Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
воздыханиями полета к ней большого шмеля --
гения Мити Мельникова, и даже на проказницу и искусительницу Стишу... Всех
их, всех Шеврикука готов был сейчас облагодетельствовать, уберечь от
житейских притеснений, утешить и приголубить. Всем им слезы утереть...
"Да что со мной! -- опомнился Шеврикука. -- В кого я себя возвожу! О
чем грежу?"
И ради кого? Они же все -- бабы, стервы и интриганки! Хищницы и
охотницы. И Гликерия -- охотница! А он решил утереть им слезы,
облагодетельствовать их и приголубить!
Клоун, обозвал себя Шеврикука, Карандаш! Притом и жалкий. Лишь
комплексами недотепы и неудачника можно было объяснить внезапно обволокшие
его мечтания. Какими такими подарками природы и судьбы он обладал теперь,
чтобы кого-либо облагодетельствовать и наградить процветанием?
Ах, ну да, усмехнулся Шеврикука, а сила-то бумаг Петра Арсеньевича? Как
же! Как же!
Как же! Нет, нельзя было давать -- хотя бы умолчанием-и песчиночных
надежд Гликерии. Опущено на него "Возложение Забот", а не мешок с
рождественскими подношениями. А взять на себя тягость возложенных забот
Гликерия вряд ли отважится (Векка-Увека, возможно, и отважится). А сил у
него нет! Нет! Но если они и приданы к "Возложению Забот", то, конечно, не
для его, Шеврикуки, личных блажей. К тому же он от них устранился и
распаковывать их не стал. Это Гликерия Андреевна должна принять к сведению.
Для этого Шеврикуке еще предстояло поставить Гликерию в известность о своих
богатствах и рудных жилах. То есть об отсутствии их.
Как там написано в "Возложении", принялся вспоминать Шеврикука.
Переданы ему привилегии и обязанности Петра Арсеньевича. Да, будем считать
-- и привилегии. Далее вроде бы разъяснено: "Указания о приемах, средствах и
линиях возможных действий любезно дадены в тайно предоставленных
приложениях..." Пользоваться этими приемами и средствами разрешалось (или
рекомендовалось) лишь при сословных или исторических необходимостях. Не
пожелав заглянуть в приложения, ради оправданий Шеврикука посчитал, в
частности, что сословных и исторических необходимостей пока нет. Степь не
горит. А уж если бы вспыхнули в степи костры и пожары, Шеврикуке бы
открылось.
Но поручили бы подать знак об этом вовсе не Гликерии Андреевне
Тутомлиной.
"50"
Упросив себя больше не томиться мыслями о приходе Гликерии, о своих
чувствах к ней и в особенности не томиться мыслями о наследстве Петра
Арсеньевича и соблюдать благоразумие, Шеврикука отправился в пешее и
бездумное путешествие по останкинским достопримечательностям, не имея в
голове деловых интересов.
Прибрел на Звездный бульвар. Пузырь, похоже, сегодня почивал, лежал
бездушно, был заперт и зашнурован, никого в себя не впускал, ни с кем не
общался, движения или хотя бы вздрагивания в нем не происходили.
И вокруг Пузыря было тихо. Дневные городские звуки, естественно, не
исчерпались и не утихомирились. Но Пузыря они не раздражали. А вот звуки
скандальные и общественно-народного наполнения, видимо, из уважения к
Пузырю, к праву его на отдых со сновидениями, а может быть, из-за
смиренно-корыстных опасений немилостей Пузыря отодвинулись на Поле Дураков и
к парадному, со снопами изобилий, входу на Выставку Достижений. Скандалили
громче других желающие пробиться в Лигу Облапошенных, а стало быть, и в
соискатели грядущих компенсаций. Эти желающие прибывали в Останкино из
самыхразных обездоленных земель, даже и от диких кочевых народов, о чем
свидетельствовали бытовавшие теперь на Поле Дураков верблюды, бактрианы и
дромадеры, страусы-скороходы, ездовые кенгуры и собачьи упряжки. Корабли
пустыни удивляли гостеприимных и жалостливых останкинцев гордыми натурами,
хлеб, мясо и рыбу не кушали, а принимали из рук лишь сушеную каракумскую
колючку.
Скандалисты Шеврикуку не волновали. Они были до того бестолковы и
себялюбиво-наглы, что не могли даже добиться статуса облапошенных. Впрочем,
и они не пропадут, полагал Шеврикука, а кого-нибудь и сами обдурят. Правда,
без пользы для себя.
