джентльмен   должен   всеми   силами
поддерживать своих менее счастливых соотечественников).
   Он был от рождения честный человек;
   он имел склонность к естественной истории,  любил  читать  про  птиц  и
диких зверей,  любил  охотиться;  из  него  выработался  хороший  стрелок,
несмотря на его близорукость, хороший ходок, несмотря на его короткие ноги
и крошечные ступни, отличный верховой ездок, смелый  боксер,  несмотря  на
его короткие руки; ловкий  политический  делец,  несмотря  на  то  что  он
принадлежал к одной из самых состоятельных голландских семей в Нью-Йорке.
   В  1876-м  он  поехал  в  Кембридж,  учиться  в  Гарварде,  -  богатый,
болтливый, своевольный молодой человек с  бакенбардами  и  очень  твердыми
взглядами на все на свете,
   в Гарварде он ездил в одноколке, коллекционировал  птичьи  чучела,  сам
набивал трофеи, добытые им на охоте в Адирондакских горах; несмотря на  то
что он не пил и был даже до  некоторой  степени  богобоязненным  юношей  и
увлекался   довольно   странными   идеями   о   реформах   и   борьбе   со
злоупотреблениями, он вступил в несколько клубов; членом  этих  клубов  он
был по праву отпрыска одной из самых  состоятельных  голландских  семей  в
Нью-Йорке.
   Своим друзьям он говорил, что намерен  посвятить  свою  жизнь  служению
обществу: "Не ученье о низменном безделье хочу я проповедовать, но  ученье
о трудовой жизни, полной лишений и усилий, работы и борьбы".

   С одиннадцати лет он усердно писал, заполняя дневники, записные книжки,
отдельные листки своими крупными, стремительными каракулями, обо всем, что
делал и думал и говорил;
   изучал он, разумеется, юридические науки.
   Он  женился  молодым,  поехал  в  Швейцарию  и  взошел  на  Маттерхорн;
внезапная смерть первой жены совершенно разбила его. Он  удалился  в  горы
Западной Дакоты и завел ранчо на Малой Миссури;
   когда он вернулся в Манхэттен, он был уже Тедди, знаменитый  стрелок  с
Запада, охотник за лосями, человек в стетсоновской шляпе (*43), арканивший
быков, дравшийся один на один с гризли,  исполнявший  должность  выборного
шерифа.
   (Рузвельты должны исполнять свой долг перед родиной, долг Рузвельтов  -
поддерживать своих менее счастливых  соотечественников,  тех,  что  только
недавно прибыли к нашим берегам)
   на Западе выборный шериф Рузвельт ощутил на своих плечах  бремя  белого
человека, помогал вылавливать злоумышленников, дурных людей;  служба  была
замечательная.
   Все это время он писал, заполнял журналы рассказами о  своих  охотах  и
приключениях,   заполнял    политические    митинги    своими    мнениями,
разоблачениями, своими  любимыми  фразами:  Трудовая  Жизнь,  Осуществимые
Идеалы, Справедливое Правительство,  мужчина,  который  боится  труда  или
боится честной войны, женщина, которая боится материнства, идут  навстречу
своей гибели, и пусть они лучше исчезнут с лица земли, на которой они были
только предметом презрения всех мужчин и женщин сильных и  мужественных  и
возвышенных духом.
   Т.Р. женился на  богатой  женщине  и  честно  воспитал  своих  детей  в
Сагамор-Хилле.
   Он отсидел одну сессию в Нью-Йоркском законодательном  собрании  (*44),
был  назначен  Гровером  Кливлендом  (*45)  на  неоплачиваемую   должность
уполномоченного по реформе гражданских учреждений,
   был  уполномоченным  по  реформе  нью-йоркской   полиции,   преследовал
злоумышленников, смело утверждал, что белое - это белое, а  черное  -  это
черное.
   написал "Историю морской войны 1812 г.",
   был назначен товарищем морского министра,
   а когда испанцы взорвали "Мейн", подал  в  отставку,  чтобы  встать  во
главе Диких Всадников,
   подполковник.
   Это  были  -  Рубикон,  Бой,  Старое  Славное   Знамя,   Правое   Дело.
Американская публика регулярно оповещалась о геройских подвигах полковника
- как он под  градом  пуль  один  ринулся  на  приступ  холма  Сан-Хуан  и
принужден был вернуться за своим  отрядом,  как  он  выстрелил  в  задницу
удирающему испанцу.
   Одно только обидно - регулярные части еще раньше заняли холм  с  другой
стороны, так что, в сущности, вообще не было никакой надобности штурмовать
Сан-Хуан. Сантьяго  сдался.  Это  был  победоносный  поход.  Штурмуя  холм
Сан-Хуан, Т.Р. взял приступом пост нью-йоркского губернатора;
   но  после  сражения   господ   волонтеров,   военных   корреспондентов,
журнальных писателей потянуло домой;
   это  было  уже  неинтересно  -  торчать  в  брезентовых  палатках   под
тропическим дождем, жариться  по  утрам  на  спаленных  солнцем  кубинских
холмах, в то время как малярия и  дизентерия  косили  людей  и  за  спиной
постоянно стоял призрак желтой лихорадки.
   Т.Р. собрал подписи и послал петицию президенту - нельзя  ли  отправить
домой вояк-любителей и оставить грязную работу регулярным частям,
   которые рыли окопы и копали песок и боролись с малярией и дизентерией и
желтой лихорадкой,
   готовя на Кубе теплое местечко Сахарному тресту
   и "Нейшнл-Сити-Банк".

