м бумага и реликвии Петра Арсеньевича
вдруг для  чего-нибудь и понадобятся. И эта фея  Т.,  посещавшая Московию  в
составе посольства  в 1673 году (кстати, а что происходило в Московии в 1673
году?), и ее собственноручные записки окажутся не бесполезными.
     В воскресный день Радлугин остановил во дворе Шеврикуку и сказал скорее
утвердительно, нежели вопрошающе:
     -- Вы ведь в нашем доме живете. Я нередко встречал вас...
     -- Ну вроде бы... -- без всякой охоты вести разговор ответил Шеврикука.
     -- И мне кажется, что вы в своем секторе активист.
     --  Говорить об  этом  не стоит, -- будто намекая  на нечто важное,  но
тайное, сказал Шеврикука.
     --  Я понял.  Я  так  и  думал про  вас.  Я не  ошибся! --  обрадовался
Радлугин. И  добавил уже доверительным шепотом: --  Вы,  конечно,  принимали
участие в Затмении?
     -- В каком затмении? -- спросил Шеврикука.
     -- В Солнечном.
     -- В каком именно солнечном?
     -- Ах да... --  сообразил нечто Радлугин. --  В недавнем.  В том, что в
Мексике было полным, а у нас частичным.
     -- Видите  ли...  --  начал  Шеврикука  многозначительно. --  Затмения,
солнечные, лунные, наводнения, землетрясения, солнцестояния... Мало ли в чем
приходилось участвовать...
     -- Понял, понял,  -- заторопился  Радлугин. -- Все. Молчу.  Конечно,  в
нашем доме жильцов не меньше, чем в районном городе, и вы, наверное, обо мне
не слышали... Я -- Радлугин.
     -- Отчего же, -- сказал Шеврикука. -- Слышал.
     --  Да?  Очень  рад.  Да...  Не  все одинаково  проявили себя во  время
Затмения, -- сказал Радлугин тоном государственного человека, -- не мне  вам
объяснять. Целесообразно выяснить степень участия каждого из жильцов дома...
     --  На  какой  предмет?  --  не  менее  государственно  поинтересовался
Шеврикука.
     -- Ну... -- замялся Радлугин. -- Чтобы иметь общую картину...
     -- Ну это конечно, -- одобрил Шеврикука.
     -- Вот-вот,  -- удовлетворенно кивнул Радлугин. -- Будем распространять
опросные листы. Не могли бы вы раздать их в вашем подъезде?
     -- Нет,  -- резко сказал  Шеврикука. --  Не найдется времени.  И не для
меня это занятие.
     --  Ага.  Понял.  Но, может,  хотя  бы один  лист  потребуется  вам для
ознакомления?
     -- Один, возможно, потребуется.
     Пока Радлугин  защелкивал  "дипломат",  Шеврикука  просмотрел  опросный
лист. Увидел  среди прочего: "Что вы  делали во время  Солнечного  Затмения?
Бодрствовали? Были на посту? Тыкали пальцем в небо? Предавались панике? Пили
от  недовольства  или  из  вредности?  Занимались  любовью?  Отсиживались  в
туалете?" И так далее.
     -- Хорошо, -- сказал Шеврикука. -- Изучим.
     --  Вы знаете...  --  Похоже,  Радлугин был  намерен  сделать серьезное
заявление, но не отважился.
     -- Говорите, говорите, -- разрешил Шеврикука.
     -- Мне кажется, в нашем подъезде завелся бомж. Он какой-то  странный. С
большой  головой. И будто  робот... наверху. Где кончается  шахта лифта. Там
вроде чердака.
     -- Вы туда поднимались?
     --  Нет, --  сказал  Радлугин,  и было  очевидно, что  он  ощущает себя
виноватым перед социальной справедливостью  и обязанностями  гражданина.  --
Мне  так  кажется. У меня  такое чувство. Я видел  его...  Этого,  с большой
головой... во дворе... Он нюхал жасмин... Он  нездешний... Может, мне стоило
сообщить в отделение? Или туда?..
