была  красная  тупика,
вся в золотых шнурах, и его нафабренные усы  топорщились  от  ярости.  Дик
объяснил ему, что все  это  недоразумение,  посыпались  извинения,  и  все
оказались  braves  allies  [доблестные  союзники  (франц.)].  Они   обошли
несколько кварталов в поисках выпивки, по все уже было  закрыто,  так  что
они с величайшим сожалением расстались у дверей отеля,  где  жил  Дик.  Он
вошел в номер в великолепном настроении; в номере оба его товарища  мрачно
мазались аргиролем и мечниковской мазью. Дик состряпал из своих похождений
захватывающую историю. Но те двое  сказали,  что  он  совершил  гнусность,
покинув свою даму и оскорбив ее лучшие чувства.
   - Ребята, - начал Фред Саммерс, глядя  то  на  одного,  то  на  другого
своими круглыми глазами, - это не война, это гнуснейший...  -  Он  не  мог
подобрать слова, и Дик потушил свет.



НОВОСТИ ДНЯ XXII

   В НАСТУПАЮЩЕМ ГОДУ ПРЕДВИДИТСЯ ВОЗРОЖДЕНИЕ ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ

   ДЕБС ПРИГОВОРЕН К 30 ГОДАМ ТЮРЬМЫ

   Ах как долог путь в прекрасный
   Край мечты моей,
   Где сияет месяц ясный
   Свищет соловей

   возникнут новые поколения и благословят имена тех людей, которые  имели
мужество   отстаивать   свои   убеждения,   умели   по-настоящему   ценить
человеческую:  жизнь,  противопоставляя   ее   материальным   благам,   и,
преисполненные братского духа, боролись за великую возможность

   ВОЕННЫЙ ЗАЕМ ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА ВОЕННЫЙ ЗАЕМ

   С МЕДЬЮ ВЯЛО ВСЛЕДСТВИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ ПЕРСПЕКТИВ

   ЖЕНЩИНЫ ГОЛОСУЮТ КАК ИСКУШЕННЫЕ ПОЛИТИКИ

   возрождаются почтенные, старинные мясные блюда,  как,  например,  рагу,
гуляш, мясные паштеты, печенка и бекон. Каждый германский солдат  носит  в
кармане платяную щетку; как только его приводят в камеру, он  достает  эту
щетку и принимается чистить свое платье

   РАБОТОДАТЕЛЬ ДОЛЖЕН УБЕДИТЬСЯ ЧТО РАБОЧИЙ ОСНОВА ВСЕГО

   Ах как долго мне томиться
   Ах как долго ждать

   АГИТАТОРЫ НЕ ПОЛУЧАТ АМЕРИКАНСКИХ ПАСПОРТОВ

   оба оказались уроженцами Трансваальской области и в пути заявили,  что,
с их точки зрения, британский,  и  американский  флаги  ничего  собой,  не
представляют и что оба они нисколько не будут  огорчены,  если  эти  флаги
очутятся на дне Атлантического океана; далее они признались, что они - так
называемые "националисты", то есть принадлежат к партии, во многом  схожей
с нашими ИРМ. "У меня нет  намерения,  -  пишет  Херст,  -  встречаться  с
губернатором Смитом ни в обществе, ни в частной жизни, ни на  политической
арене, так как я не вижу никакой пользы для себя"

   САМОУБИЙСТВО НА МОРЕ; ОБЛАВА НА ДЕЗЕРТИРОВ

   Вот счастливец дядя Сам
   У него орлы - пехота
   У него и кавалерия
   У него и артиллерия
   Двинем немцам по усам
   Молись кайзер небесам



КАМЕРА-ОБСКУРА (30)

   вспоминая о серых скрюченных пальцах густой крови капающей с  холста  о
булькающем дыханье раненных  в  легкие  о  вонючих  клочьях  мяса  которые
вносишь в санитарный автомобиль живыми и выносишь мертвыми
   мы сидим втроем на дне высохшего цементного бассейна в маленьком саду с
розовой оградой в Ресикуре

   Нет должен быть какой-то выход учили нас Страна свободы  совести  Дайте
мне свободу или дайте мне... Вот нам и дали смерть (*16)

