и не убог. У нас тотчас родились намерения соединить свои достатки и
вместе начать торговлю пообширнее. Это еще более сблизило нас с Иосифом; ибо ничто так
скоро не соединяет людей, как взаимная прибыль. Мы скоро поладили, начали, и успех
отвечал намерениям. Год провели мы вместе, и все были довольны друг другом.


   Я, кажется, дал уже заметить отчасти мысли мои о любви и ненависти. Это также два
чувствования, которые сколько ни противуположны одно другому, однако нередко
производят одно последствие, именно -- погибель людям. В Фалалеевке была мещанка, по
имени Устинья, по званию шинкарка. Этот род людей довольно всякому известен. Хотя она
была и девица, однако "жила не скучно, а об замужестве и не думала. Случайно Иосиф наш
познакомился с нею, и хотя он был довольно усердный почитатель бога Авраамова, однако
на сей раз не усомнился принести жертву проклятому Астарону. Следствия сего
идолослужения были весьма важны.
   Скоро целомудренная Устинья приметила свою беременность и новость сию открыла
своему соблазнителю.
   -- Что же мне делать? --сказал изумленный еврей. -- Виноват ли я, что судьбе не
угодно было произвести тебя на свет жидовкою? Тогда бы дело другое!
   -- Нет, -- возразила Устинья, -- я тебе докажу, что в деле сем непременно судьба
участвовала, чтоб тем сделать тебя христианином и моим мужем!
   -- Как не так, -- сказал хладнокровно жид, -- велика надобность судьбе вмешиваться
в тайные веселости жида и христианки!
-- Ого! -- вскричала шинкарка с гневом, -- так я сейчас докажу тебе, что не дозволю
не только такому проклятому шутить над собою, но ниже самому старосте, и сейчас же иду к
нему.
   Сказав сие, отворилась и быстро пошла; а жид, смеясь ее угрозе, пришел домой и
весело рассказал нам свою повесть.


   -- О друг мой, -- вещал Янька пророческим голосом и воздевши очи горе, -- о
Иосиф! ты погиб! Что ты сделал, несчастный юноша? Разве неизвестна тебе жизнь моя! не
лишился ли я жены, детей, имущества; не сидел ли в темнице за то только, что сила вина
моего повергла некоторых фалалеевских княгинь, им пресыщенных, в объятия батраков и
что многие князья от той же причины карабкались на стены? Но ты, о горе тебе, друг мой!
Ты обременил женщину и еще торгующую таким изделием, к коему судий сей деревни
чувствуют любовь родственную. Горе тебе, Иосиф!
   Вместо того, чтобы послушать сих умных увещаний многоопытного Яньки и наскоро
принять меры, Иосиф только издевался и заключил тем, что он плюет на всех судей сей
деревни.
   Едва окончил он сии храбрые речи, как вокруг хижины нашей послышался
смешанный шум и разговор, подобный тому, когда приходили заклинать мертвеца. В скором
времени ввалился к нам староста в сопровождении человек пяти десятских. Вся прочая
сволочь окружила дом; староста начал с такою грозою, что усы и борода его как будто от
ветра шевелились: "Так это ты, окаянный жид, не усомнился сделать такой позор за нашу
хлеб-соль? О проклятый человек! Как только мог ты коснуться к христианской плоти? О ты,
предатель Иисусов, злейший самого Иуды! Ступай же, поплатись с нами! Свяжите ему руки
назад и набейте на правую ногу колодку, а там изволь в мирскую избу!"
   Когда десятские бросились на Иосифа со всем жаром, свойственным людям,
обиженным в таком щекотливом деле, то сей неугомонный жид вместо оказания смирения,
какое сделал соименный ему сын Иакова в Египте, захотел подражать в храбрости Самсону и
со всего размаху поразил кулаком храбрейшего из наступателей. Удар был так ловок, что тот
свалился с ног, но в падении стукнулся затылком об нос старосты, и у его фалалеевского
высокомочия окрасились усы и борода дождем кровавым. Всяк догадается, что дело на
шутку не походило. Как Иосиф ни храбро воинствовал, однако должен был уступить силе.
Витязи всех веков подвержены были сей необходимости. Иосифа спутали и потащили в
мирскую избу, назнача быть великому совету на другой день; причем и меня приглашали на
оный, яко почетного жителя деревни.
   Ночь провел я в унынии, а Янька -- в горести. Со слезами просил он меня употребить
все способы к освобождению друга его, и я обещал, а притом с большим усердием, нежели
как бывало обещевал во время секретарства при князе Латроне.
Настал решительный день, и я отправился на мирскую сходку. Я немного покраснел,
вступая в собрание фалалеевских амфиктионов1, вспомня, какое лицо представлял во время
прежнего правления. Староста открыл заседание следующею речью:

   ____________________________
   1 Амфиктионами назывались члены верховного судилища в древней Греции.

   -- Известно вам, православные миряне, что жиды издревле великие враги
христианскому племени. Они, мерзкие, замучили Христа и многих угодников. За то
порядком наказал их господь бог. А когда же и он не пощадил сих уродов, то и нам,
грешным, щадить их не подобает. Всем вам известно, что сей изверг обольстил
православную шинкарку Устинью. Что вы на это скажете, что и мы должны сотворить
с ним?
   1-й   д е с я т с к и й.   По моему глупому разуму так следует лишить возможность
творить впредь подобные нахальства.
   2-й   д е с я т с к и й. Правду сказал, что разум   твой   не умен. Как мы на то пустимся,
на что высокоименитый исправник земского суда с заседателями не решится! что скажут
другие?
3-й   д е с я т с к и й. Я думаю, что, не доводя дела вдаль, обобрать его до нитки и
голого метлами выгнать из деревни!
   1-й   д е с я т с к и й. Это мнение ни к черту не годится. Земский суд предоставил
одному себе право обирать до нитки преступников и за сие более взбесится, чем за отнятие
возможности грешить.
   С т а р о с т а. Да коего ж беса мы с ним делать будем?
3-й   д е с я т с к и й. Ну, когда уж так пусть, собака, окрестится и мы за него выдадим
шинкарку. Тут все бесы в воду, а он нас хорошенько за то попотчует да даст на кушаки, а
бабам на повойники.
   С т а р о с т а.  Вы что скажете, князь?
Я. Он теперь слышал все суждения, так пусть объявит, что он сам думает?
   С т а р о с т а. Дельно! Говори, некресть!
И о с и ф.  Я могу донести, что нимало не виноват; и первое потому, что не я
шинкарку, а она, -- клянусь   десятисловием, -- она  меня обольстила.  Она   ничего   не
жалела, чтобы только   склонить   меня   к   своему    намерению;    ибо сама
признавалась, что при первом нашем взоре почувствовала страшное желание испытать
разность между обрезанным и необрезанным. Следовательно, если бы попался ей на глаза


   турок, персиянин, араб -- она так же бы сделала. Второе: если бы союз наш был противен
судьбе, то она властию своею могла бы воспретить сделаться шинкарке матерью от жида. А


   как вышло противное, то ясно доказывает, что тут было ее соизволение.
   С т а р о с т а.  О богомерзкий еретик!.
1-й   д е с я т с к и й. Проклятый жид!
В с е. Хула на господа бога!
   С т а р о с т а. Дело, однако, запутано, и надобно умеючи разбирать его!
   Тут он взглянул в окно и сказал:
   -- Солнце высоко! Пора выпить по чаре. Отложим наше дело до завтра. Ведь он,
окаянный, к той поре авось не околеет! К кому бы нам теперь?
   Он посмотрел так замечательно на меня, что я сейчас понял и вскричал весело:
   -- Ко мне, господа, прошу покорно ко мне всех, всех. В силу сего, оставивши узника
в избенке под стражею двух мужиков с длинными дубинами, и все рынулись ко мне. Я
приложил старание угостить судей сих, сколько возможно чливее, а они были неспорливы и
к полудню так угостились, что насилу могли доползти к избам своим; и мы с Янькою
остались одни.
   -- Вот суд фалалеевский, -- сказал я вздохнувши. -- Но не все ли суды таковы! Не
всегда ли вкрадывается туда или злость, или корыстолюбие, или фанатизм. Если судья
подвержен которому-нибудь из сих состояний души, то и подсудимый таким образом
осужден будет. Злой заставит его испытать все мучения, корыстолюбивый оберет до нитки;
фанатик, смотря по образу мыслей преступника, или облегчит участь его, или же отягчит
несравненно более!


Глава IV. ЗЛОБА НЕ ДРЕМЛЕТ


   За излишнее поставляю рассказывать о намерениях наших в течение целого дня; но
объявлю, что, лишь настали глубокие сумерки, мы с Янькою, крепко вооруженные флягами,
бутылками и пирогами, отправились к мирской избе. "Добрые люди, -- сказал Янька к двум
бородатым часовым, -- мы все сегодни подвеселились, а вы, чай, таете от жажды; ибо я
знаю, что жены ваши ничего не приносили к вам, кроме хлеба. Но, чтоб радость наша была
полная, мы не хотим и вас забыть. Дай-ка хоть теперь попразднуем!" Он разложил свои
гостинцы, и наши часовые приняли их в свои объятия, как мать принимает сына,
возвратившегося после долгого отсутствия с поля сражения. Они с таким сердечным жаром
лобызались с флягами, что к полуночи соврем ошалели. Тогда мы распрощались с ними, но
не успели отойти ста шагов, как они растянулись у дверей избы. Мы тихонько возвратились
и, видя, что они храпят мертвым сном, немедленно вынули у одного из них деревянный
ключ, торчавший за поясом, отперли двери и вывели оттуда удивленного Иосифа. Пришед
домой, освободили его от уз судейских; Янька поднял на спину его чемодан, в котором
предварительно собрано было лучшее имущество Иосифа и его наличные деньги; сунул в
руку узелок с съестным и, выпроводя за ворота, сказал: "Ступай с помощию бога Израилева,
куда он управит стопы твои! Помни, как опасны подобные связи, а особливо для жидов!
Сколько есть христиан, обольстивших жидовок и повергших в бездну любострастия, но сему
только лишь смеются. Но упаси тебя архангел божий затевать связи с христианками!"
Простившись, Иосиф бросился бегом из деревни, а мы пошли спать.
   Едва появилось солнце в избе нашей, как были мы пробуждены сильным стуком в
двери. На дворе раздавался смешанный крик и вопль. Мы уже знали, что это значит, и
заранее приготовились. Едва я отпер двери, как вскочил староста и спросил грозно:


   -- Где он, злодей? -- Кто такой?
   -- Как кто? Жид!


   -- А нам почему знать? ведь он под добрым
присмотром!
-- То-то  и  беда,  что уж нет!  На  что  ты,  князь,  поил вчера часовых?
   -- На то, что вчера угощал и всю компанию! Я хотел, чтоб все были довольны!
   -- Ан не так оказалось!
   Он вышел, и все бросились бежать. Однако где ни шарили, не могли выкопать
Иосифа. Уставши, собрались все на мирскую сходку, но меня уже не приглашали. Через несколько времени стороною узнал я, что два часовые, толико пренебрегшие должность свою и
бывшие поводом к побегу Иосифову, в силу мирского суда порядочно наказаны батожьем, в
пример другим. Это было нам крайне неприятно, и мы опасались мщения. Чтоб на первых
порах избежать скучных