великий мозг и великие надежды. С первого взгляда бросается  в  глаза  его
удивительное сходство с Марком Твеном



РИЧАРД ЭЛСУЭРС СЕВЕДЖ

   Дик и Нед чувствовали себя довольно погано в  то  утро,  когда  увидели
плавучий маяк Файр-Айленда. Дику мало  улыбалась  перспектива  приехать  в
божью страну без гроша денег и быть призванным в  армию,  кроме  того,  он
очень беспокоился за свою мать.  А  Нед  жаловался  только  на  запрещение
спиртных напитков во время войны. Оба они порядком раскисли  от  огромного
количества коньяку, выпитого  за  время  плавания.  Пароход  уже  плыл  по
сланцево-зеленому мелководью у берегов Лонг-Айленда, теперь уже ничего  не
поделаешь. Тяжелый туман на западе, а потом  похожие  на  коробки  дома  -
казалось, что они тонут в воде, - а  потом  белая  полоса  пляжа  Рокавей,
американские горы Кони-Айленда, покрытые яркой летней  листвой  деревья  и
серые с белой каемкой стандартные дома Статен-Айленда, сердце сжималось  -
до того все это было родное.  Когда  иммигрантский  буксир  стал  рядом  с
пароходом, Дик, к  величайшему  своему  удивлению,  увидел  Хайрама  Хелси
Купера, в кителе хаки и крагах, поднимавшегося  по  сходням.  Дик  закурил
сигарету и постарался сделать трезвое лицо.
   - Как я рад видеть тебя, мой мальчик... Твоя мать и я, мы... э... - Дик
перебил его и познакомил с Недом. Мистер Купер, на котором  был  майорский
китель, взял его за рукав и увел на палубу.  -  Когда  сойдешь  на  берег,
надень лучше военную форму.
   - Слушаюсь, сэр, только она у меня очень потрепанная.
   - Тем лучше... Ну как? Я думаю, за океаном -  сущий  ад...  Там  не  до
служения музам, э?.. Ты сегодня же вечером поедешь со мной в Вашингтон. Мы
очень волновались за тебя, но теперь все кончено... Я вдруг понял, какой я
старый и одинокий.  Слушай,  мальчик,  твоя  мать  -  дочь  генерал-майора
Элсуэрса, верно? - Дик кивнул. -  Ну  конечно,  как  же  иначе?  Ведь  моя
блаженной памяти жена приходилась ему племянницей... Ну ладно, иди, надень
форму и помни - говорить буду я.
   Надевая старую форму санитара, Дик думал о том, как неожиданно и  сразу
мистер Купер состарился, и ломал себе голову, каким  образом  выпросить  у
него пятнадцать долларов, которые он задолжал в пароходном баре.  Нью-Йорк
казался удивительно пустынным и  осиротелым  в  полуденных  лучах  летнего
солнца; ну вот он и дома.  На  Пенсильванском  вокзале  у  всех  входов  и
выходов стояли полицейские и агенты в штатском  и  проверяли  документы  у
всех молодых людей, кто не был в форме. Когда он и мистер Купер бежали  по
перрону к поезду, он увидел загнанную в угол  унылого  вида  кучку  людей,
оцепленную потеющими фараонами. Усевшись в салон-вагоне, мистер Купер отер
лицо носовым платком.
   - Понимаешь, почему я посоветовал тебе надеть форму?  Ну  так  как  же,
очень страшно было?
   - Да, неважно, - рассеянно сказал Дик. - И все же мне очень не хотелось
возвращаться.
   - Знаю, знаю, мой мальчик... А  ты,  должно  быть,  не  ожидал  увидеть
твоего старого наставника в военной форме...  Что  делать,  каждый  должен
отдать все силы. Я служу в  закупочной  конторе  Интендантства.  Начальник
нашего отдела личного состава - генерал Сайке.  Оказывается,  он  когда-то
служил в одном полку с твоим дедом. Я говорил ему о тебе, о  том,  что  ты
побывал на двух фронтах, знаешь  языки  и  тому  подобное...  Словом,  он,
естественно, очень заинтересовался... Я думаю, мы тебя сразу же устроим.
   - Мистер Купер, это... это необыкновенно любезно... - пролепетал Дик. -
Страшно мило с вашей стороны, что вы принимаете во мне такое участие.
   - Мой мальчик, я не понимал, как ты мне необходим...  твоя  болтовня  о
музах и античности... покуда ты не уехал... - Грохот поезда заглушил голос
мистера Купера. Ну вот я и дома, все время стучало в голове Дика.