Собеседователи же общественно-народного наполнения сбивались в
говорильни, но сейчас как будто бы напряжения в них не было, не колотили
дамы галошами по стиральным доскам, не лезли на кафедры или кузовы
автомобилей истину чующие, не призывали штурмовать водопровод -- беседы
всюду проходили степенно-благоразумные, в них растекались надежды и не
слышалось озверения.
Слова о Пузыре до Шеврикуки не донеслись.
В одной из говорилен Шеврикука углядел распаренного поворотами и
полезностями дискуссии Радлугина, но подойти к нему не пожелал. Тем более
что к месту пребывания Шеврикуки на асфальте подкатил "мерседес" и вблизи
Шеврикуки замер. Отворилась дверь иномарки, и в собеседники Шеврикуки шагнул
известный уже в Москве предприниматель Олег Сергеевич Дударев, один из
столпов известного уже в деловых кругах Тайбэя (Тайвань), Хоннара
(Соломоновы острова), Анкориджа (штат Аляска) и пр. концерна "Анаконда".
Днями раньше Дударев приплыл к Землескребу в темно- сером "мерседесе",
видно, что поношенном, и сам управлял средством передвижения. Теперь его
"мерседес" имел цвет вишневый, и было ясно, что лимузин предпринимателя --
новорожденный и только что растаможенный. У руля же сидел крепыш Дубовое
Полено в наводящих трепет зловеще- тонированных очках, под малиновым
пиджаком, предположил Шеврикука, у него наверняка оттопыривался табельный
предмет.
-- Игорь Константинович! Дорогой вы наш! -- шумно приветствовал
Шеврикуку Дударев. -- Рад видеть вас! Несказанно рад!
-- И я рад, -- чуть наклонил голову Шеврикука.
-- Наблюдаете?
-- Наблюдаю, -- сказал Шеврикука. -- Как и договорились.
-- Как и договорились! Как и договорились! Вот и славно! --
возрадовался Дударев, будто на плечо ему уселась птица лирохвост, а в клюве
принесла кредитную карточку. И перешел на шепот: -- На днях!.. На днях с
Пузырем все начнется! Случится нечто грандиозное, но и... И заварушки всякие
возможны, и катавасии, нас ведь хлебом не корми... Тут ко всему придется
быть готовым...
-- Я догадываюсь, -- сказал Шеврикука. -- Я внимательный...
-- И хорошо! И хорошо! -- одобрил Дударев. -- Ба! Да я совсем забыл
поздравить вас!
-- С чем это?
-- С премией.
-- С какой премией? -- удивился Шеврикука.
-- Ну как же! С премией! Или чем там вас наградили? Все говорят. А
молва знает о том, о чем и газеты не напечатают.
-- Не получал я никаких премий, -- хмуро выговорил Шеврикука.
-- Ну не получали! Не получали! -- принялся его успокаивать Дударев. --
Скромничайте, коли не желаете говорить о премии, тем более если она с
печатями на лбу. Только все знают... Молва, она, сами понимаете...
Шеврикука был готов всерьез убеждать Дударева в том, что никто не
производил его в лауреаты, а молва -- дура и нет ничего глупее ее превратных
суждений, но понял, что возражения лишь возрадуют Дударева и укрепят его
мнение: была премия, была. И вдруг до Шеврикуки дошло, откуда и из-за чего
мог возникнуть возвышающий его слух. Он растерялся.
-- В премии главное-то не бумажка из кассы, -- просветил его Дударев,
-- а диплом и звание. Новая степень уважения... Кстати, зарплату вашу мы
опять индексировали. И крепко. А получать ее вы будете теперь в долларовом
эквиваленте. Да! Мы на это уже способны.
-- А... -- Вопрос некий собрался задать Шеврикука. Но замолчал.
-- Я вас понял! Понял! -- заторопился Дударев. -- Да, задержки. Да,
неплатежи. Но получите, получите! И паркетные работы скоро начнутся.
Паспорт, я надеюсь, у вас есть?
-- То есть... -- смутился Шеврикука. -- При чем мой паспорт?
-- Я имею в виду заграничный, -- сказал Дударев. Заграничный паспорт.
-- Нет у меня заграничного паспорта! -- решительно заявил Шеврикука.
-- Жаль, конечно, жаль... Но это мы быстро устроим... Для нас в ОВИРах
и МИДах нет блиндажей и укрепрайонов. В концерне мы завели иностранную
комиссию. Вы скоренько принесите фотографии, сами знаете какие, и мы вмиг
все оформим.
-- А зачем мне заграничный паспорт? -- надменно спросил Шеврикука.
