жилого старичонка с
седенькою бородою и лысиною. Ростом был он не более двух аршин с вершком, тощ,
подслеповат, немножко горбат и курнос. Как можно было почесть его способным
влюбляться, а особливо в Лизу? Однако Куроумов почел его изрядным еще молодцом. "Как,
- вскричал он, - осмелился ты, поганый сын, открываться в любви такой особе, которую я
сам люблю, и еще называть меня безобразным скрягою?"
   Бедный Савкин помертвел, выпучил глазенки и дрожал, не зная, что отвечать хозяину;
ибо он совсем ничего не понимал. Такое положение его почел Куроумов за признание в
грехе, рассвирепел, поднял пудовую десницу свою, занес ее на Савкина, крепко замахнулся;
но маленький кащей отскочил, и толстый откупщик растянулся на земле.
   Савкин поражен был новым ужасом и хотел бежать, но приказчики и лакеи, почитая
поначалу, что он сделал уголовное преступление, поймав, подвели к Куроумову, который
меж тем, вставая с помощию трех человек, говорил: "Господи помилуй! Злодей уморит меня!
Вижу теперь ясно его преступление! Вытолкайте сего бесчинника в шею со двора, заприте
вороты, а животишки его выкидайте через забор!"
   Богатых слушают скоро. Часть работников начала бедного Савкина щипать и толкать
в затылок, а другая бросилась за его пожитками и, не щадя ничего, начала швырять через
забор на улицу. Бедный Савкин не мог противиться; он шел, обращая глаза к небу, и
говорил: "Господь да воздаст тебе, о Куроуме, яже воздаеши рабу его Савкину!" - Через пять
минут все было окончено: хозяин приказал отвести мне покои прежнего управителя и
поверенного и, севши в карету, сказал: "Ну, Гаврило Симонов! Теперь еду я к Лизе и буду
там ужинать; ты между тем осмотри новое твое жилище и перевези какие имеешь пожитки
от прежнего хозяина!"
   Он съехал со двора. Мне показали будущие мои два покойчика, довольно порядочно
убранные. Распорядя все, я бросился в дом Доброславова, рассказал ему и Олимпию о своих
успехах и обоих привел в восхищение. "Не робей, друг мой, - говорил первый, - как скоро
окончание будет соответствовать началу, то ты награжден будешь с избытком". После сего
он с добрый час делал мне наставления, как поступать, и отпустил, наградя кошельком,
полным золота, чтоб одушевить мою бодрость, и велел на третий день, как скоро Куроумов
съедет со двора, поспешать к нему, дабы вместе отправиться во  собрание просветителей. Я
простился, и двое слуг потащили мое имение.
   На другой день вступил я в новую должность, которая, по словам самого Куроумова,
состояла в том, чтоб вести переписку с его красавицами, во-первых, с Лизою, а там Машею,
Грушею и проч; а после смотреть над приказчиками и поверять их счеты.
   Господин Куроумов вместе с тем, что был богатый откупщик питейных сборов, имел
большие заводы отечественных изделий, кои отправлял за море. Дом его снаружи походил
на дворец, а внутри был хуже сарая. Передняя в сем доме была обширная комната,
увешанная кнутьями и пуками лоз; ибо Куроумов слыхал, что знатные отличаются, между
прочим, от других и тем, что жестоко наказывают людей своих за маловажные вины, а часто
и невинно, по одной прихоти, чтоб бедняки не забывали, что они имеют господина. "Мы
господские!" - крестьяне многих говорят с таким лицом и таким голосом, как будто бы
хотели выразить: мы осужденные в жизни сей на одно страдание! Господин Куроумов хотел
доказать, что он - помещик, хотя и недавний, и в доме его раздавались стоны. Зала дома того
была бога то расписанная комната с позолоченными карнизами; зато вместо люстры висел
мешок копченых окороков, а взамен жирандолей стояли бураки с икрою разных родов. Все
комнаты были убраны подобным сему образом. Где стояли кадки с салом, где кучами лежали
говяжьи сырые кожи; а в спальне, в которой блистала штофная кровать, стоял чан с дегтем,
который в плошках курился местах в десяти. Кто-то из иностранных врачей уверил
Куроумова, что он подвержен апоплексии и, верно, погибнет, если в спальне его не будет
деготь беспрестанно гореть в известной пропорции.
   Помня твердо последнее наставление Доброславова, я не намеревался из головы
моего хозяина выгонять овладевших им дурачеств, а только хотел переменить направление
их по своим видам. Я знал, что сделать его путным человеком дело невозможное, ибо он
избалован счастием, если сим именем можно назвать богатство и получаемые чрез него
выгоды. Первый день провел я в рассматривании всего дома и живущих в нем; потом,
рассудя, что скоро действовать значит действовать худо, положил не прежде приступить к
исполнению плана, как, вызнав хорошенько порядок жизни, образ мыслей,  страсти и - буде
есть - добродетели Куроумова; а между тем, чтоб время не пропадало, приложить все
старание склонить на соответствие прекрасную Ликорису. "Кажется, Феклуша, - говорил я, -
обязана содействовать. Я так великодушно простил ее! Она меня обнадежила! Чего
сомневаться?"
   На другой день ввечеру, как скоро мой Куроумов съехал, чтоб представлять
Полярного Гуся, я бросился к Доброславову, сел с ним и Олимпием в карету, и поскакали.
Теперь уже глаз мне не завязывали. Дорогою я рассказал им свои замечания и намерения в
рассуждении Куроумова.


