Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
ценою в два рубля, чьими составными были коньяк и водка, а меж
ними пролегал желток предпочтительно свежего яйца. Если помните, Шеврикука к
пьющим не принадлежал, а два удара не вызвали в нем ярких ощущений, но лишь
досаду, легкую, как козий пух. Тройная солянка Герасима взбодрила. А вот
малыша Петюлю хрустальный наперсток преобразил. Его на самом деле расперло,
зеленый хвост Петюли удлинился и стал закручиваться кольцами, уши потянулись
вверх и превратились в хоботки, а потом и в хоботы. Блюдце было немедленно
заменено самоварным подносом, на нем почитатель клея теперь и дергался.
Будто в нем поселился Блуждающий Нерв, неприятный и шумливый был Петюля. "Ну
ладно, пусть! -- подумал Шеврикука. -- Посидели, и хватит..." К болтовне
Герасима и Петюли он так и не прислушивался. Однажды в ней возникло имя
Гликерии ("А ты думал, конечно, Гликерия..."), но тут же и растаяло. "Надо
расплатиться и подготовить себя к завтрашнему..." А чем расплачиваться- то?
-- Шлямпенхвост! -- подозвал трактирщика Шеврикука. -- А этот
Продольный... который с чубом... и с пулеметными лентами... Он походил на
самозванца?
-- На Самозванца? -- обрадовался Шлямпенхвост. -- Конечно походил! Он
так и заявил: "Вот возьму и произведу себя в ваши воеводы. А там поглядим!"
Но уж больно он вороватый. Зарился на наши исторические ценности.
И трактирщик указал на банки тушенки сорок четвертого года и пористый
шоколад американских авиаторов.
-- Зачем они ему?
-- А я знаю? Сбыть, наверное, как коллекционные. За валюту.
-- А разве не Бушмелева зовут в воеводы? -- Глаза Шеврикуки были
скошены в сторону Герасима.
-- Что? Кого? -- заерзал трактиршик. -- Я ничего не слышал про
Бушмелева! Ничего! Никогда! Трактир закрывается! Трактир закрывается!
-- Жаль, жаль... -- сказал Шеврикука. -- Еще бы посидеть... Ну, если
закрывается, надо расплачиваться за компанию.
-- Вам-то что беспокоиться? -- удивился Шлямпенхвост. -- Вами за все
заплачено. И наперед. Вы как зашли, так сразу и... Вы что -- не помните?.. А
теперь у вас и кредит. Да-с... Заходите-с...
-- Ну да... Ну да... -- пробормотал Шеврикука. -- Конечно! И
непременно! И за сегодня спасибо...
Громила Герасим уносил Петюлю из трактира "Гуадалканал" на самоварном
блюде.
"Значит, так... -- соображал Шеврикука. -- Ну да, все верно..." Как
только он зашел, он и посчитал необходимым произвести некий опыт. Он даже
ничего не произнес, а лишь мысленно указал, и все было воспринято. А
названный исходящий номер был взят Шеврикукой из... именно, именно оттуда.
Опыт удался и своим результатом приглашал Шеврикуку действовать дальше.
"67"
Как и положил себе Шеврикука, он отдохнул в Землескребе, отоспался и
встал, освобожденный от сомнений, меланхолии и тоски. То есть мелкие
сомнения в нем оставались. А иначе как? Что же касается меланхолии и тоски,
то их, если толковать уже упомянутое суждение примечательной для Шеврикуки
личности, отменила готовность к войне и отличному поручению. Ну, к войне,
видимо, громко или преждевременно сказано.
В квартире Уткиных поутру Шеврикука уже смирным глазом исследователя
читал личное дело приватного привидения Епифана-Герасима. Подробности
татуировок Герасима Шеврикуку посмешили и обрадовали. В одной из них он
углядел чертеж лабиринта Федора Тутомлина. Вернее, он предположил, что перед
ним чертеж именно покровского лабиринта. И убедил себя в этом.
О Петюле он разыскал лишь одно упоминание, да и то в меленькой сноске.
Но он посчитал, что уже знает или догадывается о Петюле и Герасиме
существенно.
Можно было отправляться на встречу с Дуняшей.
Но прежде он повелел себе подняться в получердачье и осмотреть лежбище
Пэрста-Капсулы в рассуждении порядка бытования подселенца в Землескребе и
течения его недуга. Как бы в канун устройств бомжеубежищ не возникли поводы
для отлавливания здесь бомжа. Радлугин -- он добродетельный, но подвержен
всяким неожиданным общественным порывам. И он был самоназначенным Старшим по
подъезду.
