Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
же) В. Добкина и О. Спасского.
Не из журнала "Коллекция моды" с предложением позировать. А как и раньше --
от сексуально озабоченного домового, из-за первых посягательств которого
Нина Денисовна дважды по дурости обращалась с жалобами в милицию. Вот бы
позвонил он, подышал бы тяжело в трубку, и она зашептала бы яро: "Это ты,
милый... Приходи... Умоляю... Приходи... Через полчаса... Нет, сейчас..." И
он бы тотчас пришел. Или бы монахом к закованной Жанне д'Арк. Или бы князем
Василием Васильевичем Голицыным, пробиравшимся подземным ходом к царевне
Софье. Или бы пролился на Данаю Зевсовым золотым дождем. Но нет. Не
проливался. Не звонил. Не приходил. И Нина Денисовна, тоскуя и томясь
прекрасным телом, чувствовала, что его в доме нет. И не будет.
И не одна Нина Денисовна Легостаева грустила. В подъездах вообще стало
тоскливо.
К тому же пошли дожди. Лето стояло знойное, сухое, с крымской
голубизной неба, от дождей отвыкли. А они пошли. И небо удручало теперь
пасмурью. Мне, чтобы записывать эту историю, приходилось днем зажигать
настольную лампу.
-- Сергей Андреевич, -- спрашивал Сергея Андреевича Подмолотова,
Крейсера Грозного, летящий по делам российский коммерсант Олег Сергеевич
Дударев. -- Вы, часом, нашего Игоря Константиновича не встречали?
-- Нет. Давно уже не встречал. Считай, с самого яблочного Спаса, --
отвечал Крейсер Грозный. -- Мы тогда еще недозревший штрейфлинг грызли. Да,
месяц уже как...
-- А визитной карточки его у вас нет? Или хотя бы телефона?
-- Нет, -- вздыхал Крейсер Грозный. -- Ни визитной карточки. Ни
телефона.
-- А он мне позарез нужен! В Салоне. В связи с этими футбольными
заказами. И он вам не конкурент! Не конкурент! -- Дударев постарался не
раздражать Сергея Андреевича.
-- Мне никто не конкурент! -- ответственно произнес Крейсер Грозный.
-- Ну конечно, конечно! -- поспешил согласиться Дударев. -- И он мне
нужен для паркетных работ. Увы, не в доме на Покровке. Вы же сами знаете,
что после взрыва, встряски и прочей катавасии строительные планы на Покровке
приходится пересматривать.
-- Может, он в командировке? -- высказал предположение Крейсер Грозный.
-- Или из-за дождей поехал на пляжи Сейшел?
Чуть было не забыл, возле Крейсера Грозного стоял в те минуты его
японский друг и компаньон Такеути Накаяма, Сан Саныч, с фанерой
доброжелательных плакатов на груди и спине: "Даешь Коморы, Сейшелы, Бермуды
-- новые русские острова!"
-- Я-то как раз и хотел послать его в командировку! -- сказал Дударев.
-- В горные районы Северной Италии. За паркетом из альпийских елей. Ему уже
и заграничный паспорт выправлен. С орлами. И дом ему готов в Подмосковье под
дубами и липами... Впрочем, это вам неинтересно...
-- Отчего же... -- вежливо произнесли Крейсер Грозный с Сан Санычем.
-- Ну, я бегу. Встретимся в Салоне!
-- И в Салоне тоже, -- кивнул Крейсер Грозный.
И Олег Сергеевич Дударев поспешил к свинцового цвета "лендроверу", где
его внимательно поджидали два крутостриженых паладина с черно- желтыми
змеями Анаконда на серебристых рукавах.
Стало быть, недоставало Игоря Константиновича в Москве и как
специалиста.
В происшедшем на ходу разговоре вскользь были упомянуты слова: "взрыв,
встряска, прочая катавасия..." И все в связи с домом на Покровке. В связи же
с Шеврикукой случайно и косвенным образом.
О взрыве и встрясках на Покровке было известно в городе, и толкования
происшествия ходили самые разнообразные, отражая своеобычность миропонимания
каждого из москвичей, а добредая до пригородов и ближайших губерний, они и
вовсе перекувыркивались и обрастали пушистыми цветами. К тому же мастера
сыска называли несколько рабочих версий случившегося, не отрицая при этом и
множества иных его причин.