Глава XVI. ПРИНЦ  ГОЛЬКОНДСКИЙ


   Когда вступили мы в залу в своих величественных нарядах, то нашли уже несколько
человек из собратий, в числе которых заметил я Полярного Гуся и маленького Скорпиона,
который, увидя меня,  подскочил, как приметно было, с удовольствием, взял меня за руку и
сказал с дружескою укоризною: "Что же, любезный Козерог, не сдержал ты своего слова? Я
всякий раз смотрел во все глаза, не увижу ли кого делающего масонские знаки, но, не видя
никого, сам принимался, чесал затылок нещадно, но по-пустому.
   - Этому есть важная причина, дорогой Скорпион, - отвечал я. - На сих днях назначен я
к миссии при дворе сильного владельца, однакож сие обстоятельство не помешает мне
каждую субботу присутствовать в собрании просветителей мира. Как скоро кончу с успехом
важную мою миссию, тогда непременно посещу тебя и постараюсь приобрести дружбу.
   - Я совсем тебя не понимаю, - сказал Скорпион.
   - Что делать! - отвечал я с важностию. - Значит, ты еще не просветился и взор твой не
может подобно моему расторгать завесу вечности и созерцать духов!
   Скорпион с благоговением отступил; возвещено о прибытии
Высокопросвещеннейшего, все уселись на своих местах, и когда вошел он в залу, то братия,
вставши, запели песнь:

   Блеснул, блеснул троякий свет!
Прогнал лучами мрачность ночи!
К святилищу преграды нет:
Питайтесь истиною, очи!

   При свете тройственных лучей
Познайте чин природы всей!

   Во время сего пения Высокопросвещеннейший в предшествии семи горящих
светильников, сопровождаемый кадильницами благовонными, шествовал к своему
седалищу. Прибыв к оному, воздел к небу руки и про себя молился. Потом начал говорить,
сперва тихо, а после громко и с жаром: "О ты, великая единица, совокупившаяся с
соцарствующею тебе двоицею и вращающая всеми числами до девяти! Непонятна ты для
мира подлунного, невидима, непостижима! Но взоры мудрых друзей твоих проницают в
состав твой. Недра твои, подобные океану огненному, наполненному выспренних плодов от
древа жизни, для них отверзты! Они проницают непроницаемое и видят, как ты
громоносною рукою, взяв в персты циркуль измерения и утвердив один конец на персях
своих, вращаешь, очертываешь". Тут я, приметя, что при всем внимании опять ничего не
могу понять, перестал и слушать; а единственно занял воображение Ликорисою и ее
прелестями. Сколько Высокопросвещеннейший ни кричал, сколько ни горячился, я глядел на
него покойно, думая: "Ах! скоро ли настанет минута удовольствия, гораздо большего, чем
созерцать удовольствия в недрах вечности!"
   Речь кончилась; я с нетерпением ожидал минуты, когда вступим в эдем, обещанный в
предыдущей песне; но назло моему нетерпению просвещенные братия опять затянули
унывно:

   Отыди прочь, жестокосердый,
Пред кем напрасно слезы льют;
Беги, скупый, немилосердый,
Здесь ближним помощь подают!