-- Понадобится, Игорь Константинович, понадобится, -- заверил его
Дударев. -- Вот, скажем, паркет. Годится ли наш паркет для дома на Покровке?
Как же! Это дрянь что за паркет! Тьфу! А вот в Северной Италии, на границе с
Австрией, -- чудо что за паркет. Из альпийских елей. Из них и страдиварии
делают. Туда вы, как мастер и дока, и отправитесь за цветными и фигурными
плашками.
-- Куда мне... -- пробормотал Шеврикука. -- У меня здесь дел хватает...
-- Какие у вас в Москве могут быть дела! -- возмутился Дударев. --
Съездите на две недели. Отдохнете. Совершите восхождение на вершины. Обмоете
премию тирольскими винами,
-- Ну, если только в грузчики вы мне отпишете Сергея Андреевича,
Крейсера Грозного, -- сказал Шеврикука.
-- Это надо обсудить, -- задумался предприниматель. -- Это если его
змей отпустит.
-- Конечно, -- согласился Шеврикука. -- А то кто же будет носить ему на
десерт гвоздики...
-- Какие гвоздики? Какой десерт? -- не понял Дударев. Но сейчас же
десерты амазонского змея Анаконды перестали занимать Олега Сергеевича
Дударева. Он взял Шеврикуку под руку и по-приятельски увлек его на прогулку
по улице Королева в направлении Останкинской башни. И заговорил секретным
шепотом в старании, чтобы его не услышали ни земляки-пешеходы, ни Отродья
Башни, ни крепыш Дубовое Полено, занятый у штурвала чтением мужской газеты с
картинами услаждений.
-- А потом, Игорь Константинович, -- доверял Шеврикуке Дударев, --
случится попросить вас настелить паркет где-нибудь на острове вроде Канар,
Флорида хороша, но уж больно далека, в домике махоньком о двух покоях и трех
спальнях, с павлиньим пением во дворе. И чтоб в приятных помещениях на
видных местах фамильный герб был выложен. С вензелями О. Д. Герб цветной с
вензелями вы выложить сможете?
-- Смогу, -- вздохнул Шеврикука.
-- Ну и чудесно, -- заулыбался Дударев. -- Только это все между нами.
Тсс-с! Никому ни словечка, прошу вас. В особенности этому горлопану и
бездельнику Крейсеру Грозному. Он и наврет в сто коробов!
-- А привидений из Москвы в тот махонький домик вы не выпишете? --
спросил Шеврикука.
-- Если заскучаем, то и выпишем. Отчегр же и не выписать?
-- Монплезир... Монкураж... Но ведь им тоже, наверное, потребуются
заграничные паспорта, -- предположил Шеврикука.
-- Какие проблемы! -- махнул рукой Дударев. Но тут же и спохватился: --
Кому паспорта? Привидениям? Мы их провезем как сувениры. Впрочем, все
выясним. Это ведь не сейчас. Это ведь и не послезавтра. Это ведь к зиме... А
теперь уж, с вашего милостивого разрешения, Игорь Константинович, повернем к
моей колымаге. Меня небось заждались.
И они повернули к колымаге.
А через полчаса возле входа на Выставку Достижений Шеврикука повстречал
сановного домового из Китай-города Концебалова-Брожило, в грядущем --
Блистония, всадника и оптимата.
Как и в прошлое посещение Останкина, Концебалова опять украшала
оранжевая роба ремонтника дорожных покрытий, но на этот раз ступни его от
беспокойств и колющих мелочей земной поверхности отделяли не изделия
массовой культуры на манер кроссовок "Трейнинг", а пахнущие животным миром
римские сандалии дорогой кожи.
-- Шеврикука, -- спросил после обмена взаимоуважительными приветствиями
Концебалов-Брожило, -- вы слышите, они кричат: "Отрешить!" Кому они
назначают отрешение?
-- Мне-то не все ли равно, -- сказал Шеврикука. -- Какому-нибудь
прохвосту. А может быть, дураку. Не будем судить, кто они сами.
Если покажется занимательным, кому грозят отрешением и кто сравнялся
судьбой с бедолагой Никсоном, подумал Шеврикука, всенепременно узнаю у
Радлугина, хотя бы и через "дупло" Пэрста-Капсулу. Но что уж могло быть
этакого занимательного во всяких отрешениях?
И Концебалов-Брожило, будто распознав умонастроение Шеврикуки, более
никаких слов об отрешениях не произносил. Грядущий Блистоний был сегодня
чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно бы
желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле неведомое, но на днях кем- то
обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во мне не
рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче в Останкино? Ради
Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который теперь, если
верить Концебалову, ему не терпелось по жизненной необходимости обрести
вновь?