   Когда поезд подошел к Западно-Филадельфийскому вокзалу  и  остановился,
единственным звуком, нарушившим тишину, было ровное гудение  электрических
вееров. Мистер Купер нагнулся и похлопал Дика по колену.
   -  Только  одно  ты  мне  должен  пообещать...   Никаких   пацифистских
разговоров до победного конца войны. Когда будет заключен мир, тогда можно
будет писать об этом стихи... Тогда мы все будем бороться за вечный мир...
А что до того пустячного инцидента в  Италии...  это  ничего...  Забудь  о
нем... Никто о нем ничего не знает.
   Дик кивнул, ему было неприятно чувствовать, что он краснеет.  Никто  из
них не сказал больше ни слова,  покуда  проводник  не  прошел  по  вагону,
возглашая:
   - Пожалуйте обедать в вагон-ресторан.
   В Вашингтоне (вот ты и дома, все время стучало в  голове  Дика)  мистер
Купер занимал номер в отеле "Уиллард", он уложил Дика на складную кровать,
так как отель был переполнен и нигде в другом месте  нельзя  было  достать
номера. Уже завернувшись в  одеяло,  Дик  услышал,  как  мистер  Купер  на
цыпочках подошел к его кровати и остановился  над  ним,  тяжело  дыша.  Он
открыл глаза и улыбнулся.
   - Да, мой мальчик, - сказал мистер Купер, - хорошо, что ты дома...  Спи
спокойно, - и пошел к своей кровати.
   Наутро его представили генералу Сайксу.
   - Этот молодой человек хочет служить  своей  родине,  -  сказал  мистер
Купер высокопарно, - подобно тому как служил ей его дед...  Он  был  столь
нетерпелив, что ушел на фронт еще прежде, чем его родина вступила в войну,
и служил в добровольческом санитарном отряде сначала во французской армии,
а потом в итальянской.
   Генерал Сайке был маленький старичок с блестящими глазами и  ястребиным
носом, очень тугой на ухо.
   - Да, Элсуэрс был молодчина, мы с ним вместе воевали, с Иеронимо... Эх,
запад в те дни... Под  Геттисбургом  мне  было,  черт  возьми,  не  больше
четырнадцати, а его там, кажется, и вовсе не было. После войны мы с ним  в
один год кончили Уэст-Пойнт, с бедным старым Элсуэрсом...  Так  вы,  стало
быть, понюхали пороху, мой мальчик?
   Дик покраснел и кивнул.
   - Изволите ли видеть, генерал, - закричал мистер Купер, - он мечтает  о
более... э...  ответственной  работе,  чем  та,  которой  он  занимался  в
санитарном отряде.
   - Да, сударь мой, это не место для интеллигентного юноши...  Вы  знаете
Эндрюса,  майор...  -  Генерал  нацарапал  несколько  слов  на  листке  из
блокнота. - Пойдите к полковнику Эндрюсу с этой запиской, он все  устроит,
установит его квалификацию  и  т.д.  Понимаете?..  Желаю  вам  удачи,  мой
мальчик.
   Дик довольно сносно откозырял, и они  вышли  в  коридор;  мистер  Купер
широко улыбался.
   - Ну, дело сделано. Мне пора в контору. А ты возьми  заполни  анкеты  и
пойди на медицинский осмотр... А может быть, все это  надо  будет  сделать
потом, в лагере... Словом, приходи в час завтракать в "Уиллард". Поднимись
в номер.
   Дик откозырял улыбаясь.
   Все утро он заполнял анкеты.  После  завтрака  он  поехал  к  матери  в
Атлантик-Сити. Она нисколько  не  изменилась.  Она  жила  в  меблированных
комнатах со столом в Челси, и ей  всюду  мерещились  шпионы.  Генри  пошел
добровольцем в пехоту и был где-то во Франции. Мать сказала, что у нее все
внутри переворачивается при  мысли,  что  внук  генерала  Элсуэрса  служит
простым рядовым, но она убеждена, что он скоро получит офицерский  чин.  С
самого детства Дика она никогда не говорила с ним о  дедушке,  и  он  стал
расспрашивать ее. Оказывается, дедушка умер, когда  она  была  совсем  еще
маленькой, и оставил семью в довольно стесненном при  их  светском  образе
жизни материальном положении. Она только  и  помнила,  что  он  был  высок
ростом, носил синий костюм, широкополую фетровую шляпу, загнутую с края, и
козлиную бородку; когда она впервые увидела карикатуру, изображающую  дядю
Сэма, она подумала, что это - ее отец. Он постоянно носил с  собой  пилюли
от кашля в маленькой серебряной бонбоньерке; она была  ужасно  взволнована
воинским церемониалом похорон, и  какой-то  милый  офицер  отдал  ей  свой
носовой платок. Она много лет хранила эту бонбоньерку, но с  ней  пришлось
расстаться, как и со всем прочим, когда  твой  несчастный  отец...  э-э...