   По окончании пения, походившего более на плачевный вой голодных волков, все
встали, и я увидел, что мой Полярный Гусь притащился к столику, на котором лежала
разгнутая книга живота, и что-то вписал в нее. Тут по порядку следовали Телец, Овен, Лев и
многие из отличнейших животных. Что касается до меня и смиренного Скорпиона, то мы
стояли поодаль и смотрели на толпящихся. Когда во шли в чертог духовной радости (так
братия называли комнату с бархатными обоями) и уселись за стол, я спросил Скорпиона:
"Для чего просвещенные братия теснились к книге и что в ней вписывали?"
   - Как? - спросил он с удивлением, - где ж был ты, когда великий настоятель говорил
прекраснейшую речь в свете?
- Признаюсь, - сказал я, - что был недалеко, однакож и не в той мрачной зале. Мысли
мои блуждали в месте гораздо приятнейшем, и я очень одолжен был бы, если б ты открыл
мне причину!
   Скорпион согласился и во время ужина рассказывал следующее:
Высокопросвещеннейший, открыв очень ясно гармонию духов и симпатию душ,
посредством чего они, быв заключены в телах, могут видеть одна другую и разговаривать,
хотя бы одна была в Москве, другая - в Филадельфии, одна - в аде, другая - в раю, доказал,
что помощию сей гармонии усмотрел он одно несчастное семейство, состоящее из отца,
мудрейшего старца; жены его, добродетельнейшей женщины; двух сыновей, храбрых, как
Марс, величественных, как Аполлон; и двух дочерей, прелестных, как Венера, и
целомудренных, как Диана.
   Отец с семейством жили сперва в Москве доходами с обширного имения; но когда
родилась у всех сильная охота странствовать, то и они отправились в С.-Петербург, сели там
на корабль и пустились в океан. Долго плавание их было благополучно; наконец, поднялась
ужасная буря. Четыре месяца носило корабль по волнам, угрожая разрушением, что и
последовало у неизвестных берегов. Старик  схватился за корабельную доску, старуха за
него, за нее сын, за того другой, а там следовали и дочери. Тринадцать дней их носило по
пенящимся волнам, пока выкинуло на берег. Они, без сомнения, погибли бы в волнах, если б
не составили цепи, из чего заключить должно, что они масоны. Там наскочило на них
несколько сот диких людоедов; которые, связав им руки и ноги, отвели в плен, туда, где со
   страшных скал низвергается с ревом Миссисиппа1. Участь семейства самая жалкая.
Людоеды так скупы, что без денег не дают ничего, а потому честные пленники едят траву и
коренья подобно Навуходоносору. Но государь сей был великий гордец и грешник, так его и
следовало наказать; но за что терпят добродетельные?

