венников, а все с тем намерением, чтобы
соблазнить какого-нибудь богат ого купца отдать за меня дочь свою. Это - единственное
средство поправить худые обстоятельства промотавшегося дворянина.
   Между многими домами я очень часто вхож был к господину Перевертову, старому
богатому откупщику. Он был большого роста, имел голову с котел, был сед, но вместе
миллионщик, и потому принимаем был везде с отличною почестью. Он имел одну только
дочь, устарелую невесту, и на нее-то обратил я все мое внимание, а отцу оказывал
всевозможные услуги.
   Старый Перевертов хотя был очень скуп для других, но для своих увеселений не
щадил ничего. Обычай его был странный. Конечно, оттого, что родился в низком состоянии,
он под старость не кинул подлых обычаев. Он имел на содержании купецкую дочь,
крестьянку и горничную девку, которые стоили ему недешево. Сего рода богини требуют от
богатых и старых любовников не менее расходов, как и знатные барыни.
   Однажды старый Перевертов позвал меня таинственно в свой кабинет. Я думал, что
он, увидав угождение мое к предурной его дочери, прельстился моим сиятельством и сам
мне станет предлагать к женитьбе, как он вывел меня из заблуждения следующим
объяснением: "Любезный князь! Ты, может быть, удивляешься моему вкусу, что я не ищу
любви у этих щеголеватых барынь и их манерных дочек? Так! терпеть не могу тощих и
бледных, вертлявых кукол, у которых в пятнадцать лет седеет воображение, утомленное
теорией наслаждения в любви. Мне нравятся одни простого состояния женщины, которые
богаты телом; а до духа мне и дела нет! Знай, любезный князь, у меня есть на примете
прекрасная крестьянка, хотя она слывет и княгинею. Около двухсот верст отсюда есть
деревня Фалалеевка, наполненная бедными князьями. Жена одного из таких князей, не более
двадцати лет от роду, румяна, здорова, полна. Я ничего не пожалел бы, только б ее достать в
деревенский сераль мой. Не возьмешь ли на себя, милый друг, привезть ее; ибо мне в такие
лета обольщать в глазах мужа трудно. Издержек я не пожалею; и дам тебе письмо к
тамошнему старосте, который много мне обязан и не пожалеет трудов.
Подумав несколько времени, я охотно согласился. "Теперь-то и угодить старому
сатиру", - думал я и чрез несколько дней выехал в сопровождении одного своего слуги,
запасшись золотыми колечками,  сережками, платками, тафтою разных цветов и прочими
приманками деревенских красавиц. Я уноровил так, что приехал в Фалалеевку в самую
полночь. Когда староста прочел записку, в которой, между прочим, сказано, что за
содействие в моем предприятии обещается ему сто рублей, то не знал, как лучше принять
меня. Мне хотелось быть никому не известным, а потому он отвел мне светелку, коляску
запер в сарай, а лошадей - в конюшню и, узнав на другой день, в чем состоит дело, вышел
молча; через полчаса вошел с молодою девушкою, которую я прежде почел было за княгиню
Чистякову, как он сказ ал: "Вот вам, сиятельнейший князь, княжна Макрида Угорелова,
которой Фекла Сидоровна, вас пленившая, хорошая приятельница". Я прослезился пред
Макрушею, объявляя, как я горю пламенем к прекрасной ее подруге. Не знаю, мои ли слезы,
или кольцо, надетое на ее палец, а платок на шею, вдруг ее убедили, и она поклялась, что я
скоро получу желаемое.
   И подлинно, на третий день после сего свидания княжна пришла ко мне с княгинею и
под каким-то предлогом нас оставили одних. Мне, хотя урожденному дворянину, Фекла
показалась пригожею, и мысль овладеть ею сделалась господствующею. Может быть, вы,
господин Чистяков, не знаете, как легко привлечь деревенскую красотку. Я вдруг поцеловал
ее руки и упал на колени, клянясь вечною любовию. Она, бедняжка, сего никогда не видала
от мужа своего, деревенского пентюха, и менее нежели через час, смеясь и плача, сделалась
моею. Ее неловкость мне полюбилась, и я решился, вручив старосте обещанные сто рублей,
провести с нею несколько времени в полном удовольствии, пока склоню ее бежать со мною,
ибо она тогда не решилась. Спустя дней пять она пришла ко мне с узлом и сказала: "Поедем!