Проще всего было связать взрывы и встряски с террористами, тем более
что они как раз обещали провести Парад победы на Тишинском рынке, сокрушив
перед тем георгиевский столп Зураба Церетели и перебив палками алкоголь в
палатках. А встряски ощущались и в самом доме Тутомлиных, и во многих
строениях от Воронцова поля и до Сретенки. Вылетали стекла, раскачивались
люстры, съезжали с места ванны с купающимися в них жильцами, останавливались
на полном ходу лифты, а в крайнем доме Большого Сухаревского переулка, почти
у Цветного бульвара, с жестяным скрежетом рухнули разом на тротуар все
водосточные трубы. (Очень скоро следствию пришлось отделить сухаревские
водостоки от покровских причин, по новой рабочей версии виновными в крахе
труб оказались шабашники из Сумской области.) В доме же Тутомлиных много
чего покорежило, и у властей префектуры возникли поводы в аварийные сроки
выселить из дома последних коммунальных квартирантов. В их числе и флотских
корешей Крейсера Грозного, поднимавшего в памятный день смотрин Андреевский
флаг -- на борьбу за права и свободы здешнего привидения. Выселенные с
Покровки напрочь отметали причастность к их бедам террористов; по их мнению,
взрыв устроили мздоимцы-чиновники, все тот же пресловутый полпрефекта
Кубаринов, чтобы расчистить плацдармы для деятельных операций неумытого и
неухоженного московского капитала.
Террористов и мздоимцев обелили, как ни странно, саперы и пожарные.
Помилуйте, о каком взрыве вы судачите, заявляли они, обижая покровских
знатоков и следопытов из пригородов. Дом тряхнуло, но ничего при этом не
взорвалось и не горело. "А собаки выли", -- возражали им. "А может, у собак
случилось расстройство пищеварительного тракта?" -- отвечали саперы и
пожарные.
"Собаки выли на луну, -- разъясняли мистики. -- На луне перемещались
пятна, и собаки выли. И как раз подоспела Дикая Охота..." Имя предводителя
Охоты называлось уже подземным, замороженным шепотом.
Тогда-то, видимо, и возникла державшаяся в Москве почти весь
отопительный сезон легенда о Дикой Охоте, о Черном рыцаре (или лыцаре), или
Черном воеводе. И моментально выяснилось, что многие москвичи, возможно, что
и каждый третий из них или даже второй, подогнанные к окнам вытьем собак,
видели, как от луны, будто бы зацепившейся за что- то, может, за гвоздь, и
дергавшейся, отделился черный всадник (кто говорил -- на коне, кто -- на
кобыле, но все сходились -- на лошади, вроде бы с булавой в руке -- это
подтверждали не все) и потихоньку спланировал с молнией, поначалу
беззвучной, прямо на покатую крышу дома Тутомлиных. Копыто животного ударило
по крыше повелительно или приветственно, вызвав россыпи искр, грохот,
сотрясение воздуха, распространившееся в городе по законам ударной волны.
Тогда и пошли мнения о взрыве и бомбе террористов или жилищных чиновных
мздоимцев. Версия же о Дикой Охоте, естественно, была на уровне языческого
мышления, однако просвещенные люди просили отнестись к этому уровню без
высокомерия наук, находящихся на бюджетном содержании. Впрочем, и люди этих
наук, вооруженные телескопами и чем надо, отмечали в скорых публикациях
странность поведения луны в ночь, запомнившуюся вытьем собак. Глаза и
точнейшие инструменты заметили, что луну на восемь минут будто бы вдавило в
галактический желоб, где она и застыла на время, а мимо нее пронеслись стаей
крупинки, и впрямь похожие (при многократных увеличениях) на всадников, одна
из крупинок (кто утверждал -- четвертая от первой, крупной, кто -- шестая),
несомненно увлеченная притяжением, понеслась к Земле, скорее всего сгорев в
ее атмосфере метеоритом. Причины же затора в движении луны и явление
пронесшегося скопления крупинок пока нельзя было назвать с корректной долей
научной достоверности. Однако все в природе рано или поздно находит
объяснения, успокоили исследователи московскую публику. Тем более что собаки
прекратили выть сами по себе.
