ной жизни моей есть довольно случаев, могущих быть
поводом к не худым комедиям и даже слезным, в коих некоторые немцы так много
отличились, но я, чувствуя какое-то отвращение писать что либо соблазнительное, оставил в
покое и Талию, как Мельпомену. Да, теперь до такой степени унизилась нравственность,
развратился вкус даже и в нашем отечестве, что никто из так называемых лучших людей не
будет смотреть в другой раз комедию, в которой мало похабных двоезначений,
соблазнительных положений и вообще всякой возможной низости. Если кто-либо подлинно
из жалости к соотчичам затеял написать настоящую комедию, которая исправляла бы нравы,
а не развращала, его освистали бы при первом представлении. Стоит внимательно раз
десяток посмотреть в театре вокруг себя, что делают молодые девушки, полу- и целые
невесты! Зардевшись от кипения крови, едва переводя от жару дух, с полуоткрытыми
губами, влажными от изнеможения глазами смотрят, как молодой военный или придворный
повеса объясняется в любви девушке, без сведения отца ее и матери, без всякого намерения
жениться на ней (ибо о сем вале-дешамбр прежде уже объявит любезной свой Лизетте),
после того увозит, -- возит, возит и, наконец, привозит на прежнее место. Дело дойдет до
аханья родителей, их плача и стона, проклятий и проч. Что делают тогда наши молодые
зрители и зрительницы? -- Тут они занимаются кушаньем апельсинов, питьем лимонаду,


   рассказами и толкованиями о прежних явлениях, их пленивших, и ждут нетерпеливо, пока
молодые безумцы ударят в ладоши и застучат ногами. Знак сей объясняет, что дело пошло
опять о разврате; красавицы перестают разговаривать -- и смотрят не переводя духа. -- Вот
истинное изображение теперешней комедии.
   А потому, кинув все сии бредни, вздумал я описать собственную жизнь свою. В ней
найдут немало комедий, трагедий и слезных драм. Я не виноват буду, если глупцы не сумеют
воспользоваться моим примером. Исступления мои, испугавшие Никандра и весь дом, были
следствия раскаяния, сожаления, неудовольствия и прочих страстей при рассматривании
хода моей жизни.
   Ударило двенадцать часов; гость    простился и вышел; а князь Гаврило, ложась
спать, говорил: -- Видно, сына что-нибудь важное задержало.


Глава III. БРАК НЕ СОСТОЯЛСЯ


   Поутру спросил князь у слуги: "Когда пришел домой Никандр?" Вместо ответа
подана ему записка, в которой князь прочитал следующие строки:
"В полночь уезжаю по препоручению г-на губернатора. Не хотел беспокоить вас
прощанием. Надеюсь скоро возвратиться".
   Князь несколько обеспокоился. "Почему же бы, -- говорил он сам себе, -- не
написать яснее, куда именно едет, зачем, надолго ли? Неужели и мой Никандр есть
обыкновенный сын?"
   Чай и завтрак показались князю невкусны. Он оделся наскоро и спешил объясниться с
губернатором. "Вам совершенно не для чего беспокоиться, -- сказал его превосходительство, выслушав сомнения князевы, -- сын ваш послан мною нарочно, чтобы дать ему
случай отличиться и возбудить внимание вышнего начальства. Куда и зачем послан сказать
до окончания дела не могу. Оно довольно важно и требует до времени скрытности".
   Хотя князь и не совсем доволен был губернаторским ответом, но делать было нечего,
и он решился часы уединения посвятить на описание своей жизни, оставив запираться попрежнему и навлекать подозрение домашних и соседей.