   Один из первых  людей,  с  которыми  он  встретился  по  возвращении  в
Америку, был Лемьюел Квигг,  агент  Босса  Плетта,  который  носил  голоса
избирателей штата Нью-Йорк в подкладке жилетного кармана;
   он встретился с самим Боссом Плеттом, но  впоследствии  забыл  об  этом
свидании. Все шло замечательно. Он  написал  биографию  Оливера  Кромвеля;
люди говорили, что у него есть некоторое сходство с Кромвелем. Заняв  пост
губернатора, он спутал все карты Плетта (у честного  человека  может  быть
короткая память); Босс Плетт решил отвязаться от него, предложив в  1900-м
его кандидатуру на пост вице-президента.

   Чолгош сделал его президентом

   Т.Р. мчался как дьявол на крестьянской подводе по грязным  дорогам  под
проливным дождем из Маунт-Марси в Адирондаке, чтобы  поспеть  на  поезд  в
Буффало, где умирал Маккинли.
   На посту президента
   он перенес Сагамор-Хилл, здоровый, счастливый, нормальный  американский
семейный очаг, в Белый дом, возил иностранных дипломатов и жирных офицеров
в парк на Скалистой реке и заставлял их там, обливаясь потом,  продираться
сквозь  кустарник,  прыгать  через  реку  по  торчащим  из  воды   камням,
переходить вброд ручьи, карабкаться по тинистым откосам
   и грозил Большой Дубинкой злодеям-толстосумам (*46).
   Все шло замечательно.
   Он инсценировал в Панаме революцию, под крылышком которой был  проделан
знаменитый жонглерский фокус со  всеми  старыми  и  новыми  компаниями  по
прорытию капала,  в  результате  какового  фокуса  ровно  сорок  миллионов
исчезли в карманах международных банкиров,
   но зато Старое Славное Знамя взвилось над зоной  канала,  и  канал  был
прорыт.
   Он разогнал несколько трестов,
   пригласил к завтраку негритянского лидера Букера Вашингтона
   и провел закон о заповедниках.
   Он получил Нобелевскую премию за то, что  сварганил  Портсмутский  мир,
положивший конец русско-японской войне,
   и отправил атлантический флот в кругосветное плавание для  того,  чтобы
все убедились, что Америка - первоклассная держава. Он был вторично избран
президентом,  отслужил  свое  и  передал  бразды  правления  Тафту  (*47),
предоставив этому слоноподобному адвокату решать самую подходящую для него
задачу - лить юридический бальзам на оскорбленные чувства денежных мешков,
   в поехал в Африку охотиться за крупной дичью.
   Охота за крупной дичью была замечательная штука.
   Всякий раз,  как  лев  или  слон  с  грохотом  валились  в  тропический
кустарник, пораженные меткой разрывной пулей,
   в газетах вспыхивали жирные заголовки;
   когда он беседовал с кайзером на верховой прогулке,
   весь мир был оповещен  о  том,  что  он  сказал,  равно  как  и  о  его
выступлении перед националистами в Каире, которым он заявил, что этот  мир
принадлежит белым.
   Он  отправился  в  Бразилию  и  там  путешествовал  по   Мату-Гросу   в
выдолбленном  челноке,  по  водам,  кишащим  пираньей,  маленькой   рыбой,
питающейся человеческим мясом,
   охотился на тапиров,
   ягуаров,
   белогубых мускусных свиней.
   Он плыл по стремнинам Реки Сомнений
   и добрался до истоков Амазонки - больной, со злокачественным нарывом на
ноге,  лежа  под  тентом  в  выдолбленном  челноке,  подле   него   ручной
голубь-трубач.
   Вернувшись в Штаты, он ринулся в последний бой, выставив в 1912-м  свою
кандидатуру от прогрессивного крыла республиканской партии, рыцарь Честной
Игры, защитник Простого Люда; Лось выскользнул из-под парового катка Тафта
и основал во имя чести прогрессивную партию; в чикагском Колизее делегаты,
замыслившие восстановить демократический строй, качали головами и пели  со
слезами на глазах;