А вот Черного лыцаря продолжали наблюдать многие ("вот как ты сейчас
передо мной, так и он... и громко дышит"), с булавой и без булавы, в
кавалерийском состоянии и пешим, и в Москве, и на августовско- сентябрьских
просторах Отечества. В Москве он показывался чаще всего в предрассветные или
рассветные часы, обычно -- в отсутствие дождя, стоял черным покачивающимся
столбом до небес, сотканным из дымов тепловых станций, тряс бородой, чесал
косматую грудь и грозил пальцем. Нередко его явления совпадали с
предсказанными метеорологическими бурями и несовершенствами. В провинции же
его чаще видели вблизи металлургических заводов, порой он восседал на скипах
и колошниках домен и болтал ногами. Но вряд ли при этом он пребывал в
гармонии чувств. Чугун домна испекала после таких болтаний неважный, с
низким насыщением углеродом, и потребители чугуна позволяли себе задерживать
платежи. Якобы появлялся Черный лыцарь и на металлургических производствах,
уже не имеющих домен, в частности у Оки, в Кулебаках и Выксе (Кулебаки, если
помните, были отписаны Крейсером Грозным японскому другу в добавление к
Нагасакам, Кобелякам и северным островам). И в Выксе с Кулебаками случались
неплатежи долгов. А Черный лыцарь якобы перелетал через Оку и куролесил в
муромских лесах, где, видимо, знал грибные места. Пустыми оказались кадки
муромчан, приготовленные для засолки рыжиков и маслят. Находились свидетели,
уверявшие, что Черный лыцарь с разбойным гиканьем разъезжал в воздухах не на
лошади, а на протяженном упитанном змее с четырьмя крыльями и хвостовым
оперением.
Спешное выселение из дома на Покровке квартирантов и десятка пестрых
арендаторов нисколько не ускорило переустройство здания под концерн
"Анаконда". Дударев с проектантами и подрядчиками рыскали по лестницам и
залам, но никак не могли сойтись в ценах, да и будто что-то мешало им прийти
к согласию и равновесию интересов, будто что-то нарочно и мелочно
стравливало их. Или даже выталкивало их из гнезда Тутомлиных, бормоча на
ухо: "Не ваше! Не ваше! Не ваше!"
Тоска и предчувствие неудач угнетали деловых посетителей здания. И
запахи здесь были мерзко-непонятные, хоть дыши сквозь носовые платки или
надевай противогазы. И будто кто-то во тьме подземной вздрагивал, стонал и
вздыхал. А наиболее чутким слышалось и грустное пение. Эстет-проектант
утверждал убежденно: "Что-то из раннего Никиты Богословского... Какие-то
кровавые раны... И как-то безнадежно..." Предполагаемый прораб возражал:
"Нет. Гендель. Лондонской поры. И потом, тут полно привидений". "А что
привидения? -- встрепенулся Дударев. -- Чем вам плохи привидения?"
"Привидения нам ничем не плохи. Они тихие и добродетельные, -- вздохнул
эстет-проектант. -- А тут какая-то бесовщина. Да еще и с дурными
запахами..."
И создавалось впечатление, будто кто-то сильный, наглый и богатый, за
углом неизвестности, намеревается отобрать у "Анаконды" дом. "Не выйдет! --
в воинственных мыслях заявлял этому наглому и богатому Дударев. -- Не
выйдет!"
А слово "бесовщина" шныряло в разговорах и суждениях, а потому не было
ничего странного в том, что к нему обратились доктора наук В. Добкин и О.
Спасский, чью статью "Магнит бесовщины?" опубликовала газета "Свекольный
вестник. Три в придачу". В свое время в том же издании (только без "Трех в
придачу". И что придавали?) появились публицистические рассуждения Добкина и
Спасского "Волнения домовых?", внимательно прочитанные Шеврикукой.
(Напомню, что Добкин и Спасский были бюджетными коллегами Нины
Денисовны Легостаевой, Денизы, но Спасский, несмотря на всю свою
бюджетность, играл в гольф, а Добкин, на то же несмотря, в силу несгибаемой
слабости своей натуры продолжал давать деньги -- и большие -- в долг.)