Я теперь уверена, что в этом нет греха: муж мой растолковал, что другие делают и более". В
ту же минуту я ускакал и скоро прибыл в деревню, где господин Перевертов имел свою дачу,
которую назвал "Пафосом".
   Старик был в восхищении, но зато молодая крестьяночка сильно испугалась, узнав,
что я был временный любовник, а постоянный будет он. Несколько дней она не хотела
осчастливить его, но послe подарки влюбленного, мое красноречие, примеры купеческой
дочки и комнатной девушки решили ее сомнения, и Перевертов в одно утро вручил мне
дорогой бриллиантовый перстень, сказав, улыбаясь: "Вот вам за труды, князь!"
   Случай сей почел я благоприятным и, с великим жаром объявив страсть мою к его
дочери, просил родительского со изволения. Он выпучил глаза, в которых совсем я не
находил желаемого ответа. "Как? - вскричал он. - Вы так далеко смеете простирать свои
желания? Это крайне безрассудно! Разве не знаете, что дочь моя единственная наследница
обширного имения, собранного мною неусыпными трудами в течение каких-нибудь
пятидесяти лет? Многие богатые люди, имеющие высокие государственные чины, давно
ищут руки ее; но я не тороплюсь. Ей еще не исполнилось и тридцати, а невеста с миллионом
приданого найдет знатных и молодых женихов и в пятьдесят лет. Прошу, князь, со мною не
ссориться и сейчас оставить дом мой с тем, чтоб более не показываться". Он отвернулся и
ушел. Я велел заложить лошадей и уехал от неблагодарного, проклиная его со всеми
миллионами.
   В продолжение почти пяти лет вел я жизнь кочевую. Объездил множество городов и
сел; сносил счастие и несчастие и, прибыв в Москву, подружился с сим почтенным
приятелем, который так же, как и я, борется с судьбою. Он оставил скупейшего отца, попа
фатежского, и пошел искать счастия.
   Вдруг вспомнил я о Сильвестре, о попе Авксентии и фатежском правосудии и
смешался; но скоро, пришед в себя, спросил:
   - Что ж далее, почтенный приятель?
   - А вот, - продолжал он, - скоро услышите. - Прожив в Москве несколько времени, я
нечаянно увидел мою Феклушу на театре, и мгновенно страсть моя возобновилась не столько
к ней, сколько к бриллиантам, на ней блиставшим. Скоро узнал я, что она на содержании у
знатного польского боярина князя Латрона, который, будучи уже полустар, так ревнив, что и
представить невозможно. Он не отпускает своей пленницы никуда без себя, и в театр ездит
она в его карете, в сопровождении кучи слуг. Однако, несмотря на сии предосторожности, я
успел увидеться с нею после представления. Она узнала меня, приятно удивилась и со
слезами рассказала, что готова бы мне отдаться со всем своим имением, которое не
ничтожно, но не знает как, и боится старого богача, который очень могущ. "Нет, ничего,
прелестная моя Феклуша, - отвечал я, - посмотрю и, верно, найду способ похитить тебя из
когтей зверя". Однако, сколько мы ни думали с Сильвестром, моим другом, не находим
возможности двоим управиться. Одному надобно безотлучно сидеть на козлах, другому быть
у веревочной лестницы, ибо все двери на запорах; а третьему - в ее покое и подавать, что
полегче и выгоднее. Итак, милый друг, согласен ли ты быть членом в нашем союзе; а
ненагражденным не останешься! Имущество разделим на четыре равные части: одну
Феклуше, так, как невесте на приданое, а последние три - по себе, Я поскачу в Петербург, а
вы куда хотите, и делайте, что вам полюбится.
   - Как не соблазниться таким прелестным предложением! - вскричал я с радостию,
хотя у меня сердце обмирало, и мщение волновалось с каждою каплею крови. Мы дали друг
другу руки и, чтоб союз бы л крепче, выпили бутылки две вина и разошлись.
   Лежа в постели, я размышлял, как бы лучше отомстить обманщику и вероломной
женщине. Мне впала предорогая мысль, и я заснул приятно. Сновидения представляли
торжество мое.
   Поутру, когда товарищи мои принялись каждый за свое дело, - один готовить экипаж,
а другой веревочную лестницу, - я бросился в дом Латрона. Слуга сказал мне, что я не могу
его тот день видеть , ибо он занят важными делами.