   солнечный полдень сквозь легкую тошноту оставленную горчичным  газом  я
чувствую запах букса чайных роз и белых флоксов с  пурпурным  глазком  три
коричнево-белые полосатые улитки с бесконечным изяществом свисают с  ветки
жимолости над моей головой высоко в синеве сонно словно корова на  привязи
пасется привязанная колбаса пьяные осы липнут к перезрелым грушам, которые
шмякаются оземь всякий раз как расположенные  неподалеку  орудия  изрыгают
тяжелые снаряды с грохотом уносящиеся в небо
   помнишь это жужжанье ты гулял в лесу и спугнул вальдшнепа
   зажиточные деревенские жители основательно построили ограду и маленькую
будку сортира с чисто вымытым стульчаком  и  четвертушкой  луны  в  дверях
точь-в-точь как у нас на родине на какой-нибудь старой ферме  основательно
разбили садик и кушали фрукты и нюхали цветы  и  основательно  подготовили
эту войну

   к черту Патрик Генри в хаки является на осмотр и  вкладывает  все  свои
гроши в Заем свободы (*17) или дайте мне...

   arrives [букв.: прибывшие (франц.); здесь: попавшие  в  цель]  шрапнель
пощипывая  струны  своих  арф  из  крошечных  пороховых  облачков  ласково
приглашает нас к славе счастливые  мы  следим  за  осторожными  движениями
улиток в полуденном солнце вполголоса разговаривая о

   La Libre Belgique [Свободная Бельгия (франц.)] Письма Юния Ареопагитика
Мильтон ослеп во имя свободы  слова  Если  найти  правильные  слова  народ
поймет даже банкиры и попы я ты мы должны

   Где трое за правду встанут
   Там три царства падут во прах

   мы счастливы разговаривая вполголоса под полуденным солнцем об apres la
guerre [после войны (франц.)] о том что наши пальцы наша кровь наши легкие
наше мясо под грязным хаки feldgrau bleu [серо-голубой (нем.)]  могут  еще
расти наливаться сладостью пока мы не упадем с дерева как перезрелые груши
arrives это знают и певучие  eclats  [разрывы  (франц.)]  шипящие  газовые
бомбы яко их есть царство и слава

   или дайте мне смерть



РЭНДОЛФ БОРН

   Рэндолф Борн
   появился на нашей планете,
   лишенный удовольствия выбирать себе местожительство или карьеру.
   Он был горбун, внук  пастора-конгрегационалиста,  родился  в  1886-м  в
Блумфилде, Нью-Джерси; там он кончил начальную школу и среднюю школу.
   Семнадцати лет от роду  он  поступил  на  службу  секретарем  к  одному
морристаунскому дельцу.
   Он учился в Колумбии, работая на фабрике валиков для пианол в  Ньюарке,
работая корректором, настройщиком роялей, аккомпаниатором  в  школе  пения
при Карнеги-Холле.
   В Колумбийском университете он слушал лекции Джона Дьюи (*18),
   получил заграничную поездку, давшую ему  возможность  посетить  Англию,
Париж, Рим, Берлин, Копенгаген,
   написал книгу о школах Гэри (*19).
   В Европе он слушал музыку, очень много Вагнера и Скрябина,
   и купил себе черную пелерину.

   Этот маленький человечек, похожий на воробья,
   крошечный, уродливый кусочек мяса в черной пелерине,
   хилый и вечно больной,
   положил камешек в свою пращу
   и угодил Голиафу прямо в лоб.

   Война, писал он, - это, здоровье государства.

   Наполовину музыкант, наполовину педагог-теоретик  (слабое  здоровье,  и
нищета, и физическое уродство, и нелады с родными  не  испортили  Рэндолфу
Борну радости жизни: он был счастливый, человек,  любил  "Мейстерзингеров"
(*20)  и  играл  Баха  своими  длинными  руками,  так  легко   обнимавшими
клавиатуру, и любил красивых женщин и  хороший  стол  и  вечерние  беседы.
Когда  он  умирал  от  воспаления   легких,   один   приятель   сбил   ему
гоголь-моголь. Погляди на эту желтизну, как она хороша, твердил он,  в  то
время как жизнь его  таяла  в  горячке  и  лихорадке.  Он  был  счастливый
человек). С лихорадочным интересом Борн набросился на идеи,  модные  в  ту
пору в университете, и выудил из напыщенной путаницы,  учения  Джона  Дьюи
розовые очки, сквозь которые он ясно и отчетливо увидел
   сияющий Капитолий реформированной демократии,
   Вильсонову Новую свободу;
   но он был слишком хороший  математик;  он  должен  был  сначала  решить
уравнения;