Прежние заметки докторов наук вызвали нервическое неприятие Шеврикуки. Они,
на его взгляд, доктора и щелкоперы, приписали к домовым, обозвав их
энергетическими субстанциями, заурядные обиженные судьбой привидения.
Доктора были обеспокоены дурным искажением полей людей, биологических и
прочих, порождающим ауру зла, неблагополучия и неподчинения. И прежде
домовые и привидения впадали в волнения, всем памятен день смотрин дома на
Покровке, закончившийся мордобоем, страдальцами которого стали гости и
случайные зрители. Стоит напомнить, подчеркивали авторы, что в первой своей
публикации, "Волнения домовых?", они называли, пусть и мимоходом, среди
возможных буйствовавших или вызвавших катавасию и отягощенного кровавыми
грехами заводчика Бушмелева (естественно, тень его или призрак). Писали, в
частности: "Не его ли была злокозненная затея? Тогда ее можно было бы
посчитать пробной..." Вот эдак! И что же? Не с предсказанным ли учеными
Бушмелевым связывает сегодня массовое сознание взрывы и встряски на Покровке
и так называемого Черного лыцаря или Черного воеводу, удручающего и без того
удрученное народосостояние? Для образованного человека Дикая Охота и есть
Дикая Охота. Поэтическое суеверие. Но бесовщина на Земле, бесовщина в наших
с вами человеческих отношениях оказывается магнитом для бесовщины небесной,
мифологические персонажи из средневековых воздушных страхов энергетикой
людей оснащаются осязаемой субстанцией, и вот уже всадник из свиты Дикой
Охоты притягивается Землею, свергается на нее, в кучу зла, чтобы слиться с
нею и служить злу. Авторы напоминали и о том, что из-за раздоров людей в
местах их супернапряжений случаются вспышки холеры, землетрясения, оползни,
снеговые лавины, они не хотели бы быть пророками несчастий, но зловещее,
увы, может произойти теперь на правом берегу Сунжи. В конце же статьи авторы
снова призывали столичных жителей опомниться, умерить свою ожесточенность и
пустую суету, хоть потихоньку изгонять из себя бесовщину и не притягивать ее
из высей и подземных недр.
Впрочем, вряд ли публикация "Свекольного вестника. Три в придачу"
взбудоражила или предостерегла москвичей. И тиражи у нас не ахти какие, и
москвичи беспечны. Сунжа далеко. А Черный лыцарь пусть себе забавляется.
Хочет -- на колошниках домен зад греет, раз с луны сверзился, а там подмерз.
Хочет -- рыжики жрет и безобразничает в муромских лесах. Если такие
остались. Хочет -- лошадь продает цыганам или сергачским татарам -- на
колбасу казы. Хочет -- седлает змея о четырех крыльях. Главное, чтоб он
нашего Пузыря не трогал и не обижал.
А он не трогал и не обижал. Возможно, имел на Пузырь долговременные
виды, какие пока не обнародовал ни намеками, ни злонамеренными происками, ни
хулиганскими подскоками. Во всяком случае, на Пузырь не усаживался и ногами
не болтал, внутрь Пузыря пробраться попыток не предпринимал, в надежде
нажраться там рыжиками. Он вообще при явлениях себя в Москве в Останкино не
залетал, а от Пузыря держался на должном расстоянии. А скорее всего, сам
Пузырь, пусть и в летаргии, будто уколотый веретеном обиженной феи, имел
возможности сомнительных рыцарей и воевод к себе не подпускать, а коли кто
пожелал бы усесться на Пузырь и ногами в сапогах или валенках трясти, сейчас
же был бы сдут к кузькиной матери.