     -- Вашу наблюдательность и чутье оценят, -- строго сказал Шеврикука. --
Но  не надо спешить.  Не надо. К тому же у вас, я полагаю, хватит хлопот и с
опросными листами. А теперь, извините, я обязан отправиться по делам.
     И  Шеврикука, не  оглядываясь,  энергично зашагал к улице Королева.  Он
понимал,  что  наблюдательный и чуткий гражданин смотрит ему  в спину, но не
вытерпел  и  секунд  через пять растворился  в воздухе,  наверняка  вызвав в
Радлугине  напряжение мыслей. И  пусть. И пусть  себе Радлугин беспокоится в
связи  с  объявившимся в подъезде бомжем  или, может, неопознанным объектом,
пусть даже докладывает  о  нем, куда  пожелает  или куда привык докладывать.
Беспокоиться  об  этом  не  следовало,  рассудил Шеврикука.  Наблюдения  или
открытия Радлугина ничего не меняли.
     Пэрст-Капсула  лежал  на  раскладушке  под  плащом  прежнего  обитателя
получердачья, дремал.
     -- Здоровье по-прежнему подорвано? -- спросил Шеврикука.
     -- Это вы? -- Пэрст-Капсула поднял голову и опустил  ноги с лежанки. --
У меня не здоровье.  У меня состояние. Энергетическое. И судьба. Их движение
теперь -- нормальное.
     -- Ты был замечен во дворе, признан нездешним и вызвал подозрения.
     -- Дважды выходил из дома, -- сказал Пэрст-Капсула. --  Озадачил одного
человека. Заметил. Более не выходил.
     -- Что  ты  делал  во  время Затмения? --  спросил Шеврикука и протянул
Отродью опросный лист.
     -- Я не  участвовал в солнечном затмении, --  печально  произнес Пэрст-
Капсула.
     -- Это огорчительно.
     -- Я участвовал в лунном затмении, -- сказал Пэрст-Капсула.
     -- На самом деле, что ли? -- удивился Шеврикука.
     -- На самом деле.
     -- За лунные затмения значки пока не дают...
     -- За них и спасибо не скажут, -- серьезно заявил Пэрст-Капсула.
     -- Ну ладно, -- сказал Шеврикука. -- Что ты собираешься делать дальше?
     -- Я хочу быть при вас.
     -- Это кем же? Управляющим, связным, денщиком?
     -- Меня легко обидеть, -- сказал Пэрст-Капсула, -- видно, я стою этого.
Но меня никто не посылал к вам. А таиться  от забывших  обо  мне  на Башне я
могу теперь и сам. Я вычеркнут.
     "И Петр Арсеньевич вычеркнут", -- подумал Шеврикука.
     --  А может,  ты желаешь находиться вблизи двух своих  вещиц? Не  проще
было бы заполучить их обратно? Отпала бы нужда укрывать и охранять их.
     -- Укрывать и охранять их обременительно?
     -- Терпимо, -- сказал Шеврикука.
     -- Пусть теперь они будут там, где они есть. Я хочу быть не вблизи них,
а при вас.
     -- Зачем?
     -- Не знаю. Но так нужно. Мне. И  я  могу пригодиться вам. Обузой вам я
не буду. И не создам для вас неловкие и опасные положения.
     -- Ночуй пока здесь, -- сказал Шеврикука.
     -- Спасибо!  -- растроганно  заявил Пэрст-Капсула.  Потом сказал: --  Я
видел кандидата наук Мельникова. Он из вашего подъезда?
     -- Есть такой, -- сказал Шеврикука. -- Ну и что?
     -- Отчасти я произведение его лаборатории. Отчасти...
     Пэрст-Капсула  вновь заверил Шеврикуку, что не станет обузой,  не будет
ему докучать, а являться на  глаза Шеврикуке обещал  лишь по его  велению  и
вызову. И  что он не  заскучает. И  что у  него  уже  есть остропривлекающее
занятие.