   __________________________
   1 Одна   из   величайших   рек  в   Северной   Америке,   славящаяся своим водопадом.

   Скорпион рассказывал повесть таким унывным голосом, что я засмеялся громко.
Высокопросвещенные, споря с жаром о наслаждениях, какие приличнее душе по исходе из
тела, того не заметили.
   - Чему же ты смеешься, брат? - спросил Скорпион.
- Чудесности твоего повествования, - отвечал я, - Прочти все путешествия около,
вдоль и поперек света, нигде подобного не сыщешь! И почему все это известно
Высокопросвещеннейшему?
   - Посредством гармонии душ, - отвечал он. - Прошлая ночь была звездная. Чтоб
узнать судьбу мира, Великий Настоятель глядел на небесного Дракона. Нечаянно глаза его
обратились к западу; он увидел старца у истока Миссисиппа, вступил с ним в разговор и все
узнал.
   - Но каким образом?
   - Как? ты сомневаешься? Или тот, кто проницает будущее, смотрит в пучину небес и
постигает вечные тайны, или тот не увидит чрез океан, горы и леса? Так, любезный Козерог,
это было! Его Высокопросвещенство, вступя в разговор с пленными, узнал, что лихие дикие
не хотят отпустить их без пяти тысяч рублей выкупу. А как на проезд понадобится столько
же, то благочестивый муж и предложил  собранию, не согласятся ли просвещенные братия
внести сумму сию? Он говорил так пленительно, что братия Телец, Полярный Гусь и
Западный Рак тотчас подписались на пятнадцать тысяч рублей, которые деньги завтра же
доставлены будут Высокопросвещенному, а он по внушению симпатии перешлет куда
следует.
   Я не мог воздержаться, чтоб не засмеяться снова, слушая сии нелепости. Когда стол
кончился и, по обыкновению, явились красавицы и начались танцы, я заметил, что моя
Феклуша кидала на меня п асмурные взоры; но зато Ликориса превосходила сама себя. Ее
легкость, любезность, пламень в каждой черте делали ее богинею. От меня не утаилось, что
она украдкою бросала на меня взоры. Я был в восхищении, и когда
Высокопросвещеннейший спросил под конец, кого избирают царицею ночи, я первый
вскричал: "Ликорису!" - "Ликорису!" - раздалось со всех сторон, и она воссела на троне.
Когда приб лижился я к урне и вынул с крайним волнением жребий, смотрю и со стоном
произношу имя: "Филомела". Итак, я лишаюсь случая видеться с Феклушею, а с тем вместе и
с Ликорисою. Лавиния моя вскоре досталась Скорпиону, и надежда моя возобновилась. Я
подхожу к нему и говорю ласково: "Любезный брат! Подруга моя прекрасна, как майский
день, свежа, как юная роза! Не хочешь ли, я уступлю ее тебе, а ты отдай мне Лавинию!" - "С
охотою", - отвечал он. Мы разменялись; сели на диванах и скоро очутились в уединенных
опочивальнях.
   - Что, любезная моя княгиня? - говорил я, нетерпеливо отвязывая маску, - каковы твои
успехи?
   - Я не знаю, что и сказать тебе, друг мой; вышло то, чего я и не ожидала. Ликориса
или полупомешанная, или великая плутовка! Когда я открыла о страсти твоей к ее
прелестям, она улыбнулась, покачала головою, залилась слезами и спросила: "Какого он
состояния?" - "Об этом я ничего не могу решительно сказать, - отвечала я, - только слышала,
что он знаменитый человек!" - "И богат?" - Опять не знаю, однако надеюсь!" Тут по секрету
она открыла мне, что происходит из владетельного дому князей Тибетских; что в молодости
лишилась родителей; что какой-то злодей отнял все ее владение, чрезмерно большое; и что
она дала клятву не отдаваться в любовь никому, кроме разве такого же князя, который
помощию оружия или золота возвратит похищенное имение. Теперь суди, как знаешь!
- Что ж тут долго думать, - вскричал я, - когда она такая знатная княжна и не
совестится быть жрицею в сем храме, то что мешает мне самому быть светлейшим князем
или владетельным принцем? Лавиния одобрила мысль мою смехом, и мы услышали легкую
походку. Дыхание мое остановилось, сердце затрепетало, кровь запылала. Двери тихо
отворяются, входит Ликориса и с нею сонм прелестeй. Белое спальное платье обвивалось
около лилейного стана ее. Щеки ее горели румянцем стыдливости; она потупила взор и
молчала. Кротко волновалась грудь милой красавицы.
   Мгновенно упал я на колени и возгласил самым театральным голосом:
   - Прелестная, обожаемая княжна! Прими признание в пламенной любви
владетельного принца, который во прахе у ног твоих умоляет о соответствии! Я буду
счастливейший из всех обладателей народов, когда ты удостоишь меня благосклонным
взором!
   Проговоря такую красивую речь, я схватил с жаром ее руку, покрывал пламенными
поцелуями и беспрестанно твердил:
   - Прости, дражайшая княжна, дерзость, что осмелился возвести на тебя взор любви
моей. О! как обрадуется престарелый родитель мой и многочисленные мои подданные, когда
узнают, что я возвожу на трон такую богиню!
- Встаньте, принц, - сказала она нежным, сладости исполненным голосом. - Вам
приличнее быть у груди моей, чем у ног. Такой достойный мужчина может ожидать
соответствия и от самой принцессы. Я кинулся в ее объятия и прижал к сердцу.
   Когда сели мы на диване, я не видал уже Лавинии. Она, видно, предоставила мне
одному пещись о своем благополучии.
   - Скажите, княжна, чем вы несчастны? Подруга ваша рассказала мне, что злодеи
лишили вас владения, ограбили? О! наименуйте мне их только, и через несколько недель
огромное войско моего родителя явится защищать права ваши!
   - Ах! - сказала Ликориса с тяжким вздохом, - неужели буду я виною страшного
кровопролития! Я сего ужасаюсь, и желала бы, любезный принц, чтоб дело обошлось без
таких насильственных способов ! Тиран, выгнавший меня из владений, соглашается
уступить мне все за несколько тысяч рублей.
   - Это прекрасно! - вскричал я с величайшею важностию. - Завтра же отпишу к моему
отцу и вскоре получу золотые кучи, которые предоставлю вашему распоряжению,
   - А  где  владения вашего  родителя? - спросила    она,
Я немного позамешался, но скоро оправился и отвечал:
   - Столица отца моего есть Гольконда в Индии. Там золота, алмазов целые горы! Там...
   - Да ведь Индия очень далеко, слыхала я.
   - То другая. Ведь их много! Индия, подвластная отцу моему, недалеко от Каспийского
моря, и письмо к нему обращается в три недели, а в хорошую погоду и того меньше.
   Однако, хотя княжна время от времени становилась нежнее, а я лгал час от часу
бесстыднее, но кончилось тем, что звук утреннего колокола застал нас в некоторой
размолвке. Княжна Тибетская  хотела уверения в любви моей, то есть требовала золота; а где
его взять? Я не алхимист! Сколько я ни умолял непреклонную, она клялась, что не прежде
сделает меня счастливым ее обладателем, пока  получит ответное письмо от отца моего с
приложением червонцев. Она вырвалась из моих объятий.
   Надевая маску, я вздыхал. Жестокая! Думал ли я, что ничтожный металл подействует
над сердцем твоим более, чем знаменитое титло принца Голькондского?