оступился.
   Неделю  спустя  Дик  получил  пакет  со  штампом  военного   ведомства,
адресованный поручику Севеджу, Ричарду Элсуэрсу, Интендантское управление,
содержавший приказ о его назначении  и  предписание  в  течение  24  часов
отбыть в лагерь Меррит, Нью-Джерси.  В  лагере  Меррит  Дик  был  назначен
начальником нестроевой команды, и, если бы не сержант, он бы  окончательно
растерялся. Когда их погрузили на транспорт, стало легче, ему и  еще  двум
поручикам и одному майору досталась  большая  каюта  первого  класса.  Дик
помыкал ими, как хотел, потому что он уже раз  был  на  фронте.  Транспорт
именовался "Левиафаном". Дик вновь почувствовал себя  самим  собой,  когда
Песчаный мыс исчез из виду, он  написал  Неду  длинное  письмо  в  стихах,
начинавшееся так:

   Его папа был острожник, а маму кормила сестра,
   Он любил коньяк и виски и пил как из ведра,
   А теперь он стал поручиком, и его правительство чтит.
   Он носит красивую форму и шпорами бойко стучит,
   И это - самое страшное и непоправимое зло,
   Которое с бедным внуком генерала случиться могло.

   Два поручика, ехавшие с ним  в  каюте,  были  незначительные  юноши  из
Айленд-Стэнфордского  военного  училища,   зато   майор   Томпсон   кончил
Уэст-Пойнтскую академию и был несгибаем как шомпол. Это  был  средних  лет
мужчина в очках, с желтым круглым лицом и  тонкими  губами.  Когда  он  на
второй день плавания заболел  морской  болезнью,  Дик  передал  ему  через
своего вестового, снюхавшегося со стюардами, бутылку виски, и  он  чуточку
оттаял. Оказалось, что он страстный поклонник Киплинга и что ему  довелось
как-то слышать "Денни Дивера" (*87) в чтении Копленда,  которое  произвело
на него сильнейшее впечатление. Кроме того, он был специалистом по мулам и
лошадям и автором монографии "Испанская лошадь". Дик сказал  ему,  что  он
учился с Коплендом, и каким-то образом выяснилось, что он - внук покойного
генерала  Элсуэрса.  Майор  Томпсон  стал  проявлять  к  нему  интерес   и
расспрашивал его, верно ли, что во Франции снаряды подвозят к позициям  на
ослах, и про итальянских кавалерийских  лошадей  и  произведения  Редьярда
Киплинга. Вечером накануне прибытия в Брест, когда все волновались,  а  на
палубах было темно и пусто (они  проходили  опасную  зону),  Дик  пошел  в
отхожее место и перечитал длинное шутливое письмо, которое написал Неду  в
первый день плавания. Он разорвал его на мелкие кусочки, бросил в раковину
и спустил воду - довольно с него писем.
   В Бресте Дик повел трех майоров в город и угостил их в отеле  обедом  и
отличным вином, майор Томпсон рассказывал им разные истории про  Филиппины
и испанскую войну, после четвертой бутылки Дик научил их петь "Мамзель  из
Армантьера". Через несколько дней он распрощался со  своими  спутниками  -
его отправили в Тур: майору Томпсону нужен был  человек,  который  мог  бы
объясняться за него по-французски и беседовать с  ним  о  Киплинге,  и  он
устроил Дика в свою канцелярию. Приятно было выбраться из Бреста, где  все
были злые и раздражительные из-за вечного дождя, и грязи, и дисциплины,  и
козыряния, и строевых занятий, и  постоянной  боязни  попасться  на  глаза
фараонам.
   Тур был полон  очаровательных  кремовых  каменных  домов,  утопавших  в
густой  голубовато-зеленой  листве  позднего  лета.  Дик  не   пользовался
казенным коштом и жил на полном пансионе у одной милейшей старушки, каждое
утро подававшей ему в кровать cafe au lait. Он познакомился с одним парнем
из отдела личного состава и пытался через него вызволить Генри из  пехоты.
Он, и майор Томпсон, и старик полковник Эджкомб, и еще несколько  офицеров
очень часто обедали вместе, они никак не могли обойтись без Дика,  который
умел заказать  комильфотный  обед,  и  знал  лучшие  марки  вина,  и  умел
парлевукать с француженками и сочинять каламбуры. Он был внуком  покойного
генерала Элсуэрса.