   - Это не мешает, - говорил я, - поди и доложи. Дело, за коим пришел я, не есть
просьба, до меня касающаяся; я пришел для него самого. Если теперь меня пе выслушает, то
завтре об эту пору будет стpадать и ужасно раскаиваться.
Слуга, посмотрев с удивлением мне в глаза, вышел, а чрез несколько минут ввели
меня в кабинет вельможи.

   ГлаваХ
МЩЕНИЕ
   Я увидел в нем человека в летах, большого роста и дородного собою. Он сидел за
столом, бумагами укрытым, и развернутая книга пред ним лежала. Я поклонился и стоял
молча.
   - Что скажешь, друг мой? - спросил он.
Когда объяснился я, что имею надобность говорить с ним наедине и пo его
приказанию слуга вышел, тогда я подробно рассказал об умысле бездельника Светлозарова и
вероломной Феклуши. Его свeтлость запылал гневом и, вскочив, закричал:
   - О! я умею отметить за честь свою! Не ее ли, неблагодарную тварь, из праха поставил
я на блестящей дороге? Не я ли осыпал ее благодеяниями? О! сию минуту почувствует она
всю тяжесть моего мщeния! Она погибнет, как погибает насекомое под моими ногами.
   Он хотел было идти, но я осмелился остановить и сказал, низко поклонившись:
   - Простите, милостивейший государь, дерзость мою: я советую вам подождать. Вы
должны прежде увериться, что я не клеветник и не с намерением сплетаю сказки. А сверх
того, для вас не довольно наказать преступницу: надобно, чтоб и тот бездельник, который не
страшится сделать вам сие огорчение и возвесть недостойные глаза на предмет страсти
такого человека, понес не меньше тяжкое наказание. Итак, я советовал бы вам не только не
показывать недовольного вида, но еще сделаться благосклоннее обыкновенного; и вместо
того, чтоб запирать двери на замки, отвести ей покой с особливым ходом, чтоб мы не
подвергались опасностям лезть по лестницам.
   Князь подумал и посмотрел на меня выразительно.
   - Понимаю взор ваш, милостивейший государь, - вскричал я. - Вам кажется
сомнительно мое предложение? Но кто запретит вам поставить на тайной страже целые
десятки слуг, которые все будут видеть, будучи сами невидимы?
   Это его успокоило, и он обещал, что если слова мои справедливы и он уверится в
неверности особы им любимой, то не оставит наградить меня по достоинству.
   Я вышел из сего дома очень весел. Нимало жалости к Феклуше не осталось в моем
сердце. Пришед в трактир, я не нашел еще моих сообщников и ожидал их с приятным
равнодушием. Признаюсь, что мщение есть порок, но оно весьма сродно сердцу
человеческому. Как не скорбеть ему, когда предмет единственной любви его,
приверженности, - существо, для удовольствия которого не жалеешь трудов, здоровья, - так
постыдно изменяет и предается другому, который ничего подобного не сделал? Я начал
рассуждать но правилам логики и неоспоримо сам себе доказал, что я делаю прекрасно.
Негодных людей должно наказывать как для собственного их исправления, так и для
примера прочим.
   К обеду собрались в трактир мои товарищи, будучи весьма веселы от успеха в
начальных своих предприятиях; Сильвестр приготовил крепкую повозку, запряженную в три
лошади, а князь Светлозаpов хорошую лестницу. Чтоб быть отважнее, мы принялись за
бутылки и на досуге рассуждали, что каждый сделает с своею находкою, которую получит от
богатства Фионы.
   - Я намерен, - говорил Сильвестр, - блудную жизнь кинуть. Куплю маленькую
деревушку и буду заниматься хлебопашеством. Мне наскучило уже предаваться всегдашним
опасностям и жертвовать вольностию и, может быть, жизнию из пустяков!
   - А я совсем иначе сделать намерен, - сказал князь Светлозаров, - я, живучи в
Петербурге, постараюсь определиться, к месту, а Фиона выйдет на театр. Моя ловкость и
деятельность, а ее прелести и приманчивость, надеюсь, в скором времени выведут меня в
люди. Я знаю многих, которые, идучи сею дорогою, сделались людьми счастливыми!
   - И это не худо, - заметил Сильвестр, - но ты, господин Чистяков, что намерен делать
с своими деньгами?
