дешь определен  ты.  Не  дивись:   он  это  обещал  мне  и,
верно,  сделает!
   -Я не тому удивляюсь, - вскричал я, - что вы хотите еще меня благодетельствовать; я
знаю ваше доброе сердце и привык видеть беспрестанные ваши одолжения! Меня поражает
то, что его превосходительство хочет удалить человека за то, что он устарел, служа ему!
   - Это в моде между знатными людьми, - отвечал Бибариус с важностию опытного
человека. - Всякий хочет теперь иметь секретаря - молодого человека, который был бы
ловок, умел ходить, сидеть, смотреть, как водится в свете, и был бы собою недурен, чтобы
гости и гостьи не улыбались, на него глядя. Это и благоразумно. Что толку в старике, как бы
он знающ ни был?
   Я поверил господину Бибариусу и спокойно ожидал отставки устарелого секретаря.
Вы спросите, неужели-таки все эти три года провел я так единообразно, без всякого
приключения, которое бы стоило того, чтоб о нем упомянуть? О! со мною случилось
немаловажное приключение, которое, сколько ни было само по себе приятно, однако после
погрузило меня в печаль и сетование.
   Однажды под вечер вошел ко мне Бибариус с веселым видом и выступая прямо, что
было редко, ибо он ходил обыкновенно повеся голову. Несколько раз гляделся в зеркало,
гладил себя по щекам и пpихорашивался. Я думал, не с ума ли сошел господин ученый, как
он подошел ко мне и спросил:
   - Каков я кажусь тебе, господин студент? не правда ли, что ты почитал меня дряхлым
и ледащим, ни к чему не годным старичишкой? А? Не так? Знай же, что очень ошибался!
Сказать ли правду? Я чрез несколько месяцев буду отцом: жена моя сегодни мне то
объявила!
   Тут обнял  меня дружески  и,  севши,  продолжал:
   - Я буду говорить с тобою откровенно. Около пяти лет, как я женился на дочери
пастора. Как она ни была ловка, приятна, занимательна, однако я заметил, что уже были у
нее родины. Хотя сие меня  и не очень трогало, однако я, не знаю почему, сделался ревнив, и
в продолжение пятилетней брачной жизни ни один мужчина не видал жены моей.
   - Ревность есть порок, - отвечал я, - и надобно от него остерегаться. Иногда муж,
слишком ревнуя к своей жене, сам бывает причиною, что она забывает правила
благопристойности и делается невeрною.
   - Быть может, и правда, - отвечал профессор, - но дело иное - преподавать уроки
нравственной философии, а иное - поступать по ним. Возьми всех великих людей нашего
отечества и увидишь, что и они не без слабостей; пишут так, а делают иначе. Итак, мудрено
ли, что профессор метафизики ревнив, а особливо имея на то основательные причины? Так,
молодой друг мой, я из всех возможных зол избрал меньшее, то есть, женясь, я запер жену,
как колодницу, и до сих пор никуда не выпускаю. Приятно мыслить мне, что в этом
отношении я - султан, хотя у меня одна, а не тысяча невольниц.
   - Дело доброе, - говорил я, - но зачем жену вести на счете невольницы?
   - Кто хочет быть совершенно покоен, - отвечал профессор, - тот, по моим мыслям,
должен так делать. Творения, женщинами называемые, суть нечто особенное! Что сегодни
их прельщает, то завтра будет предметом ненависти. Что любят поутру, то под вечер
сделается постылым. Из одной ветрености, любопытства, от безделья, или, как они сами
выражаются, вздумалось полюбить то, что прежде было в омерзении. На сем глубоком
познании основал я брачную жизнь свою; и благодарю провидение, что до сих пор не имел
причины раскаиваться. Нимфодора, жена моя, кроме меня и старой поварихи, никого не
видит; зато она целомудренна, честна, предана мужу и скоро его сделает отцом маленького
Аполлона или молодой Музы!
- Ваше добросердечие и откровенность, - сказал я, - требуют ответствия. Признаюсь
перед вами, что и я довольно счастлив в любви, скоро буду отцом и всем, однакоже, обязан
ревнивому мужу! - Как? каким образом? - вскричал Бибариус!
   - Извольте выслушать, - отвечал я, - и после судите. Около шести месяцев назад,
идучи по нашей улице и рассуждая о аргументах a priori и a posteriori1, противу соседских
ворот услышал я тихий голос: "Гаврило Симонович!"