   Когда служба связи была реорганизована  в  самостоятельное  управление,
полковник Эджкомб, возглавлявший ее, забрал его от майора Томпсона  и  его
лошадиных барышников, Дик был произведен в капитаны и  назначен  одним  из
его помощников. Он немедленно перевел Генри из офицерской школы в  Тур.  К
сожалению. Генри опоздал к производству и получил только чин подпоручика.
   Подпоручик Севедж, явившийся  в  канцелярию  к  капитану  Севеджу,  был
смугл, тощ и мрачен. Вечером они распили бутылку  белого  вина  в  комнате
Дика. Как только за ними закрылась дверь, Генри сказал:
   - Ну и афера! Неслыханная, гнуснейшая афера... Прямо не знаю, гордиться
ли мне моим младшим братом или набить ему морду.
   Дик налил ему вина.
   - Как видно, во всем виновата мамаша, - сказал он. -  А  я,  по  правде
сказать, совсем было запамятовал, что дедушка был генералом.
   - Если бы ты знал,  что  говорят  ребята  на  фронте  об  Интендантском
управлении и о снабженцах.
   - Но кто-нибудь должен заботиться о снабжении...
   - И о мамзелях и vin blanc, - перебил его Генри.
   - Совершенно верно, но  лично  я  был  абсолютно  добродетелен...  Твой
младший братец блюдет себя и, ей-богу, работает как негр.
   - И пишет любовные письма для интендантских майоров, держу пари... Черт
возьми, прямо не верится! Вечно ему достаются лучшие куски...  Впрочем,  я
рад, что в нашей семье есть хоть один  удачливый  человек,  поддерживающий
славу покойного генерала Элсуэрса.
   - В Аргоннах было скверно?
   - Отвратительно... покуда меня не откомандировали в офицерскую школу.
   - В семнадцатом, когда я служил в санитарном  отряде,  там  было  очень
мило.
   - Еще бы!
   Генри выпил еще вина и слегка оттаял. Время  от  времени  он  оглядывал
большую комнату с кружевными  занавесками,  навощенными  плитками  пола  и
широкой кроватью под балдахином, причмокивал губами  и  бормотал:  "Ничего
себе". Дик вышел вместе с ним и угостил его обедом в своем любимом бистро,
а потом познакомил с Минет, самой хорошенькой барышней в  заведении  мадам
Пату.
   Когда Генри удалился наверх, Дик еще несколько минут сидел в  салоне  с
одной девицей, по  прозванию  Дерти-Герти,  у  которой  были  ярко-красные
волосы и большой дряблый крашеный рот, пил скверный коньяк и грустил.
   - Vous triste? [Вы грустите? (искаж. франц.)] - спросила она и положила
ему влажную руку на лоб. Он кивнул.  -  Fievre...  trop  penser...  penser
нехорошо... moi aussi [лихорадка... слишком много  думать...  думать...  я
тоже (искаж. франц.)]. - Потом она сказала, что она бы покончила с  собой,
да только боится, не то чтобы она верила в бога, но она  боится,  как  все
тихо будет, когда она умрет. Дик подбодрил ее:
   - Bientot guerre finie. Tout le monde [Скоро войне конец.  Весь  мир...
(искаж. франц.)] будет доволен вернуться домой.
   Девица разревелась, и мадам Пату влетела, визжа и  вереща,  как  чайка.
Она была дородная женщина с уродливой челюстью. Она стала  таскать  девицу
за волосы. Дик смутился. Он уговорил мадам отпустить девицу наверх, дал ей
денег и ушел. Он чувствовал себя ужасно. Когда он вернулся, ему захотелось
писать  стихи.  Он  попробовал  вызвать  в  себе  то  сладостное,  мощное,
пульсирующее чувство, которое охватывало его всякий раз,  как  он  садился
писать. Но он чувствовал себя только несчастным  и  лег  спать.  Всю  ночь
напролет, в полудреме, в полураздумье, перед ним маячило лицо Дерти-Герти.
Потом он начал вспоминать, как он жил с Хилдой в Бей-Хеде, и завел  сам  с
собой длинную беседу о любви. Все это - мразь и гнусность...  Мне  надоели
девки и целомудрие, я хочу любить. Он стал размышлять,  что  будет  делать
после войны, скорей всего, вернется  на  родину  и  займется  политикой  в
Джерси - довольно плачевная перспектива.
   Он лежал на спине, уставясь в потолок,  по  которому  бродила  заря,  с
улицы послышался голос Генри, звавшего его,  он  спустился  на  носках  по
холодным плиткам лестницы и впустил его.