   Как в доме Причудина до времени ничего любопытного не происходит, то
перенесемся и мы в деревню господ Простаковых. Может быть, там что-либо увидим
примечательное.
   Наступил ноябрь месяц. Князь Светлозаров, подобно майскому ветру, носился по
дому Простакова. Катерина цвела, как алая полная роза. Улыбка покоилась на старческих
устах Ивана Ефремовича. Веселая Маремьяна Харитоновна бегала, суетилась, все
осматривала, приказывала, переприказывала, -- однако без гнева и брани. Одна Елизавета
была ко всему равнодушна. Пасмурное спокойствие лежало на глазах ее. Общая радость,
казалось, нимало ее не трогала. Она была сирота в объятиях отца и матери; была как бы
чужая, даже незнакомая в целом доме. Большую часть дня просиживала в своей спальне за
книжкою, за пяльцами и в подобных тому упражнениях.
   Наступил день бракосочетания. Все в доме поднялись очень рано. Везде раздался шум
и стук. Кто повелевал, кто исполнял -- все были не без дела. Свадебные билеты заранее
разосланы. Когда все собрались в залу, Иван Ефремович спросил Катерину: -- Что же ты не
одета по-надлежащему? Скоро восемь часов; до ближней церкви час езды. Поди сейчас; я
приказал карету закладывать.
-- Ах боже мой! -- вскричала Маремьяна с важностию. -- Что хочешь ты, друг мой,
делать? Неужели навсегда посрамить себя? Венчать дочь после обедни! Это прилично только
крестьянам и купцам, а благородная девица должна венчаться в полночь! Вспомни, как
выходила замуж комиссарша, советница и другие!
   Князь Светлозаров и Катерина были ее мнения; но ничто не могло убедить хозяина.
Он, подобно Зенону и Кратесу, стоял твердо в своем намерении. "Хочу, - говорил он, --
чтобы дочь моя, прежде нежели принесет обеты в постоянной любви и верности своему
мужу, принесла мольбы всевышнему, прося у него милосердого воззрения в будущем ее
состоянии. Катерина! иди одевайся, надобно поспевать к обедне".
   Должно было послушаться. Мать и дочка начали наряжаться, а князь. Виктор
приказал и свою карету закладывать.
Званые гости и гостьи съехались, и, после небольших споров касательно убора
невесты, все были готовы. Кареты подвезены, отец благословил образом обрученных, жених
подал руку невесте, -- двинулись, как на дворе раздался шум и топот скачущих. Все
бросились к окнам, считая кого-нибудь из гостей свадебных; но немало изумились, увидя
необыкновенную перемену в лице князя Виктора. Он за дрожал. Рука его выпустила руку
Катерины. Дыхание его сперлось. Если бы не поддержали его устрашенные зрители, он упал
бы на пол.
   Когда все суетились и не знали, что делать, двери гостиной быстро отворяются;
входит молодой человек в мундире, сопровождаемый другим, обремененным железами.
Шесть человек команды за ними следовали.
   "Никандр!"-- вскричала Елизавета, протянув к вошедшему молодому человеку руки
свои и не трогаясь с места. "Никандр!"--сказал Простаков, отступив назад; "Никандр!" --
молвила Маремьяна, закуся язык и спустя руки.
   Так! Это был сам Никандр. Он подошел к Простакову с учтивостию и сказал:
   -- Прошу извинить меня в том беспокойстве, какое причинил вам! Оно спасительно
для всего вашего дома.
   Тут приведенный узник выступил вперед и, подав руку князю Светлозарову,
окаменевшему на своем месте, сказал:
   -- Приятель! жизнь, нами проведенная, мне наскучила. Все открыто правительству,
которому судьба меня подвергла. Недостает только твоего подтверждения. Следуй за мною!
Никандр дал знак, и вмиг оковы загремели на руках князя Светлозарова. Стража окружила
обоих друзей и повлекла вниз по лестнице. Никандр сказал Простакову:


   -- Я исполняю предписание правительства. Дом ваш избавился злодея, которого
хотели вы сделать сыном и который разлучил вас с умным, добрым и истинно любившим
вас человеком, князем Чистяковым. Так! он обижен вами, но не питает ни гнева, ни мщения.
Чувства его выше сих движений. Не думайте, что я, как сын его и друг, говорю пристрастно.
Нет! во время пребывания моего в вашем доме, быв чужд во всей природе, я нашел уже в
нем благодетеля и мудреца. Оставляю дом ваш с приятною надеждою, что вы будете питать
к отцу моему такие чувства, какие питали прежде и каких он всегда достоин!
   Тут Никандр. раскланялся, вышел, сел в повозку и ускакал. Положение всего
семейства было неописанно. Катерина, как главное действующее лицо, была в страшном
расстройстве; Простаков, устремив глаза на дверь, в которую увели нареченного зятя и куда
скрылся Никандр, стоял неподвижно. Маремьяна, взглядывая то на мужа, то на дочь,
шептала:
   "Ах мати божия! что это сделано с князем Виктором? Как? Никандр сын князя
Гаврилы Симоновича?"
Елизавета была как каменная. Она не слыхала и половины слов Никандровых, так
поражено было все существо ее. Глаза ее блуждали, голова кружилась, колена подгибались;
наконец, слезы как град полились по лицу ее, они застонала, закрылась руками, удалилась в
спальню и упала ниц на постелю. Казалось, что на ту пору страх к отцу, стыдливость
противу матери, гостей и домашних -- все забыто Елизаветою, Один удаляющийся Никандр
занимал все мысли ее, все чувства.
   Иван Ефремович, как и должно мужчине, а притом мужу и отцу, первый пришел в
себя и, севши на софу, сказал:
-- Господи, твоя воля! с тех пор как в доме моем показались князья, сделался я
несчастен! Один князь выгоняет другого, один чернит другого. Прежде полиция ищет
Чистякова, как вора и разбойника, но не находит, теперь молодой Чистяков так же поступил
с Светлозаровым. Дело это на шутку не походит! Кто-нибудь из них да злодей. Надобно
узнать истину. Не допущу так позорно шутить надо мною -- человеком старым.
-- И природным дворянином, -- подхватила Маремьяна, получив употребление
чувств. -- О, если б так поступили в доме покойного моего батюшки, у которого были балы
и театры.
   -- Чтоб черти побрали все такие театры, -- вскричал муж вспыльчиво. -- А чем худа
комедия, теперь только у нас сыгранная? стоит представить стук алебард, звук цепей. Как бы
то ни было, я должен добраться истины, а иначе сойду с ума. Завтре же еду в Орел и там
увижу, -- что станем думать и что делать!
   Какая перемена в доме! Из гостей некоторые уехали, других уняли отобедать, чтобы
приготовленное даром не пропадало. Жалко было смотреть на Катерину, с каким печальным
лицом скидывала она брачные наряды. От стыда и грусти отказалась она от обеда, легла в
постель и плакала с досады. День прошел очень скучно, тем более что ожидали и готовились
провести его весело и приятно. Гости к ночи разъехались -- рассказывать домашним и
посторонним, какие чудеса происходили в доме Простаковых. На другой же день Иван
Ефремович пустился в дорогу доискиваться истины.
В крайнем смущении на пятые сутки путник наш въехал в орловские ворота. Тогда
рассуждал он, где остановиться; ехать в дом Причудина, как делывал он прежде, почитал
теперь неприличным; ибо он наверное полагать мог, что старик давно известен от Никандра
о подозрениях его на князя Гаврилу Симоновича. А притом и встретиться с Никандром было
для него чрезвычайно тягостно. Он остановился в трактире.
   Просидев в общей зале около часа, увидел он, что все бросились к окнам. Он тому же
последовал, выставил голову на улицу и вмиг бросился от окна с таким стремлением, как
будто бы в глаза ему кинулось чудовище. Чуть не сбил с ног трех таких же любопытных.
   И подлинно причина ужаса была достаточна! Едва, как сказал я прежде, выставил он в
окно голову, как увидел конвой с обнаженными тесаками, а в средине оного князя
Светлозарова с его товарищем, вместе скованных. Они походили на ночные привидения! Где
прежняя князева ловкость, его приятность, его веселость! Увы! открытый порок страшится
сам взглянуть на себя.
   Когда увели узников, любопытные оставили окна или бросились в двери, Иван
Ефремович сидел неподвижно на стуле. Воображению его беспрестанно представлялись
железа, и в ушах раздавался звук их. К обеду только, когда понабралось довольно народу, он
несколько пришел в себя. Разумеется, что в числе разных материй, обыкновенных при
трактирных столах, не, позабыто было и о колодниках. Более других отличился малорослый,
пузатый, нечесаный человек в штатском мундире. Он перебивал речь у всех и соединял три
важные искусства вместе. Он ел, пил и говорил беспрестанно. Правая рука его двигалась, как
маятник у часов, от тарелки ко рту, а левая стирала пот с багряного лица его. Когда обед
кончился, Иван Ефремович не без причины почел, что пузатый вития лучше других
удовольтствует его любопытство, почему, пригласив его напиться вместе кофию, просил
сказать, кто такие были давешние преступники и какая судьба их постигла?
   -- Понеже, -- отвечал пузан, -- благоугодно вашему высокоблагородию ведать
точную    правду, то я, нижайший, потщусь изложить ее  в кратком экстракте. Я состою    по
службе повытчиком в уездном суде, того ради все мне известно. -- Вышереченные
колодники суть:  один,  что  повыше, сын священника, а другой по справкам оказался
урожденный дворянин, как и ваше высокородие. Оба они, про- мотавшись,  пустились  в
законопреступные    чинения.  Они имели подложные виды и имена. То являлись купцами, то
дворянами, князьями, графами и прочее, смотря по надобности. Они были воры, разбойники,
зажигатели. Похищали у отцов дочерей, у мужей жен, а все для прибытку. Неда леко от
города, в дремучем лесу, открыто их логовище, где держали они человек двадцать
товарищей и великое количество девок,  ими похищенных.  Теперь повели их вертеп сей
обнаружить,  после  чего,  освободя  заключенных обманом, воров сих отправят делать
богомерзкие хитрости  за Байкалом.