   ________________
   1 Аргументы умозрительные и на основании опыта.

   Я остановился, увидел древнюю старуху и спросил, что ей надобно.
   - Хотите ли быть счастливым человеком, - говорила старуха, - и умеете ль хранить
тайну?
- Сколько тебе угодно, - отвечал я, предчувствуя, что это будет любовное
приключение. Проводница взяла меня за руку, привела на дворик, что подле нашей
квартиры, и ввела в покой. Там нашел я прекрасную женщину около двадцати пяти лет,
которая приняла меня учтиво.
   - Какова она приметами? - спросил Бибариус побледневши, - и не смежны ли покои те
с нашими?
   - Что с вами сделалось? - вскричал я. - Вы несколько переменились в лице!
- Это ничего, - отвечал профессор успокоясь, - у меня такая привычка; ревнивость к
жене переменилась во всеобщую. Я не могу спокойно слушать ни об одном любовном
приключении, не поставя себя на месте бедного мужа, отца или брата. Однако это ничего.
Пожалуй, продолжай, а я мешать не буду.
- Когда обыкновенные приветствия кончились, - говорил я, - красавица извинилась в
причинении мне труда звом своим. Я узнал, что она несчастна и требует моей помощи. "Я
слышала, - говорила она, - что вы человек искусный и знаете способ помочь злополучной.
Муж до такой степени ревнив, что я со дня брака до сих пор не вижу в глаза ни одного
мужчины; он утешается моими стонами, но не доставляет мне никакого удовольствия и
держит, взаперти, как узницу. Я не в состоянии более терпеть; хочу с ним развестись и в
этом требую вашего содействия".
   Прежде нежели мог я что-нибудь советовать, чувственность сказала мне: "Не упускай
удобного случая". Я послушался ее голоса и скоро был счастливым любовником. Едва
первые порывы страсти кончились, как услышали мы звук ключа, отпирающего дверь той
комнаты, где мы находились. "Боже мой, - сказала незнакомка, - это муж! Куда деваться?"
Тут схватила она меня, указала рукою, и я вмиг очутился под кроватью. Муж вошел, пыхтел,
шарил, жена тысячу раз спрашивала, что ему надобно, но он не отвечал ни слова. Когда
ушел, заперши по-прежнему дверь, я выполз из-под кровати и наградил пре лестную
половину его нежнейшими ласками. Она клялась мне безмерною любовию, а меня
принуждала обещать хранить тайну и никак не разведывать, кто она такая!
   Около полугода прошло в таких забавах. Муж очень часто заставал нас, но
присутствие духа моей любезной никогда ее не оставляло. Она прятала меня то в шкап с
черным бельем, то в угол за салопом, то где ни попалось, только бедный старик никак не мог
найти своего соперника. Третьего дня она удвоила мое благополучие, объявив, что носит в
утробе плод моей нежности. Итак, господин Бибариус, я сам скоро буду отцом, хотя и не
будут называть меня сим именем!
   Тут обнял я почтенного старика с сыновнею нежностию, но он казался каменным. Пот
лился со лба ручьем, колена его дрожали, он хотел что-то сказать, но только стоп выходил из
посиневших губ его. Не отвечая ни слова на мои приветствия, он вынул из комода ключ, взял
меня за руку и повел в кабинет, в котором я не был ни разу, ибо он никогда не призывал меня
туда. Я не нашел там ничего. Профессор отпер дверь в другую комнату, ввел меня, прошел
еще две и, указав на вставшую с крайним удивлением женщину, спросил: "Она?"
   Я чуть не лишился чувств, узнав мою незнакомку. Она была не в лучшем положении.
Гнев на мою открытность, стыд при  взоре на мужа сделали ее бесчувственною. Я ожидал
важных происшествий, гот овился выдержать свою ролю, как должно неробкому человеку,
которого судьба поставила на скользкую дорогу, но дело обошлось без моей храбрости.
Бибариус подошел к жене, ласково обнял ее и сказал:
   - Не бойся! все известно мне, и я прощаю. Один я виноват. С тех пор клянусь оставить
глупую ревность, ключ от дверей закинуть в колодец и плод любви твоей к сему другу
любить, как родное чадо.