Глава XVII. УСПЕХИ В ПРОСВЕЩЕНИИ


   Не получив успеха в любви, я хотел иметь его по крайней мере в поручениях
просветительного общества. На сей конец, представя в уме своем все наставления
Доброславова в надлежащем порядкe, однажды вошел я в комнату Куроумова и говорил:
   - Милостивый государь! Не удивляйтесь, если я буду говорить вам истину. Вы любите
Лизу, сестру мою; она вас обожает; а потому и брат ее не может не любить вас чистейшею
любовию и не стараться о пользах ваших. Недавно начитал я в иностранных газетах, что
один парижский откупщик, гораздо менее вас имеющий капитала и ума, удивил всех
сограждан тонкостию мыслей своих, великостию воображения и благородным
употреблением богатства. Дом его, который можно назвать дворцом, блестит золотом,
дорогими картинами, эстампами и всякого рода редкостями. Библиотека самая избранная.
Знатнейшие вельможи за счастие почитают у него отобедать, провести вечер за концертом и
вообще побеседовать. Не жалко ли, что вы, с таким умом и с таким просвещением, нимало
не печетесь сделать имя свое известным свету, чтобы и об вас печатали в газетах, переводили
на все иностранные языки и во всех столицах говорили о ваших неподражаемых
добродетелях, как-то: вкусе, гостеприимстве и милосердии к неимущей братии?
   Куроумов был восхищен моим витийством. Он прежде задумался, потом завел со
мною длинный разговор, каким бы образом достичь той великой цели, о которой я
проповедовал. Я уговорил его вытаскать прежде все бочки с салом, говяжьи кожи, деготь и
прочие мебели; а на себя брал обязанность приискать для него новые в лучшем вкусе мебели,
прекрасную библиотеку и картины известнейших мастеров. Куроумов на все с радостию
согласился, проклиная прежнего управителя Савкина, который столь был бессмыслен, что во
всю жизнь не читал ничего в газетах, кроме о торгах и подрядах, и нимало не знал толку в
картинах.
   В тот же день все было из дому вытаскано в сараи; и когда новый мудрец Куроумов
уехал на вечер к Лизе, чтобы обрадовать ее дорогим ожерельем и вестию о прозорливости и
усердии брата ее, я бpосился к Доброславову, рассказал все и привел его в восторг. Он
придал мне в помощь Олимпия, и мы в час набрали на толкучем рынке великое множество
разных мебелей, книг и древних картин, что все едва на десяти возах мог притащить в дом
своего хозяина. Нельзя вообразить его восхищения при первом взоре на сии драгоценные
оттенки вкуса и великой мудрости. Равным образом и я был поражен, взглянув на него и не
видя ни усов, ни бороды, и остриженного в последнем вкусе.
   - О небо! - вскричал