Пэрст лежал в получердачье.
Мебели стояли здесь все те же, неизвестно кем и без ведома
ответственного домового занесенные. Платяной шкаф. Тумбочка. Но что-то в
получердачье и изменилось. А что?
Пэрст лежал бездыханный. Но, судя по запахам и их оттенкам, он не
помер. Если, конечно, по условиям своего существования он не был нетленным.
Башку его прикрывал конус Железного Дровосека с кожаным ремешком под
подбородком, застегнутым, возможно, еще пальцами Шеврикуки. Исследователю
показалось, что голова полуфабриката уменьшилась, а сам он удлинился. Но
мало ли что может померещиться после застолий с Герасимом и Петюлей.
Вот и мнение о том, что Пэрст лежал упакованный или укутанный,
возможно, было ложным. Во что упакованный или укутанный? Ни во что. Или во
всяком случае -- в нечто прозрачное или даже невидимое, не позволяющее себя
увидеть. В кокон! Но тут же он себя и поправил. Не в кокон. В капсулу!
Именно в капсулу!
Но не в ту капсулу, в какую отрядили Пэрста на столетия сидений Отродья
Башни в ожидании любознательных потомков. Та была похожа на футбольный мяч,
ее осквернили строительные мужики, и она проросла металлическими прутьями с
пивными пробками вместо листьев. Нет, посчитал Шеврикука, Пэрст помещен (или
сам поместил себя) в капсулу удлиненную, облегающую его тело, уберегающую
его до поры до времени от дурных воздействий.
До поры до времени? До какой поры? Сказано было как-то: до конца
сентября. Или октября. А нынче -- август. Но что ему-то, Шеврикуке, сроки
полуфабриката?
Главное, что тот лежал утихомиренный, чистый, в свежем белье, не шумел,
не буянил, не издавал звуков и ароматов, какие могли бы привлечь ловцов
бомжей.
И Шеврикука покинул получердачье.
Покинул отчасти раздосадованным. Досады его имели происхождение
эгоистическое. Конечно, не из-за Радлугина и ловцов бомжей посещал он
Пэрста-Капсулу. Конечно, и здоровье подселенца он был обязан иметь в виду.
Судьба подселенца занимала его сама по себе. Но он и надеялся. В особенности
сегодня...
Ну что же, сказал себе Шеврикука, обойдемся без приспешников, без
помощников и тем более без советчиков.
А может, он все же прикидывается охолодавшим и бездыханным? Сам же,
стервец, вослед Шеврикуке глаз приоткрыл, а потом, язык в спину показав,
выругался небось единицами своего энергетического измерения и расхохотался.
Дуняша-Невзора поджидала Шеврикуку в Лавандовом саду невдалеке от
Купального пруда. Сегодня она более походила на больничную сиделку,
аккуратную и сострадательную. "Опять тоску нагонит?" -- насторожился
Шеврикука.
-- А что же ты не кормишь своих бегемотиков? -- спросил он.
-- Обойдутся! -- сердито сказала Дуняша. -- Слушай, Шеврикука, что ты
натворил! Отчего ты не вернул Петюлю на Лужайку? Как ты позволил ему пить
клей?
-- Вот тебе раз! -- удивился Шеврикука. -- Ты меня не предупредила, чем
его поить, а чем нет.
-- Да хоть бы и предупредила! Ты все равно бы поступил по своему
самонравию!
-- Что значит -- по самонравию?
-- То и значит! По самонравию!
"Это про Потемкина утверждали, -- вспомнилось Шеврикуке, -- ведет себя
не по законам, а по самонравию..."
-- Самонравие -- самодурство, что ли? -- спросил Шеврикука.
-- Твое самонравие -- возможно, и самодурство! -- заявила Дуняша. --
Теперь сам расхлебывай.
-- А не ты ли подсунула мне Петюлю и посоветовала зайти в трактир?
-- Я хотела тебе помочь! Чтобы Герасим разговорился, а ты бы из него
что-нибудь вытянул.
-- Ну и что же натворил Петюля? Чем он теперь нехорош? И почему он не
может вкушать ацетоновый клей, коли он того желает?
-- А потому, что не может. Ему запрещено. Его начинает лихорадить. И в
него входит Нерв. И сам он начинает взъяряться.