   Я не ожидал такого оборота, а особливо от ученого; ибо класс сих людей нежность
обращения ставит в порок. Но Бибариус был, как видно, сверх учености и умен. Я обнял его
с горячностию сына и  обещал не посещать более его терема. Мы все помирились и ужинали
в первый раз все трое вместе.
   Скоро секретарь г-на Ястребова возвратился из Петербурга, исправя очень хорошо
свое дело, а потому скоро был отставлен, и Бибариус повел меня к боярину. Я трясся как в
лихорадке, вступая в палаты вельможи. Юлий Кесарь не в большем был затруднении,
переходя с войсками Рубикон, как я, переступая пороги. Г-н Ястребов был мужчина около
сорока пяти лет, высокого росту, крепкого сложения и самого спесивого вида. Он кивнул
головою к Бибариусу, окинул меня всего глазами и спросил: "Вы согласны на известном
положении остаться служить при мне?" - "За счастие почту угодить вашему
превосходительству, - отвечал я, низко изгибаясь. Он сделал мне несколько вопросов, на
которые отвечал я удовлетворительно, и ему понравился. В тот же день простился я с
благодетелем моим Бибариусом, который не мог удержаться от слез, расставаясь, и обещал
со всею нежностию любить дитя, имеющее произойти от его супруги. Но бедный человек!
Не прошло и месяца, как лишился скоропостижно жизни, и достойная супруга его, которую
бросился было я утешать, спустя неделю по смерти мужа вышла замуж за какого-то
француза, который отправлял стряпческие дела. Недоброхоты поговаривали, что жена
немалое участие имела в апоплексии мужа, но мало ли что наскажут злые люди. Мне, как и
должно, указали двери, и я кинул навсегда неверную.
   Около полугода уже служил я г-ну Ястребову, и, казалось, были друг другом
довольны. Я старался не только угодить ему или жене его, но самому последнему слуге в
доме. Мало-помалу входил я к нeму в доверенность и достиг того, что надменный вид
Ястребова делался снисходителен при моем появлении. Скоро привык я к своей должности,
писал и переписывал беспрестанно и приобрел доверенность г-на Ястребова до такой
степени, что сделался ого Меркурием в любовных делах, а с тем вместе получил офицерский
чин и общее почтение от всех, имевших в нем нужду. Да! и великие люди не без слабостей.
Все происходим от Адама!
   Однажды, позвав меня в свой кабинет, он сказал: "Я полюбил тебя, господин
Чистяков, и хочу сделать счастливым; только требую, чтоб ты был предан ко мне искренно и
берег мои тайны, как должно секретарю". Когда я уверил его в беспредельной моей
привязанности, он сказал: "Так, я богат и знатен, но не могу обойтись без посторонней
помощи. Госпожа Бывалова вздумала полюбить меня. Она - дама знатная, давно вдова, и
везде уважена по бесчисленным связям родственным. Это последнее обстоятельство
прилепило меня к ней всем существом, выключая сердца, ибо оно принадлежит прекрасной
Лизе, которую я обожаю и которую содержу на своем иждивении. Видишь, что две
противодействующие силы обладают мною, не говоря уже о жене, которая и до сих пор
влюблена в меня до дурачества и преследует каждый шаг мой. Итак, господин Чистяков, это
обстоятельство принуждает меня вверить тебе тайны мои. Года четыре назад жена моя,
усмотри, что я отлично вел одну из ее горничных девушек, так осердилась, что готовилась
подать разводную, и родственники насилу ее от того отклонили. Из сего ты можешь
заметить, что надобно тайну хранить как можно лучше. Хотя я жены и не люблю, однако,
имея возрастных дочерей, соблазна подавать не надобно. Вот тебе два письма: одно к Лизе с
извещением, что я буду у нее ужинать; а другое к госпоже Бываловой с извинением, что я до
такой степени занят, что никак но могу посетить ее прежде завтрашнего утра!"
   Едва я вышел из его комнаты, как одна из девушек позвала меня к госпоже. Я нашел
ее одну, лежащую на софе, опрысканную    духами,     натертую     белилами     и
румянами.
   Сделав мне предисловие, в коем объясняла надежду свою на мой ум и
проницательность, она открыла, что тому уже около осьми дней, как прельстилась молодым
драгунским офицером, который давно за нею волочится, и она, видя непорядки мужа,
решилась сделать счастливым нового искателя; а потому намерена дать ему о том знать
запискою, которую приготовила.