Я отвечал, что о том довольно времени будет и тогда подумать, когда положу их в
свой карман. Под конец нашего обеда трактирный мальчик ввел к нам в комнату
молоденькую девочку, которая спросила: "Где я найду князя Виктора Аполлоновича?"
   - А что тебе надобно, голубушка? - спросил он. - Ты видишь его во мне.
   Девушка вместо ответа подала ему письмецо, которое как скоро прочел он, то
сделался как бешеный. Он прыгал, смеялся, глядел на всех блестящими глазами, а после сел
за стол, написал несколько слов и, отдавая девке ответ вместе с несколькими рублями
серебра, сказал:
   - Поди, душенька, и отнеси это прекрасной госпоже твоей; только будь скромна.
   Когда посланница вышла, мнимый князь, выпивая рюмку, вскричал:
   - Се жертва благодарности счастию, покровительствующему любви! За мной, друзья,
courage! 1

   _____________
   1 Смелее (франц.).

   - Не с ума ли ты сошел, приятель? - спросил Сильвестр. - Что за причина неумеренной
твоей радости?
   - На, прочти,- вскричал названый князь,- и подивись путям провидения!
Сильвестр читал:
   "Я не знаю, дражайший мой, я ли, ты ли, или оба родились счастливыми. Не
беспокойся более изыскиванием средств к моему побегу; не задумывайся об опасностях, они
миновались, и я сегодни же ещe успокоюсь в твоих объятиях! Вот что случилось: сегодни
поутру против своего обыкновения призывает меня к себе мой сиятельный и, посадив подле
себя, говорит ласково: "Любезная Фиона! чувствую, что до сих пор поступал с тобою
несправедливо и жестоко. Моя опытность в познании женщин делала меня недоверчивым к
твоему постоянству, и я употреблял насильственные меры сберечь твою добродетель. Но как
теперь вижу я, что ты - Феникс в женском поле, то сей же час переменяю свое поведение.
Прекрасные покои в нижнем этаже, к которым сделан совершенно особенный подъезд, будут
твоим жилищем. Ты можешь принимать посетителей и сама уходить к подругам, когда тебе
вздумается. У тебя будет свой экипаж, особая услуга, словом, все, что может жизнь молодой
женщины сделать приятною".
   Я, проливая слезы, бросилась к нему на шею и так искусно представляла лицо
благодарности, столько оказала нежных ласк, что он пришел в удивление и посмотрел на
меня диким взором. Я, не ожидая такого приема на мои нежности, немного изумилась; но он,
приняв прежний вид, сказал: "Хорошо, мой друг, благодарить будешь после, а теперь я
обременен делами. Ты будешь обедать в новых своих покоях".
   Так, милый друг; это пишу я из той комнаты, где ожидаю тебя в полночь.
Укладываться стану не прежде, как наступит ночь, ибо опасаюсь подать какое-либо
подозрение. Прости, ожидаю вожделенного часа с неописанным нетерпением".
   - Ну, что скажете, господа? Не счастливец ли я? - спросил князь избоченясь.
   - Конечно, конечно, - отвечали мы в один голос.
   - Право, - продолжал он, - если б я был побольше учен, то на сей случай написал бы
превосходную комедию. Да, господин Чистяков, помнится, ты поговаривал, что учился гдето, и довольно успешно! Одолжи-ка, брат, меня и напиши комедию; а предмет, право, того
стоит!
   - Изволь, я напишу славную трагикомедию и начну трудиться, как скоро кончим свое
дело!
   - Почему же трагикомедия? Надеюсь, тут ничего печального с нами не будет!
   - Ты позабыл разве о князе? Представь положение его завтрешнего дня! Шутка разве
лишиться обожаемой любовницы, стольких драгоценностей, и в одно время?
   - Правда, дорого бы заплатил, чтоб только увидеть, что он будет делать!
   - Ну, если не увидишь, то по крайней мере можешь услышать!
   - Авось!
   Они начали одни укладываться в повозку, ибо я объявил, что обстоятельства не
позволяют покудова оставить Москву.
   Желанное время настало. Сильвестр сел на козлы и выехал со двора, а мы с князем
пошли сзади пешком. Кибитка наша остановилась шагов за сто от дому князева, и мы,
подошед к воротам, нашли стоящую маленькую вестницу Феклушину, которая, взглянув на
нас, при помощи фонарика узнала, улыбнулась, отворила дверь, и мы вошли. Прошед около
десятка ступеней вверх, поворотили в коридор. Тут я сказал: "Брат, ступай же ты один, а я
останусь на страже; не ровен случай; как скоро что позамечу, то сейчас дам знать; а вы
убрать нужнейшее можете и вдвоем. Когда же все готово будет, скажи, и я  помогу нести".