Спокойствие и постоянство положений Пузыря будто бы умиротворяли
москвичей. В Лиге Облапошенных и в той перестали галдеть и совать палки друг
другу в интересы и души. И то, что Пузырь обходит стороной якобы притянутая
с небес бесовщина, было отрадно. А к тому, что Пузырь почивает и не
дергается, смирный, но живой, и не открывает ворот, привыкли. Значит, так
надо. Никуда он не денется. Постановление раздать Пузырь есть, его не
отменяли, наступит мгновение, и -- пожалуйста! -- его раздадут. Тем более
что слуги народа пока на каникулах, кто собирает чернику, кто отлавливает
рябчиков, кому удаляют полипы в носу, кто учится играть на гармони, кто
ожидает катастроф, вот нагрянут они в Москву, наорут друг на друга и
распорядятся раздать Пузырь. Всем казалось теперь, что Пузырь разлегся на
Звездном и Ракетном бульварах по-домашнему. Его бы еще верблюжьим одеялом
прикрыть. Или укутать узбекским халатом. Его бока теперь гладили
благонамеренно, словно утомившегося от игр кутенка. А дети и бомжи
совершенствовали себя в написании на его подбрюшье коротких слов. И Пузырь
позволял. Позволял украшать себя и зелено-голубыми плакатами, рекомендующими
всем, независимо от политических убеждений, социальных векторов, плотских
состояний, пользоваться исключительно тампонами "Североникель". А вольные
прокатчики, прослышав о благонравии Пузыря, в трех местах на Ракетном
бульваре -- внаглую и за денежные знаки разных валют -- принялись показывать
на его шкуре, пользуясь ее юридической незащищенностью, разгульные
эротические фильмы, какие не имел на кассетах и картежник- акула Зелепукин.
Неизменность трехнедельного, а потом и месячного существования Пузыря
была истинно удивительной. Хоть заноси ее в московские рекорды. Все же иное
в городе неслось, уплотняя и прессуя время, взвизгивало, подпрыгивало,
кусалось, бранилось, стервенело, жестяно гремело в валютных коридорах,
обтягивалось золотыми цепями и цепочками, бросало в бреющие полеты
хромированные автомобили, стреляло, низвергалось водопадами, расплескивая
монеты, слезы людские, упования, угрызения совести, не останавливая ни
единого мгновения, круша, рыча, подбирая, подличая, дымясь кровью и
возносясь надеждами, неслось, неслось, неслось, не оглядываясь.
О московская жизнь быстролетящая! Куда же ты спешила в наши годы? Куда
же летела? Куда? Но ведь как летела!
Вот совсем недавно, еще вчера, подчиняясь исторической необходимости,
разгоняли Департамент Шмелей. Да, вчера! А кто теперь помнит о том
Департаменте и о Шмелях? Никто. Если только бывший соцсоревнователь, а ныне
оратор Лиги Облапошенных Свержов. Да корифей личных дел того же Департамента
Бордюков. А Бордюков уже и в торговых людях побывал, и в рэкетирах, и в
монархистах, а нынче он, приобретя шляпу, примкнул к предотвратителям
катастроф, завтра же ринется в лыткаринские градоначальники. Но завтра-то --
что? Вот оно... Вот оно уже -- сегодня... Вот оно уже -- вчера... В день
разгона Департамента Шмелей, то есть именно вчера, в застолье возникали
трудности с основным напитком, вместо водки лакали "лигачевку". А теперь?
Какие трудности? Зайдите в магазин! Да вы и сами знаете! Но что водка?
Гастрономические изделия теперь перед нами такие, что их соизволяют есть
даже коты (мой Тимофей, в частности), десятилетиями по причине благородства
желудков рожи воротившие от колбас и сосисок. Плеснула юбками "Ламбада" и
унеслась. А с нею и эскадроны чьих-то шальных мыслей. А нынче повела в
Москве плечами пиренейская "Макарена", и "Макарены" более нет. И
гуманитарной помощи как не бывало... Но все это продуктово-танцевальные
мелочи. Сколько же всего по ходу этой истории случилось: в Москве и в нашем
с вами общем житии!
Еще весной Олег Сергеевич Дударев разъезжал на легком харьковском
велосипеде, а теперь под ним -- "лендровер", и был он весной бос и гол, а
нынче при нем -- двое хранителей тела, а свистнет -- набегут и десять со
станковым оружием. И во сколько раз за те же месяцы возвысилась зарплата
паркетчика Игоря Константиновича, пусть так и не выданная, но это уж и не
суть важно. А сколько в Москве прибавилось привидений! Увы, скорыми были и
потери. Служили в Останкине домовые Петр Арсеньевич, Тродескантов,
Большеземов по п