   - Ну, - примолвила она, - можешь ли ты хранить тайну? а счастлив будешь! Доставь
это письмецо к господину офицеру по надписи и ожидай надлежащей награды.
   Я не знал, что и делать. Столько вдруг поручений! Отказаться после сделанной
доверенности, значит раздражить. Итак, я, уверив ее превосходительство в совершеннейшей
преданности, вышел, имея три любовные письма!


Глава VII. НАГРАДА ЧИСТОСЕРДЕЧИЯ


   "Вот тут-то надобно показать, что недаром учился, - говорил я, оставшись наедине. -
Всем угодить невозможно, а особливо в одно время; итак, надобно подумать! Его
превосходительство на вечер  будет у Лизы, поутру у госпожи Бываловой. Итак, теперь же
побегу к сей знатной особе, а там и к прелестнице. Отказы надобно делать скоро. Хотя я
теперь в связи с знатными людьми, однако дурных привычек их перенимать не хочу и
волочить никого не стану".
   Утвердясь в сих похвальных мыслях, я пошел к превосходительной. Вошед в
переднюю с гордым видом, так, как секретарь и посланник знатного любовника, я был
остановлен слугою, который не пускал меня далее.
   - Ты, дружок, меня не знаешь, - вскричал я, - вот письмо от его превосходительства
Ястребова, и я секретарь его, а притом и офицер.
   - Хотя бы вы были он сам, то и тут нельзя. Ее превосходительство изволит теперь
молиться, и никто не смеет помешать; подождите, она скоро позвонит.
   "Молится, - думал я, садясь на скамейке, - вот забав
но! Она молится вечером за те грехи, которые будет делать ночью. Прекрасно! Это значит
располагаться в делах своих хозяйственно".
   Уже составил я прекрасную речь, которую готовился говорить к прекрасной госпоже
Бываловой, как она позвонила. Меня вводят, и я вижу женщину около сорока лет,
застегивающую щипцы у молитвeнника. Она умильно на меня взглянула, сняла очки и
спросила: "Ты от него?" - "Так, ваше превосходительство", - отвечал я, подав письмо. Она
взяла, вздохнула и начала читать; но приметно было, что чтeние не очень ей понравилось.
Кончив чтение, она наморщилась и после спросила: "Который вам год?" - "Двадцать
осьмой", - отвечал я. "Что получаете жалованья?" - "И сам покудова не знаю; что угодно
будет назначить его превосходительству".
   - Если он скупо будет награждать, то приходите ко мне, - говорила новая моя
покровительница, - я взяла на себя обязанность исправлять его недостатки.
   Поблагодаря ее превосходительство за то участие, которое она во мне принимала,
пошел с другим письмом к прелестной Лизе. Она жила в изрядных покоях, прибранных
очень чисто. Вошед в гостиную, я увидел Лизу, роскошно лежащую на атласной софе. Когда
прочла письмецо, то спросила: "Вы служите у господина Ястребова?" - "Так, - отвечал я, - у
него исправляю я должность секретаря". - "Старайтесь не потерять этого места; его
превосходительство бывает щедр и награждать любит. И прежний секретарь оставался бы,
но он, будучи стар и притом неловок, не мог нравиться его домашним. Госпожа Ястребова, -
продолжала Лиза, - не из числа древних пастушек, которые любили долго воздыхать попустому. Нет! она объявляет торжество своего победителя и сама ждет случая наградить его
в минуту слабости, как она обыкновенно выражается. Но как у нее вся жизнь состоит из
таких минут, то один насмешник сочинил изрядную эпиграмму, которая носилась по городу
целые два дни".
   - Почему вы так хорошо ее знаете? - спросил я. - Не думаю, чтоб вам случалось часто
видеться!
   - Напротив, - отвечала Лиза, - мы с нею хорошие приятельницы и часто сходимся в
театрах, клубах и маскерадах. Собственно из угождения к ней оставила я прекрасного
офицера и занялась ее мужем. Я наперед поздравляю вас, господин Чистяков, с занятием
настоящей должности и советую не упускать случая к выказанию своих достоинств.
   Когда я вышел, то не мог надивиться ветрености Лизиной. "Правда, - говорил я, -
письмо к драгуну довольно убедительный знак скромности госпожи Ястребовой, однако
Лиза делает худо, да и глупо, о том объявляя, а особливо посторонним".