Он был доволен моею догадкою и пошел.
   Спустя минут десять я подошел к прихожей Феклушиной, запер дверь и поднял
ужасный вопль: "Сюда, сюда! воры, разбойники! бьют, режут!" Я услышал звонкое: "Ах!"
Князь толкнулся в двери, но я крепко держал и продолжал кричать. В минуту набежало
человек двадцать слуг, вооруженных, а вскоре и сам князь с бешенством, пылавшим в
каждой черте лица его.
   Отворив двери, мы вошли. Преступники, подобные осужденным на казнь, стояли с
помертвелыми лицами. Феклуша, увидя меня, еще вскрикнула и упала в обморок.
   - Неверная, неблагодарная женщина! - сказал князь, дал знак, и вмиг их связали по
рукам и по ногам.
   Увы! я был свидетелем жестокой экзекуции. Феклушу раздели, оставя в одной
рубашке... Но зачем описывать жестокость наказания? Оно было соразмерно с ее поступком.
Я тронулся ее страданием и несколько раскаялся в своем мщении. Когда сие наказание
кончилось, по приказу князя ее подняли, босую в одной рубашке вытолкали на снег и
заперли ворота. Я окаменел, страдая об ее участи, но нечего было уже делать! "Вот награда
тебе, распутная женщина", - думал я, стараясь ожесточить сердце, но оно трепетало, и я
почти плакал.
   Дошла очередь и до его сиятельства. О! с ним неимоверно жестоко поступили. Все
тело его обратилось в одну рану. "Так наказываю я, - говорил Латрон, - тех злодеев, которые
дерзают оскорблять меня! Отведите сего преступника в погреб и велите домашнему моему
врачу посетить его".
   Когда слуги унесли Светлозарова, ибо он не только не мог идти, но едва дышал, то
князь, оборотясь ко мне, сказал: "Ты, друг мой, приходи завтра после обеда; я буду тогда
свободен и постараюсь наградить тебя за твою преданность!"
   Я поклонился низко и вышел. Легши в постель в моем трактире, я долго не мог
уснуть:  происшествия ночи волновали меня. "Какая разница между Латроном и
Ястребовым, - говорил я. - Один хохочет, узнав об измене жены своей, а другой неверность
любовницы омывает кровию. Тот за усердие выгнал меня с бесчестием из дому, а сей хочет
наградить. Вот как разно платят великие люди за услуги малых людей".
   Я проснулся около обедень и рассуждал, каким-то образом наградит меня его
сиятельство? Если деньгами или подарками, так у меня и того и другого довольно от щедрот
богобоязливой г-жи Бываловой. Всего бы лучше сделал он, если б принял в свою
канцелярию. Он так знатен, что скоро мог бы составить мое счастие. А почему знать, может
быть он это и сделает? Я довольно учен, обращался уже нет мало времени в больших домах
и стыда ему не сделаю. Стоит мне только намекнуть ему о том, то он, верно, согласится, и я,
год, другой послужа, попаду и в секретари его! А это не шутка!
   Ввечеру я отправился в путь. Дорогою    выступал так важно, так надуто, как человек,
из деревенских целовальников в короткое время попавший в откупщики.    Крайне жаль
было мне, что ни один знакомый не попался навстречу, которому имел бы случай сказать:
"Знаешь ли, к кому
я иду? К князю Латрону! Он именно сего вечера велел посетить себя!"
   Едва вступил я в вороты, как двое огромных слуг подхватили меня под руки и повели
вверх по лестнице. Я легко улыбнулся и думал: "Вот что значит угодить знатному боярину!
Думал ли я заслужить такую почесть, живучи в Фалалеевке? и в голову не приходило! То ли
дело в столице? Правда, Ястребов поступил со мною несправедливо; но ведь не все на свете
Ястребовы, и князь Латрон ясным тому доказательством". Когда ввели меня в таком параде в
кабинет его сиятельства, я увидел, что он бледен, пасмурен и, казалось, сам не свой.
Задумчивость его была так велика, что он не приметил нашего прихода, пока слуги не
сказали громко: "Вот он!" Тогда господин взглян