     А вот  Радлугин стал Шеврикуке  надоедать.  Он караулил его  во  дворе,
терял время, выныривал  из-за углов и деревьев и как бы случайно  оказывался
на пути  Шеврикуки.  И  непременно следовал  душевный разговор  с  намеками.
Шеврикука  не  сразу  мог  понять,  в  чем  дело,  но  понял.  Дотошный,  но
осторожно-осмотрительный Радлугин, конечно, наводил о нем справки, ничего не
узнал   и   оттого,   возможно,   вывел   о   Шеврикуке   суждение   излишне
романтизированное. Наверное,  в  таком суждении  у Радлугина  была сейчас  и
потребность.  Дворовые разговоры протекали  так,  будто Шеврикука был  лицом
значительным, снабженным какими-то таинственными полномочиями, и намекать-то
о которых не следовало по причинам  государственным либо даже планетарным, а
Радлугин был готов ему угодить или услужить. "Нет, надо от него отвязаться",
-- думал  Шеврикука.  И  не мог  отвязаться.  А  потребность  в Шеврикуке  у
Радлугина открылась такая.  Радлугин пребывал в растерянности,  не  зная, на
кого ему теперь выходить, куда нести сведения.  Старые  структуры  то  ли  и
впрямь были поломаны  и унижены, то ли на манер града Китежа  опустились  на
дно озера Светлояр и до поры до времени обрастали там водорослями. Брошенным
кутенком,   поскуливая,  бродил   Радлугин   в  одиночестве,  и   вдруг  ему
померещилось, что Шеврикука  -- от новых структур. После сомнений, оглядок и
изысканий  Радлугин  и  надумал к  нему прибиться.  Шеврикука  не  стал  его
разочаровывать. Впрочем, и не позволил  себе врать. Просто при  разговорах с
Радлугиным  полномочия над  ним  витали  и  покачивали  крыльями.  А уж дело
Радлугина было, пребывать в заблуждениях или нет. Тогда и посетила Шеврикуку
мысль  использовать  Пэрста-Капсулу как  "дупло".  Длительные  разговоры  во
дворе, дал понять Шеврикука, вряд ли хороши  для дела, а вот "дупло"... "Да-
да! -- согласился Радлугин. -- Дубровский,  Маша, как же, помню, проходили в
школе!" Радлугин  все же не удержался  и успел сделать устное донесение. Оно
касалось  останкинских слухов об Анаконде, заведшейся  в Ботаническом  саду.
Конечно, Оранжерея не была близка к  их  кварталу,  но проживающий и  в двух
километрах отсюда водяной змей мог вызвать в Землескребе смущение умов. Ведь
чем-то его кормили,  возможно,  тратили  на  него  контейнеры  или емкости с
гуманитарной помощью, и это при голодных обмороках в школах и детских садах.
Да, да, заверил Шеврикука, с Анакондой предстоит разобраться, но разбор этот
-- не  в компетенции жителей Землескреба, пусть  даже  и проявивших себя  во
время  Солнечного  Затмения  самым  геройским  образом.  Радлугин  собирался
высказать  свое  несогласие  с  мнением  Шеврикуки,  но  попытка   его  была
пресечена. Тут же Радлугин, о чем-то  догадавшись, пробормотал: "Ах, да", --
и более Оранжерею не  упоминал. Сообщил  напоследок,  не без  гордости,  что
списки участников  Солнечного  Затмения,  как  проявивших  себя,  так  и  не
проявивших,  им  уже   почти  составлены,  сторонники  же  лунных   затмений
выявляются. Шеврикука  хотел было спросить, чем же  плохи  сторонники лунных
затмений, но сообразил, что своей неосведомленностью о чем-либо он расстроил
бы Радлугина.  "Хорошо, -- сказал Шеврикука. --  Списки, пока лишь одних  не
проявивших  себя,  вы опустите в "дупло" в четверг в девятнадцать ноль три у
входа  в  кулинарию  ресторана  "Звездный".  Из  конспиративных  соображений
Радлугин быстро оглядел все вокруг и прошептал,  в мгновение осипнув: "А где
там дупло?" -- "Дуплом будет  тот самый нездешний бомж с крупной головой. Вы
мне о нем докладывали", -- сказал Шеврикука. "Ах так?!" -- удивился Радлугин
и долго стоял во дворе растерянный.