   Всего чуднее и смешнее, что сии плуты, а особливо дворянской породы, как и ваше
благоутробие, пускались иногда в странные затеи. Если примечали, что какой-либо отец
семейства глупенек, а мать спесива, они являлись в великолепном образе и виде, предлагали
себя женихами, получали согласие, увозили жен в свой вертеп, делились ими и приданым, а
после запирали в подземные норы. Недавно один из них, дворянин-ат, пронюхав, что в
дальней деревне здешней губернии проживает богатый, но преглупый старичонка-- как
бишь имя его? Дураков? нет! Филин? нет!
   -- Все равно, -- вскричал Простаков, почесавшись в затылке.
   -- Да, да! -- продолжал пузан. -- Его звали Простофилин. Мошенник-ат и въехал в
дом его, вскружил головы жене, сущей обезьяне, и дочери, настоящей повесе, и вскоре
объявлен женихом. Но на беду его -- в доме-то Простофилина проживал какой-то


   один мелкотравчатый князь, который знал про плута и донес старому хрычу. Удалец наш,
видя, что хитросплетения его не удаются, однажды за деревнею поймал врага, да и в свой
вертеп. После нарядил товарищей своих гусарами, драгунами и черт знает чем, которые,
прискакав в дом Простофилина, начали везде шарить и искать того, который был у них же
под стражею. Они обнесли его вором и разбойником, каковы были поистине сами, и глупый
Простофилин всему поверил, возвратил слово свое честному жениху и только хотел уже
обвенчать дочь свою, как вдруг один из наших, малый бойкий, вот как бы и я, сын того
князька, что, помните, я докладывал вашей чести...
   -- Довольно! -- сказал Простаков, утирая пот. -- С меня будет! Вот вам за труды! --
Он подал серебряный рубль, и пузан, приняв оный с благоговейным поклоном, вышел,
согнувшись в дугу и промолвя:
   -- От щедрот вашего высокородия пойду повеселиться и с приятелями потешиться
над Простофилиным. Экой урод! Нет, меня бы так не провели! Куды!
   Иван Ефремович остался в самом горестном состоянии. Стыд, досада и раскаяние
волновали душу его. "Куда теперь обращусь я? -- говорил он с горестию, -- как взгляну на
дочь, которую по своей ветрености и необдуманности едва не погрузил в бездну погибели?
Что скажу жене, легковерной, тщеславной матери, когда сам я был участником в ее
глупостях? Я имел истинного друга, всею душою радеющего моим пользам, и


   лишился его по своему малодушию. Кто утешит меня! Кто   даст совет, когда целый дом
стенает?"
   Так жаловался Иван Ефремович на судьбу свою. Три дни провел он в трактире, не
могши решиться, повидаться ли с князем Гаврилою Симоновичем, или нет, ибо он заключал,
что по разорении разбойничьего вертепа он будет освобожден и непременно пристанет к
Причудину. Часто намерялся он идти, упасть в его объятия и сказать: "Прости! я был
обманут злодеем!" Он брал шляпу и трость, выходил на улицу и опять возвращался назад.
Стыд не допускал его исполнить намерение.
   Таким образом, под вечер четвертого дня надумался он ехать обратно в деревню. Сел
в кибитку и отправился. Дорога была благополучна, и с ним ничего не случилось необыкновенного до одного селения, на половине дороги до дому. Настала ночь суровая,
дождь и снег сыпались с неба, и так Иван Ефремович решился взять отдых и дать оный
людям и лошадям в избе крестьянской.