   На другой день поутру, когда вошел я в кабинет Ястребова с бумагами, он показался
мне весел и доволен сам собою. "Вы Лизе очень понравились, господин Чистяков, и она
просила меня не оставлять вас в нуждах. Я обещал и сдержу слово; а на первый случай вот
жалованье за прошедшие полгода и за полгода вперед".
   Спрятав деньги в карман, я поклонился и, наполнясь благодарного усердия и
преданности к особе его превосходительства, сказал с жаром: "Милостивый государь! Я
почувствовал к вам искреннюю приверженность и старался доказать то во всякое время. Я
был бы истинно счастлив, если б ваше доброе имя не страдало. Я очень понимаю, что значит
честь, а особливо в высокой фамилии. Вы добродушны и смотрите вокруг себя спокойными
глазами; меж тем другие клевещут, осмеивают и во зло употребляют доверенность вашу.
Вот, милостивый государь, доказательство справедливости слов моих! Прочтите эту бумагу
и принимайте свои меры!"
   Тут подал я письмо жены его к драгунскому офицеру. Он прочел со вниманием,
поглядев на меня пристально, и так захохотал, что я боялся, чтобы он не лопнул. Он велел
позвать жену, и когда она я вилась, то он все продолжал хохотать. Я не понимал, что бы это
значило и как можно так веселиться, читая любовное письмо жены к офицеру. "Что с тобой,
друг мой, сделалось?" - спросила жена весело и также смеясь, не зная еще и причины мужней
радости.
   - Я удивляюсь, сударыня, - отвечал муж, - что ты, имея дочерей невест, сама так
неопытна! Можно ли было думать, чтоб этот фаля, этот питомец Бибариуса, способен был к
делам, требующим ловкости, тонкости и большой привычки. Ну, теперь ты сама себя
наказала за непростительную нерасторопность. Думала ль ты, что нежное письмо твое, над
которым, вероятно, столько времени ломала голову, вместо прекрасного молодого драгуна
будет читать твой муж? На! Пошли с кем-нибудь другим!
Изумление супруги было неописанное, равно как и мое. Она покрылась багровою
краскою и, приняв письмо, вышла, взглянув на меня крайне сердито. Я стоял, побледнев и
дрожа во всем теле!
   - Видишь, как ты глуп, господин студент! Что толку в твоих науках, когда они не
делают тебя умнее, а вместо покровительства навлекают гнев и гонение, Ты стоишь
большого наказания, но я извиняю; однако сам догадаешься, что после случившегося тебе в
доме моем нет места. С богом! Выйди в сию минуту и больше не показывайся на глаза.
Как увидел он, что я от крайнего изумления не трогаюсь с места, то дал знак двум
дюжим лакеям, которые схватили меня за ворот, вытащили из кабинета, там приемной, там
со двора за вороты и, толкнув в шею, оставили на улице.
   "Ну, вот тебе и награда за усердие и преданность! - говорил я, идучи по улице. -
Видно, люди совсем переменились или в книгах пишутся одни небылицы! Я и до сих пор
иногда вздыхаю тяжко, вспоминая о Феклуше, а господин Ястребов чуть не захохотался до
смерти, читая об очевидной неверности жены. Чего ж ожидать от детей? Что скажет такая
мать дочери, начинающей развращаться? Что подумает сын о всем поле, видя старую мать
свою на пути срама и поношения?" Тут с чувством прочел я стишок из Горация, где
стихотворец говорит:

   Damnosa quid non imminuit dies?
Aetas parentum, pejor avis, tulit
Nos nequiores mox daturos
Progeniem vitiosiorem1.

   ___________________________
   1 Чего не изменит губительное время? Отцы наши, быв хуже дедов, произвели нас худшими;
а мы в свою чреду произведем потомство порочнейшее.

   Я направил шаги к дому г-жи Бываловой.
   Привратник сказал, что она поехала к обедне, оттуда будет в гостях, там у вечерень,
после в театре, на ужине, - словом, меня уверил, что в тот день ее нельзя видеть. Итак, я
пошел слоняться; побывал в Кремле, посетил некоторые церкви, и когда настало полуденное
время, то я начал думать, в котором бы трактире отобедать. Подходя к одному, я остановлен
был наружностию знакомого, как казалось,