     Нездешний  бомж,  выслушав  в получердачье  Шеврикуку,  сказал: "Я  все
понял.  Я  согласен".  На  ногах  духа  или полуфабриката  Шеврикука  увидел
фетровые бурки с кожаными каблуками.
     -- Не жарко? -- спросил Шеврикука.
     -- Ноги мерзнут, -- засмущался Пэрст-Капсула.
     -- Радлугина ты теперь не  удручишь, -- заметил Шеврикука. -- А кого-то
можешь и озадачить.
     -- Разрешите  походить в  них хоть  один день, -- чуть  ли не взмолился
Пэрст-Капсула, будто Шеврикука желал лишить его последних в жизни утешений.
     -- Ходи хоть в корякских торбасах из оленьих шкур, -- сказал Шеврикука.
-- Мне-то что.
     Да пусть ходит в  жару в фетровых бурках,  подумал  Шеврикука,  кого  в
Москве удивишь прихотями манер и вкусов, если какой дурак  и задержит  духа,
то  вскоре и отпустит. И Шеврикука не  стал язвить,  напоминать о том, какие
личности  носили в сороковые годы белые бурки,  воротники и шапки из  серого
каракуля, наверное, Бордюков хранит в кладовке бурки,  тронутые, несмотря на
нафталинную оборону, молью, пусть и Пэрст-Капсула  теперь наслаждается... Но
отчего у него мерзнут ноги?
     -- Диана, -- подумал Шеврикука, -- олицетворяла луну. Кто позволял себе
затмевать Диану?
     -- Это вы к чему? -- насторожился Пэрст-Капсула.
     -- Это я так, -- сказал Шеврикука. -- Ни к чему.
     --  Уже без Дианы, в иные времена,  --  сказал Пэрст-Капсула,  --  луну
заслоняла Дикая Охота, Вилде Ягд. Когда она проносилась по небу,  внизу выли
собаки. И случались зимние бури.
     -- Дикая Охота? -- удивился Шеврикука. "Дикая Охота. Дикая Охота..." --
вспоминал  Шеврикука. --  Где-то  я  читал о  ней  недавно...  На  одном  из
листочков  Петра  Арсеньевича"  "Дикая Охота, сонм призраков  и  злых духов,
небесные гончие псы, зимние  бури, гибель людей на перекрестках дорог, свита
Одина-Вотана, тени  Ирода, Каина, Аттилы,  Бонапарта, Дрейка..." Но  при чем
тут  Дрейк?..  Так. А  не  принесется ли вскоре и к нам Дикая  Охота? Или ее
осуществители уже здесь?"
     -- От твоих полетов не выли внизу собаки? -- спросил Шеврикука.
     --  Нет, -- сказал  Пэрст-Капсула  серьезно.  -- Я  не летал. И к Дикой
Охоте никак не могу быть причастен. Я просто знаю.
     -- Вас просвещали в лабораториях?
     -- Это не суть важно, -- сказал Пэрст-Капсула.
     "Вот, значит, как, -- поднял бровь Шеврикука. -- Ну и разгуливай дальше
в своих бурках..."
     -- Для меня это и вовсе неважно, -- сказал Шеврикука.
     Надо было посетить Оранжерею.
     Посетил.
     Змей-анаконда  ему  понравился.  И  Шеврикука понял, что  стервец умеет
выживать.