Глава IV. ОДНИ  УМИРАЮТ -- ДРУГИЕ  ПОСЯГАЮТ


   Когда г-н Простаков поотогрелся и смотрел задумчиво на дым, вьющийся из его
трубки, услышал он в сенях голос хозяина, довольно грубо звучащий: "Нет места,
голубушка! иди далее". -- "Сжалься! -- отвечал слабый, дребезжащий голос, -- я изнемогла
от стужи! Везде в деревне спят".
Известно, что Иван Ефремович имел доброе, жалостливое сердце. Он схватил со стола свечу,
бросился в сени и увидел женщину почти в таком же состоянии, в каком явился к нему
впервые князь Гаврило Симонович.
   -- Войди сюда, -- сказал он, и незнакомка, вошед в комнату, бросилась к ногам и
сказала задыхающимся голосом:
   -- Будьте великодушны, милостивый государь! Позвольте несчастной провести ночь
в уголке сей хижины. Хозяин не пускает меня, чтобы вас не обеспокоить.
   -- Какое беспокойство? -- вскричал он, поднимая ее. -- Сядь и отдохни!
   Незнакомка была женщина стройная. Бледное лицо ее не мешало заметить, что она
имела некогда прелести. Платье ее несмотря на беспорядок оного, было не крестьянское.
Осмотрев ее наружность, Иван Ефремович спросил;
-- Кто вы и чем может служить вам человек достаточный и довольно доброхотный?
как имя ваше и какое со стояние?
   -- Я несчастная, -- отвечала она, -- и это одно только имя заслуживаю. Нет у меня ни
звания, ни состояния. Может быть, вам известно, что в здешней губернии открыто общество
развратных людей, не имевших ни стыда, ни веры, ни совести. Я одна из злополучных жертв
обольщения, которых держали они в заточении. Правительство, разрушив безбожное
скопище, дало нам свободу; но что значит свобода, когда потеряно душевное спокойствие и
утрачено бытие гражданское?
   Иван Ефремович сильно тронулся словами несчастныя. Живо представилось ему, что
он едва не вверг сам дочери своей в такое бедствие, в какое погрузили незнакомую
молодость и неопытность. Сердце его размягчилось, и он вдруг решился дать ей убежище в
своем доме. -- Кажется, -- говорил он, -- вы имели порядочное воспитание. Бедствия и лета
вразумили вас, что кто устраняется от соблюдения правил, почитаемых обществом и верою,
тот устраняется от счастия и спешит в погибель. Я дам вам место в моем доме, где будете вы
заниматься по своему желанию. Я имею двух возрастных дочерей и надеюсь, что они найдут
в вас опытную и благонамеренную советницу и подругу. Разумеется, они не должны знать
источника вашего несчастия. Имя ваше?
   -- Харитина!
   -- Сего довольно!
   После такого разговора отведено Харитине место для ночлега, а поутру Иван
Ефремович отправился в дальнейший путь, наняв у крестьянина повозку для принятой
гостьи. Когда достигли они конца путешествия и муж представил гостью своему семейству,
то Елизавета, взглянув на нее с соучастием, сказала: "Вы несчастливы, -- я буду почитать
вас сестрою". Катерина, напротив, едва ее приметила, а Маремьяна, взглянув на мужа,
пожала плечами. Когда Харитине отвели покойчик и Простаков дал приказание дочерям
уделить ей несколько из своего белья и платья, Маремьяна, оставшись одна с мужем,
спросила:
   -- Что, друг мой, что видел и слышал?
   -- Своими глазами видел все и уверился в своей глупости. Князь Светлозаров есть
изверг, достойно наказанный. Оставим его. Пусть с сего часа в последний раз произнесено
ужасное имя сие!
   -- Но откуда, -- продолжала жена, -- выкапываешь    ты всякую сволочь? То
Никандр, то Харитина и бог  ведает! Одного избавились, так надобна другая!
   -- Она несчастна, -- говорил муж, -- и этого довольно, чтоб всякий спешил помогать
ей.
   Прошло около месяца после сих приключений, и семейство мало-помалу начало
забывать оные. Муж и жена были довольно веселы, а Катерина иногда шутила даже насчет
своего замужества, уверяя, что жених не оставил на сердце ее ни малого впечатления. К
Харитине все привыкли