-- Ты не забыла про бинокль?
-- Не забыла...
-- Так к кому вхож Петюля?
-- А ты не знаешь?
-- Не знаю.
-- Ты дурака валяешь?
-- Ладно... Гликерия держала в руках бинокль?
-- Нет. Она не знает о нем. Это моя затея.
-- Ты врешь.
-- Я не вру.
-- Так к кому вхож Петюля?
-- К троим.
-- Значит, насчет бинокля и Гликерии ты не врешь?
-- Не вру.
-- Ну и окончим на этом разговор.
-- Хорошо... -- Дуняша положила руки на колени. -- Я вру. Гликерия
развинчивала и обнаружила...
-- Бинокль беру, -- сказал Шеврикука. -- Насчет Петюли?
-- Он вхож к троим. Определенным. Но он вхож и ко многим. К кому
укажут. К кому захотят. В этом его особенность и ценность. Сам же он увлечен
компьютерами. У него приятель... как это... Белый Шум... Слышал о нем?
-- Слышал, -- кивнул Шеврикука. -- Он и мой приятель... А Петюля и
Герасим?
-- Не знаю. Восемнадцатый век. Меня тогда не было.
-- Опять ведь неправда...
-- Поговоришь нынче с Гликерией, и отпадут вопросы, -- сказала сиделка
и помрачнела, будто вспомнила о своей больной, распластанной под
капельницей.
-- Ты сейчас поведешь меня к Гликерии? -- спросил Шеврикука.
-- А более и времени не будет.
-- Но выходит, что Петюля-то -- вредный. А ты его угощаешь ячменным
зерном.
-- Мои слабости. И Петюля вредный не всегда.
-- Вредный, когда проявляет самонравие?
-- И тогда тоже.
-- А мне по душе слово "самонравие", -- сказал Шеврикука.
"А Пэрст-Капсула -- самонравный? Кстати, а не вхож ли в его сны,
видения, а может, и кошмары, его недомогания Петюля? С Белым-то Шумом они
приятели... Но вряд ли Дуняша ведает о полуфабрикате, уберегаемом нынче
невидимой капсулой".
-- И где же теперь Петюля?
-- На игровом поле. С Герасимом. Пока клей из него не выйдет и не
опадут раздутия, его к Лужайке Отдохновений не допустят, а ячменные зерна он
получать не будет.
-- Экая досада...
-- Ладно. Вести тебя к Гликерии Андреевне? Ты готов?
-- Готов.
-- Ты ее не огорчишь? Ты ее не обидишь?
-- Не имею намерений. Бинокль у тебя? Или у Гликерии?
-- У меня. Гликерия ничего бы не смогла пронести в узилище...
"Ну это, положим..." -- хотел было возразить Шеврикука, но не возразил.
Принял протянутый ему перламутровый бинокль, рассматривать его не стал,
сунул в карман джинсов, пальцы его наткнулись на нечто твердое.
"Соска-затычка, -- вспомнил Шеврикука. -- Исключительно для правого уха..."
Ему опять захотелось вышвырнуть подарок Отродий, доставленный Веккой-Увекой,
но вызывать вопросы Дуняши он не пожелал.
Шли они уже с Дуняшей в березняке с ореховым подлеском, под ногами
шуршали папоротники, трещали белые подгрузди, и туман, туман опадал на них.
"Я дальше не пойду, меня не пустит, там впереди камни и пещеры, --
прошептала Дуняша. -- Ты проводник. Ты пройдешь. Ты вызывался быть
проводником. Ты пройдешь?"
-- Ты пройдешь? -- спросила она громко, с сомнениями и испугом.
-- Пройду! -- сказал Шеврикука. -- Поворачивай.
-- Я буду ждать...
-- Здесь не жди!
Туман затемнел теменью. Испугов Шеврикука не ощущал, не то было
намечено им предприятие, чтобы его сочли необходимым остановить капканами и
препонами. Дурацкий бинокль если и мог что-либо отворить, по уверениям
ослабленного меланхолией Иллариона, то не здесь и не сейчас. Сейчас же
следовало повторить опыт, начатый в трактире "Гуадалканал". Но там усилия
прилагались по пустяковому поводу -- всего лишь расплатиться за себя и за
двух скромных в потребах собутыльников. Теперь же без шумов надо было
заменить взрывные устройства или хотя бы отбойные молотки. "Будем
ответствовать! -- заверил себя Шеврикука. -- Будем ответствовать!"