     Но  прежде сообщу,  что фетровые  бурки Пэрст-Капсула носил  еще именно
один  день.  Стало  быть,  прошение  его  было  осмысленным  и  обеспеченным
свойствами натуры.  При новой  встрече  с  Пэрстом-Капсулой Шеврикука увидел
духа-полуфабриката  в  пятнистой  шкуре воздушного десантника. Тельняшка  на
духе,  пусть  и  чистая,  отчасти  Шеврикуку  опечалила.  И наглец  лимитчик
Продольный  надевал тельняшку.  Впрочем, нынче  в  Москве  в  средних  слоях
расцвела мода на камуфляж. А куртка и брюки достались Пэрсту-Капсуле истинно
камуфляжные. Но были и нарушения  формы. Пэрст-Капсула приобрел не сапоги, а
полусапожки, скорее щегольские, нежели необходимые  защитнику  Отечества или
коммерческого добра. И на  голове он утвердил не голубой берет, а ковбойскую
шляпу   от   какого-нибудь  неуравновешенного  Буффало  Джонса,   отчего   и
осведомленному  гражданину  было бы  трудно  определить его  происхождение и
социальный смысл.  "А  если потребуют  документ?"  --  хотел  было  спросить
Шеврикука.  Пэрст-Капсула тут же протянул ему  визитную  карточку. Бумага на
нее пошла ценная. "К. Пэрст, -- прочитал Шеврикука. -- Эксперт-полуфабрикат.
Необходим при катавасиях. Москва. Округ Останкино". "Достаточно?" -- спросил
Пэрст-Капсула.  "Достаточно,  --  сказал Шеврикука.  --  А  "К."  -- это как
понимать?"  -- "Капсула. Или я сделал не  то?" --  "Нет,  все нормально", --
успокоил эксперта Шеврикука.
     Змей же, действительно подтверждая народную молву, дремал в Оранжерее в
водоеме,  приятном  тем,  что  в  нем  в  условиях Средне-Русской  равнины и
континентального климата  цвели  индийские и  египетские  лотосы  и  райские
растения  виктория регия.  Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер  Грозный,  в
своих комплиментах  амазонскому змею почти не  допустил преувеличений. Морду
Анаконды Шеврикуке, правда,  не пришлось оценить, но метров шесть туловища и
хвост  он  рассмотрел. Чешуя  удава была  действительно блестящая,  гладкая,
сверху -- оливково-серая, вдоль спины змея тянулись два ряда  крупных  бурых
пятен,  заставлявшие  думать  о кожаных  изделиях для флоридских миллионерш.
Змей лежал смирно,  не  тревожил листья лотосов  и викторий,  стебли  дивных
папирусов, не  возмущал покой  декоративной  гальки.  Никого  не  раздражал.
Сотрудники  Оранжереи  и  ее  посетители  к  присутствию  змея  в  Останкине
относились спокойно,  полагая, что он и  обязан отдыхать в здешнем  водоеме.
Вот тогда  Шеврикука и подумал, что этот стервец выживет и в канализационной
трубе. Подумал  одобрительно. Чуть ли не с завистью, хотя  и сам был  умелец
выживать. На  всякий случай  Шеврикука попытался  представить,  какие  могут
отрасти  у   змея  крылья  и  где.   Картина  возникла  в  его   воображении
занимательная.
     Но зачем  и  как  змей завелся  в  Останкине?  Сие оставалось загадкой.
Шеврикука желал поговорить с Крейсером Грозным, но тот, выяснилось, уехал  в
Рязань играть  в  футбол.  К  кандидату  наук Митеньке  Мельникову Шеврикука
подойти  не  отважился. А вот побеседовать с Дударевым стоило -- тот и жил в
чужом  подъезде,  и  был  говорливый. Поймать  Дударева  во  дворе Шеврикуке
удалось не  сразу. Но  удалось. Дударев  весь был в  хлопотах,  в  бегах,  в
порывах,  в полетах. И  теперь он  несся куда-то,  а в  глазах его  полыхала
безумная  деловая  идея. "А?  Что?  --  Дударев  не мог  понять,  о  чем его
спрашивал  Шеврикука.  -- Ах,  этот  змей.  Анаконда?  Ну есть такой.  Есть!