   Марш впе ред христовы во и ны
   Марш впе ред как на вой ну

   То ли Река Сомнений оказалась но по силам человеку его возраста; то  ли
жизнь была уже не такая замечательная; во время предвыборной  борьбы  трех
партий Т.Р. потерял голос. В Дулуте какой-то маньяк выстрелил ему в грудь,
и только толстый черновик речи, которую он собирался там произнести,  спас
ему  жизнь.  Т.Р.  произнес  речь  с  пулей   в   груди,   слышал   робкие
рукоплескания, чувствовал, что "простой люд" молится о его  выздоровлении,
но очарование уже рухнуло каким-то образом.
   Демократы перешли в наступление, мировая война заглушила честный  голос
Счастливого Воина в реве рвущегося лиддита.
   Вильсон не захотел доверить Т.Р.  дивизию,  это  была  не  любительская
война (а может быть, регулярная армия  вспомнила  петицию  Сантьяго).  Ему
только и  оставалось,  что  печатать  в  журналах  статьи  против  гуннов,
посылать на войну сыновей; Квентин был убит.
   Мир был уже не прежним  замечательным,  любительским  миром.  Никто  не
знал, что в день перемирия Теодор  Рузвельт,  счастливый  воин-любитель  с
улыбчивым    оскалом     зубов,     грозящий     указательным     пальцем,
естествоиспытатель, ученый путешественник,  журнальный  писатель,  учитель
воскресной школы, скотовод, моралист, политик, оратор, честный  человек  с
короткой памятью, любивший изобличать лгунов и устраивать  подушечные  бои
со своими ребятишками, был отвезен в  госпиталь  имени  Рузвельта,  тяжело
больной острым ревматизмом.
   Ничего замечательного больше не было.
   Т.Р. был сильный человек,
   он перенес боль, забвенье, сознанье того, что он забыт,  как  он  сумел
перенести  блуждания  по  Реке  Сомнений,  зной,  зловонный  ил  джунглей,
злокачественный нарыв на ноге,
   и спокойно умер во сне
   в Сагамор-Хилле
   6 января 1919,
   возложив на плечи своих сыновей
   бремя белого человека.



КАМЕРА-ОБСКУРА (33)