Дабы ответствовать, должно было обратиться не только к силам, какие и
обеспечили благополучный уход из американо-японского "Гуадалканала", но и к
своим долгосрочным обретениям. Что Шеврикука и сделал. Его тотчас завертело,
ткнуло головой в твердое, ушибло, но не одурманило болью, камни же стали
словно бы сыром, потом и плавленым, и творожным, Шеврикуку проволокло сквозь
сырково-творожную массу, не измазав и не забив ему нос, рот и уши, а затем и
вынесло в пустоту. Пустота была черной, явно замкнутой пазухой в чем-то,
пещерой или камерой, догадался Шеврикука. И догадка его вскоре
подтвердилась. А прежде он услышал женский вскрик, не громкий, не
истеричный, но скорее брезгливо- предупредительный, будто к ноге кричавшей
присоседилась мокрая мышь.
Без всякого разумного движения мысли Шеврикука выхватил бинокль, и тот
неожиданно испустил свет, не яркий, но давший увидеть женщину в монашеском
плаще с капюшоном. Бинокль словно бы вызвал другое свечение. Над Шеврикукой,
уткнувшимся в камни, возникло тюремное оконце с решеткой. Женщина, хотя
Шеврикуке удалось разглядеть лишь нижнюю половину ее лица, была несомненно
Гликерия. Но требовалось и подтверждение.
-- Ты рада мне так, -- сказал Шеврикука, -- будто я и впрямь мышь.
-- Шеврикука? -- с удивлением произнесла Гликерия.
-- Кто же еще? Ты что, меня и не ждала?
-- Ждала, -- подумав, ответила Гликерия. -- Но с сомнениями.
Теперь Шеврикука разглядел камеру. Длинная, узкая. Пенал. Или часовня?
Гликерия сбросила капюшон, откинула голову и стала похожа на героиню
Флавицкого, измученную ужасами мира и оскорбленную подлостью известных ей
лиц.
-- Ты прикована?
-- Да. Я на цепи, -- сказала Гликерия. -- Здесь узилище.
-- Сейчас я освобожу тебя. И выведу отсюда.
-- Нет! Нет! Меня не надо выводить отсюда! И не надо освобождать от
цепей! -- вскричала Гликерия чуть ли не в испуге.
-- Но зачем я здесь?
-- У тебя много времени? -- спросила Гликерия.
-- У меня времени мало.
-- Тогда будем говорить коротко. И вопросов следует задавать немного.
-- Но все же -- из-за чего ты здесь?
-- Не по своей воле. Из-за чужих козней!
-- Из-за чьих? И в чем нарушена или уязвлена твоя воля?
-- Если ты явился сюда мстителем или освободителем, -- сказала
Гликерия, -- твой приход бессмысленный.
-- Что и зачем я должен делать? -- спросил Шеврикука. -- Нас могут
слышать и наблюдать теперь?
-- Я думала: ты позаботился о том, чтобы не могли... -- Гликерия будто
бы удивилась его вопросу.
Шеврикуке вновь пришлось обратиться к приданным ему силам.
-- Так что и зачем я должен сделать?
-- Если это не противоречит твоим отношениям ко мне, твоим желаниям,
твоим возможностям, я просила бы тебя, я умоляла бы тебя проникнуть в нечто,
добыть нечто, что обеспечило бы мне истинное положение и свободу, в
частности, от страхов и дурных обязательств.
-- Наволочки хватит? -- спросил Шеврикука.
-- Что? Какой наволочки? Для чего?
-- Для добытого. Мне в силу самых разных причин, не в последнюю очередь
-- сословных, удобнее всего уносить добычу в наволочках.
-- Ты балагуришь, Шеврикука! Ты смеешься... -- И Гликерия расплакалась.
-- Ничего подобного, -- сказал Шеврикука мрачно. -- Я не шучу. И ты бы
могла знать мои привычки. Но где уж тут помнить о них...
-- Не обижайся, Шеврикука. -- Гликерия шагнула к Шеврикуке, произведя
звон оков.
Шеврикука расстроился или даже испугался. Слезы уже состоялись, цепи
зазвенели, следом могли открыться нежности, и все пошло бы прескверно. Он
положил себе избегать всяческих проявлений чувствительности, чтобы не мешать
делу, он и держался, но теперь и сам шагнул навстречу Гликерии, дал ей
уткнуться ему в грудь и выплакаться.