   - Какого черта ты меня свел с этой девкой, Дик? У меня  такое  чувство,
словно я  вывалялся  в  грязи...  О  господи!..  Уступи  мне,  пожалуйста,
полкровати, Дик. Я завтра же утром найду себе комнату.
   Дик дал ему пижаму и лег с  краю,  стараясь  занять  как  можно  меньше
места.
   - Все несчастье в том, Генри, - сказал он зевая, - что  ты  закоренелый
пуританин... Надо быть чуточку больше европейцем.
   - А сам-то ты не пошел с этими суками?
   - Я лишен какой бы то ни было нравственности, но я  разборчив,  дорогой
мой, я истинный сын Эпикура, - сонно промямлил Дик.
   - Тьфу, я сам себе кажусь  грязной  тряпкой,  -  прошептал  Генри.  Дик
закрыл глаза и заснул.
   В начале октября Дика послали в Брест со спешным пакетом. Это  был,  по
словам полковника, столь важный пакет, что его никак нельзя было  доверить
обыкновенному курьеру. В Ренне ему пришлось  два  часа  ждать  поезда,  он
обедал в станционном буфете, как вдруг к нему подошел пехотинец с рукой на
перевязи и сказал:
   - Привет, Дик! Как тебе это понравится, черт побери, неужели ты?
   Это был Скинни Меррей.
   - Надо же, Скинни! Рад тебя видеть... Сколько же лет -  пять,  шесть?..
Да, стареем... Ну что ж ты, садись... Нет, это не годится.
   - Кажется, следовало отдать честь,  господин  капитан?  -  сухо  сказал
Скинни.
   - Брось, Скинни... Послушай, нам надо найти уголок,  чтобы  потолковать
по душам... У тебя есть время до отхода поезда? Понимаешь,  меня  арестует
военная полиция, если увидит, что я ем  и  пью  с  рядовым...  Подожди  на
улице, покуда  я  кончу  есть,  потом  мы  найдем  какой-нибудь  кабак  за
вокзалом. Уж я, пожалуй, рискну.
   - У меня есть час времени... Я еду в отпуск в Гренобль.
   - Сукин сын, счастливец... Ты тяжело ранен, Скинни?
   - Осколком шрапнели  в  руку,  господин  капитан,  -  сказал  Скинни  и
вытянулся - по залу промаршировал сержант военной полиции. - Когда я  вижу
этих дьяволов, у меня мурашки по спине бегают.
   Дик кое-как дообедал, расплатился и перебежал площадь  за  вокзалом.  В
одном кафе они нашли заднюю комнату, темную и спокойную на вид. Только они
уселись поболтать, выпить пива, как Дик вспомнил  про  свой  портфель.  Он
забыл его на столе. Он шепнул  задыхаясь,  что  сию  же  минуту  вернется,
перебежал площадь и влетел в станционный буфет.  Три  французских  офицера
сидели за его столом.
   - Pardon, messieurs.
   Портфель лежал там, где он его оставил.
   - Если бы я его потерял, мне пришлось  бы  застрелиться,  -  сказал  он
Скинни.
   Они поговорили о Трентоне и Филадельфии и Бей-Хеде  и  докторе  Этвуде.
Скинни был женат и занимал хорошую должность в  одном  из  филадельфийских
банков. Он пошел добровольцем в отряд танков и был ранен осколком шрапнели
еще до начала боя, ему чертовски повезло, потому что весь  его  отряд  был
начисто  сметен  бомбой  с  аэроплана.  Он  только  сегодня  выписался  из
госпиталя и довольно еще слабо держится на ногах. Дик  записал,  где  и  в
качестве кого он служит, и сказал, что переведет его в Тур, - именно такие
ребята им нужны на должности курьеров. Потом Скинни заторопился на  поезд,
а Дик, плотно зажав портфель под мышкой, пошел бродить но городу, сиявшему
под мелким дождем мягкими свежими красками.
   Ложные слухи о перемирии взбудоражили Тур, точно пчелиный  улей;  пили,
хлопали друг друга по спине, офицеры  и  рядовые  бесконечными  вереницами
входили и выходили из казенных зданий. Когда слухи не подтвердились,  Дик,
пожалуй, почувствовал удовольствие. Несколько дней все чины  Службы  связи
ходили с торжественным видом, словно они знали больше, чем могли  сказать.
В день настоящего перемирия Дик  обедал  с  полковником  Эджкомбом  и  еще
несколькими офицерами, он был как в лихорадке. После обеда Дик  столкнулся
с полковником на  заднем  дворе.  Лицо  у  полковника  было  красное,  усы
топорщились.
   - Ну-с, Севедж, сегодня великий день для всего  рода,  -  сказал  он  и
громк