Произвели! Да,  в  лаборатории.  Явили на свет. Пусть пока  подрыхнет  среди
лотосов  и  папирусов. Потом  пойдет  в дело. Не обязательно в консервы и на
деликатесы.  Не  обязательно.  Может,  отыщется  для  него предназначение  и
поважнее.  И  я уж догадываюсь какое. Змей Анаконда -- это ерунда!  Митенька
Мельников -- талант и  гений, Эдиссон с Яблочковым, да  что  там  Эдиссон  с
Яблочковым,  какие при  них  были  свет и звук?  Тьма  и глушь!  И  Митенька
согласился вступить  в наше  дело.  Но  тише,  тише  об этом! Кстати,  Игорь
Константинович,  я  ведь не забыл  и про циклевку полов, и  про сорок третий
морской узел,  и про то, что  вы многое умеете... Да-да!  Я вам тогда обещал
пятьсот  пятьдесят  рублей.  Но эта  сумма сегодня,  согласитесь, смешная  и
неуважительная. И мы  можем платить больше. А потому милости просим  к нам!"
Шеврикука  был  уже  не   рад,  что  остановил  бывшего  экономиста  бывшего
Департамента Шмелей. Впрочем,  от  шмелей и  от  других  перепончатокрылых в
Дудареве,  красавце   с   коварными,  тонко-черными   усами   прежде   графа
Люксембурга, а ныне московского коммерсанта-обольстителя, нечто, несомненно,
осталось. Он попрежнему был устремленно-летучий и помнил, где и до каких пор
его ждал взяток.  Скорее, и  не один. "У меня есть служебное место", -- вяло
произнес Шеврикука. "Сегодня одним местом  не  проживешь,  --  наставительно
сказал  Дударев. -- Три  таких  места приложения сил  кое-как  накормят, а с
четвертого накопишь  на  штаны.  Взамен  протертых.  Нам  скоро  потребуется
паркетчик.  Есть идея  насчет  одного дома  на  Покровке.  Через  неделю  --
смотрины".  И  был  назван адрес  дома  на  Покровке.  К  нему судьбой  была
приписана  Гликерия.   "Хорошо.  Я  подумаю",  --   сказал   Шеврикука.   "С
больничного-то  вы  съехали?"  --  спросил  Дударев.  "Да,   больничный  мне
закрыли". "Ну  и  славно!  --  Дударев  обрадовался,  будто неделями  раньше
оставил Игоря Константиновича в реанимации,  а теперь,  разговаривая  с ним,
обнаружил ходячим, на что  и не рассчитывал. --  Нынче, как на войне, нельзя
быть ни больным,  ни  раненым.  И уж тем более притушенным!" Никаких поводов
спорить у Шеврикуки  не возникло. Летучий Дударев словно бы ни на секунду не
прекращал движения, турбины  в нем ревели, горящие табло требовали не курить
и   пристегнуть   ремни.   Впрочем,   наблюдатель,   увлекающийся,   скажем,
хореографией, мог  посчитать,  что молодой человек  с коварно-крутыми  усами
венской  манеры  намерен вот-вот  пуститься в пляс.  А может,  динамике  его
житейских предприятий были необходимы для разгона ритмические открытия стиля
степ.  Или  стиля  рэп. "И  Бордюков  со Свержовым  уже  при  деле?"  --  из
вежливости спросил Шеврикука.  "Да!  И Бордюков, и Свержов! Все при  деле! И
Совокупеева с  Леночкой  Клементьевой!  Все при  деле! При  разных  делах! И
Крейсер  Грозный  от  нас  не отстанет!  Нет!  --  Тут  Дударев на мгновение
задумался. -- А Бордюков при этом записался и в монархический комитет, будет
раздавать титулы графьев, баронов  и виконтов",  -- проговорил он  медленно,
будто бы оценивая нечто заново. Но сразу же воодушевился и улетел.
     Во  дворе  Шеврикука  встречал  Митю  Мельникова.  Деликатного сложения
блондин,  гений  и кудесник,  проходил  мимо,  ничего  не замечая, вид  имел
изнуренный.
     Пэрст-Капсула  уже  несколько  раз таинственно  пробирался к  ресторану
"Звездный", на Цандера, имея целью секретные встречи с агентом Радлугиным. В
одном из донесений Радлугин сообщи