   с тем результатом,
   что в сумасшедшую весну 1917 он  начал  терять  популярность  в  "Новой
республике", где он зарабатывал кусок хлеба с маслом;
   Вместо  Новой  свободы  читай  Всеобщая  Воинская  Повинность,   вместо
Демократии  -  Война  до  победного  конца,  вместо  Реформы  -  Выручайте
Моргановы займы,
   Вместо Прогресса Цивилизации Просвещенья Служенья Обществу -
   Покупайте Военный Заем,
   Бейте гуннов,
   В тюрьму уклоняющихся.
   Он ушел из "Новой Республики"; только "Семь  Искусств"  имели  мужество
печатать его статьи против войны; издатели "Семи Искусств" получали деньги
откуда-то из другого места. Друзья избегали показываться с Борном, отец  в
письмах молил его не позорить семью. Радужная  будущность  реформированной
демократии лопнула, как проколотый мыльный пузырь,
   Либералы ринулись в Вашингтон; кое-кто из друзей уговаривал его  влезть
в шарабан школьного  учителя  Вильсона;  приятно  было  воевать,  сидя  на
вращающихся креслах в бюро мистера Крила в Вашингтоне.
   На него рисовали карикатуры, за ним следила разведка  и  контрразведка;
во  время  прогулки  с  двумя  знакомыми  девушками  в  Вудс-Холе  он  был
арестован, в Коннектикуте у него украли чемодан с рукописями  и  письмами.
("Насилие  вплоть  до  последних  пределов",  -  гремел  школьный  учитель
Вильсон.)
   Он не дожил, не увидел ни  грандиозного  цирка  Версальского  мира,  ни
вопиющей посредственности Пустозвона из Огайо.
   Через шесть месяцев после перемирия он умер, замышляя труд  об  основах
грядущего американского радикализма.

   Если это правда, что у человека есть дух,
   то дух Борна остался на земле,
   крошечный, уродливый, бесстрашный дух в черной пелерине, он семенит  по
грязным, старым улицам, сложенным из  кирпича  и  песчаника,  кое-где  еще
уцелевшим в нижнем Нью-Йорке,
   и кричит пронзительно, беззвучно хихикая:
   _Война - это здоровье государства_.



НОВОСТИ ДНЯ XXIII

   Если ты не любишь дядю Сэма
   Если ты чуждаешься звезд и полос

   завтра  в  полдень  в  Бренч-парке  (Ньюарк,  штат  Нью-Джерси)   будет
производиться съемка улыбок патриотического Эссекского округа. Под  музыку
духовых оркестров, которые будут исполнять военные марши  и  песни,  бодро
продефилируют неисчислимые толпы. Матери  национальных  героев,  жены,  из
коих многие принесут своих младенцев, родившихся после отправки  их  отцов
на фронт, примут участие  в  живописной  демонстрации  Эссекского  округа;
родные и друзья героев, несущих миру весть  Свободы,  пройдут  мимо  целой
батареи фотокамер  и  пошлют  героям  свои  улыбки  согласно  пункту  7-му
программы  кампании  "Посылайте  улыбки  за  океан".  Собравшиеся   начнут
улыбаться в 2:30

   ЧЕРНЬ ГРАБИТ ГОРОДА

   ГАЗЕТЧИК ИДЕТ ПЕРВЫМ СКВОЗЬ ЗАГРАДИТЕЛЬНЫЙ ОГОНЬ

   тяжело  было  смотреть  как  ежевечерне  с  наступлением  сумерек   все
население покидало город и уходило до зари в поля. Старухи и  малые  дети,
калеки на тележках и в  тачках,  мужчины,  несущие  на  стульях  слабых  и
дряхлых стариков

   ЖЕНЩИНЫ - АРТИЛЛЕРИСТЫ В ЧАСТЯХ ДЖЕРСИ

   причина волнений - требование восьмичасового рабочего дня, выставленное
докерами

   Если Знамя Звездное тебе не мило
   Марш назад откуда бог тебя принес
   Скатертью дорога
   Стран на свете много

   ЛИДЕР ДСП (*21) БРАЛ ВЗЯТКИ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ВОИНСКОЙ ПОВИННОСТИ

   Если ты чуждаешься звезд и полос
   Не кусай ту руку что тебя кормила
   Как неблагодарный пес