-- Все. Оставили, -- сказал Шеврикука, отстраняя Гликерию. -- Если я
вспомнил наволочки, значит, я настроен всерьез. Будь добра, излагай суть
дела.
Суть дела содержалась в следующем. Гликерия, хотя и принадлежала к роду
Тутомлиных, из-за того, что служила в доме на Покровке привидением, многого
в этом доме не могла, не имела на то прав. Доступное простой личности в силу
установлений было недоступно ей. Под простой личностью можно было понимать и
Шеврикуку. Нарушение установлений каралось жестоко (в узилище же ее
затворили из-за других бед и злоключений, не расспрашивай сегодня каких).
Потому и простенький бинокль, шестистепенная штучка, добывался известным
Шеврикуке способом. Перед самым затворением в узилище Гликерия все же
отважилась и попыталась пробраться к покровским тайникам. Однако во всех
местах и щелях ее проникновений Гликерию словно бы током отшибало. "К тому
же я не такая, как ты..." -- "Проныра", -- подсказал Шеврикука. "Нет, нет!
-- не согласилась Гликерия. -- Просто ты лишен моей щепетильности и многих
моих ложных комплексов. К счастью, и Бушмелев по установлениям не может
проникнуть в тайники", -- тут же сообщила она. "При чем тут Бушмелев?" --
насторожился Шеврикука. "Ни при чем, ни при чем! -- поспешила ответить
Гликерия. -- Но он может нанять..." Она замолчала. "Пройдох, таких, как я...
-- хотел было продолжить за Гликерию Шеврикука, но слово "пройдоха" в нем
задергалось, подпрыгнуло и превратилось в "Продольного". -- Может, может! --
убедил себя Шеврикука. -- Надо тотчас же действовать!.."
Стало быть, Шеврикуке, раз он взялся, предстояло проникнуть в тайники и
добыть... Последовали перечисления, какие скоро утвердили Шеврикуку в мысли,
что одной, даже и купеческой, первогильдийной наволочки ему будет мало. Тут
тебе хоть из купчихиной перины выпускай пух и закидывай перину за спину.
-- Но там, говорят, все давно выгребли, там ничего Нет! -- убежденно
сказал Шеврикука.
-- Есть, есть! -- схватила его руку Гликерия. -- И в кабинете-убежище
Федора есть, и в тайниках рядом с ним он держал реликвии своих дядьев и
дедов. Добраться до них никто не мог. Один лишь твой подселенец. Но он унес
только бинокль.
-- А чаша? А клеть?
-- Увидишь! Увидишь! Проберись!
-- Проберусь! -- заверил Гликерию Шеврикука. Он уже ощущал себя
пробравшимся и одолевшим неприятеля. О" сокрушил стены и расшвырял преграды.
Впрочем, надо было утихомириться. После следующих перечислений
Гликерии, прозвучавших деловито, Шеврикука почел нужным иметь еще две
наволочки. Особого упоминания удостоилась некая историческая булава. "Символ
власти военачальника", -- вспомнился Шеврикуке вопрос недавнего кроссворда с
фрагментами. Чья это булава и какому воечальнику она теперь предназначалась?
Не новому ли воеводе? На вопросы о булаве и бочонке Полуботка с золотом
Гликерия отвечала нервно. Бочонка там действительно нет, Мазепа его туда не
завозил, а что касаемо булавы, то какая, чья, кому, зачем, она все объяснит
Шеврикуке позже, позже, позже! Сейчас надо спешить. Согласен, кивнул
Шеврикука. Как личное одолжение (а остальные -- не личные, что ли?) Гликерия
просила отыскать одну миниатюру, ей очень дорогую, она сейчас нарисует, где
искать, картинка могла заваляться, на ней -- женщина на лошади, со шпагой в
руке, ну, он сам увидит и поймет...
-- Все, что ли? -- спросил Шеврикука, как бы давая понять, что хватит,
и так добра тащить достаточно, нельзя пережадничать, тем более что надо
спешить.
-- Да, -- сказала Гликерия. -- Сейчас все повторю по порядку.
Повторила. Шеврикука шевелил губами ей вдогонку, укладывая в себе
пункты стратегемы. Назначенное к выносу из дома Тутомлиных его озадачило.
Зачем Гликерии столько всего, несочетаемого к тому же, будто она
ба