   одиннадцать тысяч  зарегистрированных  проституток  сказал  человек  из
отдела пропаганды Красного Креста бродят по улицам Марселя
   "Форд" три раза застревал на рю-де-Риволи в Фонтенбло мы пили  cafe  au
lait [кофе с молоком (франц.)] в постели лес был такой мучительно  красный
желтый по-ноябрьски коричневый под мелким голубоватым дождем за ним  шоссе
карабкалось по голубино-сизым холмам в воздухе пахло яблоками
   Невер (Dumas nom de dieu [Дюма, черт побери (франц.)])  Атос  Портос  и
д'Артаньян ели рыбный суп в этой харчевне мы медленно сползали  в  красный
Масон там  пахло  хмелем  и  виноградниками  fais  ce  que  voudras  saute
Bourgignon [делай, что захочешь, беснуйся, бургундец  (франц.)]  в  долине
Роны первые соломенно-желтые солнечные лучи  лизнули  белое  шоссе  тенями
скелетообразных тополей на каждой  остановке  мы  пили  вино  крепкое  как
бифштекс пышное как  дворец  Франциска  Первого  букет  последних  побитых
градом роз мы не поехали на ту сторону реки в Лион  где  Жан-Жак  болел  в
юности бледной немочью провансальские пейзажи были  целиком  выхвачены  из
Галльских войн города были словарями латинских корней Оранж Тараскон  Арль
где  Ван  Гог  отрезал  себе  ухо  колонна  постепенно  расстраивалась  мы
останавливались и играли в кости в кабачке ребята мы едем на юг
   пить любимое панское красное вино есть жирные блюда с оливковым  маслом
и чесноком на юг cepes provensale [провансальские  белые  грибы  (франц.)]
северный ветер завывал над равнинами Камарго гнал нас  в  Марсель  где  те
одиннадцать тысяч строили себе  глазки  в  туманных  зеркалах  променаура,
крытой галереи для гулянья, "Аполло",
   устрицы и vin de Cassis petite fille tellement brune tete de  lune  qui
amait les [вино Касси, девчоночка, такая  смуглая,  круглая  головка,  она
любила (франц.)] зимний спорт под конец все они  превратились  в  автоматы
голые как фокейские статуэтки (*48) раскорячившие  ноги  по  пенному  краю
старейшей гавани
   Ривьера ни черта не стоила  но  за  Сан-Ремо  на  каждом  холме  стояла
леденцового  цвета  церковь  с  острым   шпилем   Порто-Маурицио   голубые
зельтерские бутылки в винно-красном  солнечном  свете  рядом  со  стаканом
Вермут Торино  Савона  была  декорацией  к  Венецианскому  купцу  писанной
Веронезе Понте-Дечимо в Понте-Дечимо санитарные автомобили  выстроились  в
залитом луной четырехугольнике мрачных каменных рабочих  казарм  все  было
покрыто инеем в маленьком баре автор лучшей новеллы (*49) научил нас  пить
коньяк пополам с мараскином
   нукещестопку
   оказалось что он пишет совсем не то что он чувствует ему хочется писать
Разве можно рассказать нашей публике что такое воина?  оказалось  что  ему
вовсе не хочется того о чем он пишет что ему хочется чувствовать коньяк  и
мараскин он уже не молод (Мы зверски разозлились мы изголодались по  всему
чего нам хотелось мы хотели сказать им всем что  они  лгут  увидеть  новые
города поехать в Геную) нукещестопку? оказалось что ему хочется быть нагим
бронзовым пастушком сидеть на пригорке играть на свирели в лучах солнца
   попасть в Геную было не так трудно туда ходил трамвай Генуя новый город
которого мы никогда не видали полный мраморных  собак  и  опасных  лестниц
мраморных львов в лучах луны Генуя он горел древний город  герцогов?  одна
мраморная стена всех мраморных дворцов и прямоугольных  каменных  домов  и
кампанил венчающих холмы была в огне
   праздничный костер под луной
   бары  были  полны  англичан  франтоватых  штатских  разгуливавших   под
портиками и за гаванью под генуэзской луной море  было  охвачено  пламенем
офицер  Его  Величества  контрразведки   сказал   что   это   американское
нефтеналивное судно напоролось на мину? взорвано торпедой? почему  его  не
пустят ко дну?
   Генуя глаза пылали огнем горящего нефтеналивного судна  Генуя  чего  ты
ищешь? огонь в крови  под  луной  по  полуночным  улицам  на  юношеских  и
девичьих лицах Генуя глаза их вопрошающие глаза
   по осыпающимся каменным дворам под генуэзской луной  вверх  и  вниз  по
головоломным лестницам пылающие глаза под луной за угол прямо в лицо пламя
праздничного костра на море
   одиннадцать тысяч  зарегистрированных  проституток  сказал  человек  из
отдела пропаганды Красного Креста бродят по улицам Марселя