Но ни про Пузырь, ни про Омфал, Лихорадки и Блуждающий Нерв
Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался вместе с
Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал.
-- Листал я на днях "Словарь античности", -- не выдержал Шеврикука.
Концебалов будто и не расслышал его слов.
-- Текст ученый, немецкий, а отпечатано в Можайске, иллюстрации
неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, -- не мог остановиться
Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в
положении глупейшем.
Концебалов взглянул на него как бы в удивлении.
-- Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится
время брать в руки "Словарь античности", книгу столь отдаленную от этих
забот и интересов? -- спросил он.
То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную для восприятия
Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость.
-- Отчего же мне не взять в руки "Словарь античности"? --
поинтересовался Шеврикука. -- И какие такие у меня теперь особенные интересы
и заботы?
-- Ну как же! Как же! Выйдут особенные! -- произнес Концебалов,
сведенные ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан был появиться
пирог со слоеным смыслом. -- Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили!
"И этот, что ли, поздравит меня с премией?" -- подумал Шеврикука.
-- А что я получил?
-- Ну не кокетничайте, Шеврикука, -- укоряюще покачал радикально
постриженной головой Концебалов, и носок римской сандалии его катанул по
асфальту камешек. -- Я ведь служу в осведомленном доме.
-- Я не забыл, -- кивнул Шеврикука. -- А потому хотел бы у вас узнать,
что же такое я получил?
-- Полагаю, что простодушно-наивные мотивы в нашем с вами разговоре
неуместны, -- сказал Концебалов.
-- Возможно, я допустил бестактность, упомянув о невнятном изображении
дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение -- ваша коллекционная
вещица и античный Пуп Земли... И я бормочу сейчас невнятное... Просто я,
памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами изо дня в день
осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои пожелания...
Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И
это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо деловых предприятиях, в
частности, и в приобретении античных сувениров.
"Фу ты! -- вздохнул Шеврикука. -- Экую я тягомотину выговорил! И
зачем?"
-- Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, -- сухо произнес
Концебалов. -- Я и не рассчитывал на то, что вы сейчас же броситесь
выполнять мою хрупко-интимную просьбу, даже если бы я втрое утяжелил приз,
то бишь гонорар, то бишь -- как было при государыне Екатерине -- вывод. Я
опасался, что вы при вашем новом... значении, так скажем... заважничаете и
про всякие омфалы забудете... А ведь теперь вам будут доступны всякие
удивительные ходы и приемы...
-- Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы,
важничанья, -- резко заявил Шеврикука. -- Дом у вас осведомленный, но,
видимо, порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне
столкнуться с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный
Шеврикука, каким он был всегда.
-- Каким он был всегда! -- рассмеялся Концебалов. -- А каким он был
всегда? Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С
Пузырем вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это
развлечет. Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я
чрезвычайно рад, что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз
вы отважились, и вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию
Андреевну, про нынешнюю тоже...
-- Вовсе я еще ничего не решил, -- сердито (серчая и на самого себя)
выговорил Шеврикука.
-- Решились! Решились! Отважились! -- радостно зашумел Концебалов-
Брожило. -- Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все
подробности, имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А
сейчас спешу в Китай-город, в подневольные службы.
Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее
Дударева был достоин "мерседеса", но вольготнее ему было умчаться в
китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным
потоком. Видимо, так он и сделал.
И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать
гражданин Землескреба Радлугин.
И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал
энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда
почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой,
Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто
Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно-переговорных
устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать
покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с
привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю,
казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с
пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в
его глазах, был несомненно Игорь Константинович.
Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как
гражданин, не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и
впредь был намерен служить общественному долгу и просвещению.
Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия
Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.
"Вот и хорошо. Вот и замечательно", -- отметил про себя Шеврикука. Но
никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.
-- Будут ремонтировать подъездные дороги? -- спросил наконец Радлугин.
-- Какие подъездные дороги?
-- А к Пузырю... -- просветил Радлугин. -- Вот вы беседовали с
ремонтным рабочим... Оранжевым...
-- А-а... -- протянул Шеврикука. -- Нет, мы говорили не про Пузырь... И
тот в оранжевом жилете -- не ремонтный рабочий... А подъезды к Пузырю,
возможно, облагородят.
Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки,
собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю?
А-а-а, пусть внимает! О вишневом "мерседесе" Радлугин умолчал в почтении. О
чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?
А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по
чину.
Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне
романтизированными. Имел