ДЖО УИЛЬЯМС

   Плавание было паршивое. Джо все время беспокоился о Делл и что он не то
делает, и команда была сплошной сброд. Машины то и  дело  останавливались.
"Хиггинботем" был построен, как коробка из-под сыра, и шел  так  медленно,
что иногда они делали в день не больше тридцати-сорока миль при  противном
умеренном ветре. Одно у него было утешение -  учиться  боксу  у  помощника
механика Глена Хардвика.  Это  был  невысокий  жилистый  парень,  неплохой
боксер-любитель, несмотря на свои сорок лет. К  тому  времени,  когда  они
пришли в Бордо, Джо уже  мог  задать  ему  основательную  трепку.  Он  был
тяжелей и лучше доставал, и Глен говорил,  что  у  него  природный  правый
прямой и что из него получится хороший легковес.
   В  Бордо  первый  явившийся  на  палубу   портовый   чиновник   пытался
расцеловать капитана Перри  в  обе  щеки.  Президент  Вильсон  только  что
объявил войну Германии. Город ничего не пожалеет для  les  americains.  По
вечерам, в свободное от службы время, Джо и Глен Хардвик вместе бродили по
городу. Девушки в Бордо были чертовски хорошенькие. С двумя - боже  упаси,
не девками - они познакомились как-то под вечер в общественном  саду.  Они
были очень мило одеты и выглядели барышнями из хороших семейств, ничего не
поделаешь - война. Сперва Джо решил, что эти штуки не  для  него,  раз  он
женатый человек, но ведь Делл-то, черт побери, так и не отдалась ему.  Что
же она думает, он монах, что ли? В конце  концов  они  пошли  в  маленькую
гостиницу, которую барышни уже знали, и поужинали и выпили beaucoup [много
(франц.)] вина и шампанского и вообще  здорово  повеселились.  У  Джо  еще
никогда в жизни не было такой чудной  девочки.  Ее  звали  Марселиной,  и,
когда они утром проснулись, коридорный принес им кофе  и  булочек,  и  они
позавтракали в кровати, и Джо начал уже кое-что кумекать  по-французски  и
научился говорить "c'est la guerre", и "on les aura", и "je  m'en  ficlie"
[такова война; мы до них (до немцев) доберемся; плевать я хотел (франц.)],
и Марселина сказала, что она всегда будет  встречаться  с  ним,  когда  он
будет приезжать в Бордо, и называла  его  petit  lapin  [маленький  кролик
(франц.)].
   Они простояли в Бордо всего лишь четыре дня,  сколько  им  нужно  было,
чтобы дождаться очереди в док и выгрузиться, но зато они  все  время  пили
вино и коньяк, и харчи у них были замечательные, и все их носили на  руках
по случаю вступления Америки в войну, и это были чудесные четыре дня.
   На обратном пути на "Хиггинботеме" открылась такая  сильная  течь,  что
старик совершенно перестал думать о подводных лодках. Еще неизвестно было,
смогут ли они дойти до Галифакса. Пароход был не нагружен, и  его  валяло,
как бревно, так что в кают-компании тарелки слетели со стола, несмотря  на
предохранительную раму. Однажды, туманной ночью,  где-то  к  югу  от  мыса
Рейс, Джо обходил среднюю палубу, уткнув подбородок в  бушлат,  как  вдруг
его швырнуло навзничь. Так они и не  узнали,  что  это  было  -  мина  или
торпеда. Только благодаря тому, что шлюпки были в полном порядке и на море
не было  волнения,  всем  удалось  покинуть  корабль.  Все  четыре  шлюпки
разлетелись в разные стороны. "Хиггинботем" растаял в тумане, и они так  и
не увидели, как он тонет; успели  только  разглядеть,  как  вода  заливала
верхнюю палубу.
   Они озябли и промокли. В шлюпке Джо говорили мало. Гребцам  приходилось
сильно налегать на весла, чтобы удержаться против волны. Каждая волна чуть
побольше других обдавала  их  пеной.  На  них  были  шерстяные  свитера  и
спасательные пояса, но холод насквозь пронизывал их. Наконец туман чуточку
рассеялся, и забрезжило утро. Шлюпкам Джо и капитана удалось  соединиться,
а под вечер их подобрала большая рыболовная шхуна, шедшая в Бостон.
   Когда их подобрали, капитан  Перри  был  в  очень  скверном  состоянии.
Шкипер рыболовной шхуны делал для него что мог, но все  четыре  дня,  пока
они шли в Бостон, Перри  не  приходил  в  сознание  и  умер  по  дороге  в
госпиталь. Врачи сказали, что от воспаления легких.
   На следующее утро Джо и первый помощник отправились  в  контору  агента
судовладельцев Перкинса и Эллермена - похлопотать о жалованье для  себя  и
команды, и тут началась какая-то чертова неразбериха:  во  время  плавания
сменились судовладельцы, какой-то Розенберг купил судно в кредит, и теперь
его невозможно было найти, и "Чейз Нейшнл Банк" предъявлял права на судно,
и страховое общество подняло  вой.  Агент  сказал,  что  они  получат  все
сполна, он в этом уверен, так как Розенберг выдал  обязательство,  но  это
требует времени.
   - А как они себе представляют, черт  их  побери,  траву  нам,  что  ли,
жрать?
   Агент сказал, что он им от души сочувствует, но придется  им  улаживать
это дело непосредственно с мистером Розенбергом.
   Джо и первый помощник постояли на панели перед конторой  и  выругались,
потом первый помощник поехал в Южный Бостон сообщить новости  жившему  там
старшему механику.
   Был теплый июньский день. Джо пошел по суд