ЭВЕЛИН ХЭТЧИНС

   Малютка Эвелин, и Арджет, и Лайд, и Гого жили в верхнем  этаже  желтого
кирпичного дома на Норт-шор-драйв.  Арджет  и  Лайд  были  сестры  малютки
Эвелин. Гого был ее малютка братик, он был еще меньше  малютки  Эвелин;  у
него были такие хорошенькие голубые глазки, а вот  у  мисс  Матильды  были
препротивные голубые глаза. Во  втором  этаже  помещался  кабинет  доктора
Хэтчинса, там Твойотец  занимался,  ему  нельзя  было  мешать,  и  комната
мамули, там она все утро сидела в светло-голубом капоте перед  мольбертом.
В нижнем этаже помещались гостиная и столовая, там принимали  прихожан,  и
маленьким детям запрещалось шуметь, а в  обеденное  время  пахло  вкусными
кушаньями, и звякали ножи и вилки,  и  звучали  веселые  голоса  гостей  и
раскатистый, страшный голос Твойотца, и, когда Твойотец начинал  говорить,
голоса гостей стихали. Твойотец был  доктор  Хэтчинс,  а  Отченаш  был  на
небеси. Когда Твойотец подходил вечером к  кровати  послушать,  хорошо  ли
малютки читают молитву, Эвелин от страха закрывала глаза. Только юркнув  в
кровать, и съежившись, и натянув  одеяло  на  нос,  она  чувствовала  себя
уютно.
   Джордж был  дуся,  хотя  Аделаида  и  Маргарет  вечно  дразнили  его  и
говорили, что он их помощник, как  мистер  Блессингтон  -  помощник  папы.
Джордж всегда заболевал первый, а вслед за ним и  остальные  малютки.  Это
было прямо замечательно, когда они все сразу заболели корью и свинкой. Они
лежали в кровати, и им приносили гиацинты в горшках и  морских  свинок,  и
мамуля приходила к ним наверх и читала "Книгу джунглей", и  Твойотец  тоже
приходил наверх и складывал из бумаги, смешных птичек, раскрывавших  клюв,
и рассказывал сказки, которые тут же выдумывал, и мамуля говорила, что  он
молился за вас, дети, в церкви, и они были ужасно горды и чувствовали себя
взрослыми.
   Когда они выздоровели и уже играли  в  детской,  Джордж  опять  заболел
воспалением легких, потому что он застудил себе  грудь,  и  Твойотец  стал
очень торжественным и сказал, чтобы они не грустили, если боженька возьмет
к себе их малютку братца. Но боженька вернул им малютку Джорджа, только он
стал с тех пор очень хрупким и носил очки, и, когда мамуля позвала Эвелин,
чтобы она помогла выкупать его, потому что мисс Матильда тоже была  больна
корью, Эвелин заметила, что там, где у  нее  нет  ничего,  у  него  торчит
какая-то странная штучка. Она спросила мамулю, не свинка ли это, но мамуля
выбранила ее и сказала, что она гадкая девчонка, зачем она смотрела.  "Тш,
дитя мое, не задавай вопросов". Эвелин страшно покраснела и  расплакалась,
а Аделаида и Маргарет несколько дней не разговаривали с ней за то, что она
такая гадкая девчонка.
   Летом  они  все  вместе  поохали  в  сопровождении  мисс   Матильды   в
салон-вагоне в Мейн. Джордж и Эвелин спали на верхней полке, а Аделаида  и
Маргарет на нижней; мисс Матильду укачало, и она всю  ночь  просидела,  не
смыкая глаз, на диване напротив. Поезд гремел бум-бубум-чок-чок, и деревья
и дома плыли мимо, и ночью ревел паровоз, и дети не могли  понять,  почему
высокий, сильный, такой милый проводник так мил с  мисс  Матильдой,  такой
противной, и притом больной. В Мейне  пахло  лесом,  и  отец  и  мать  уже
ожидали их там, и они все надели защитного цвета  блузы  и  отправились  в
лагерь с отцом и проводниками. Раньше всех научилась плавать Эвелин.
   Когда они возвращались в Чикаго, была уже  осень,  и  мама  так  любила
прелестную осеннюю листву, от которой мисс  Матильде  становилось  traurig
[грустно (нем.)] на душе, потому что приближалась зима, и, когда они утром
выглядывали из окна, на траве за тенью, отбрасываемой вагонами, был  иней.
Дома Сэм скоблил эмалевую краску,  а  Феба  и  мисс  Матильда  развешивали
занавески, и в детской traurig пахло нафталином. Осенью  папа  вздумал  по
вечерам, когда они уже лежали в кроватках,  читать  им  вслух  отрывки  из
"Королевских идиллий" (*22). Всю ту зиму Аделаида и Маргарет были  королем
Артуром и королевой Джиневрой. Эвелин хотелось быть златокудрой Еленой, но
Аделаида сказала, что ей нельзя, потому что у нее волосы мышиного цвета  и
лицо как паштет, так что ей пришлось быть служанкой Эвелиной.
   Служанка Эвелина часто захаживала в комнату  мисс  Матильды,  когда  та
уходила из дому, и подолгу разглядывала себя в зеркале. Волосы были у  нее
вовсе не мышиного цвета,  а  определенно  белокурые,  если  бы  ей  только
позволили завивать их, а не заплетать крысиными хвостиками, а глаза у  нее
были, правда, не такие голубые,  как  у  Джорджа,  но  зато  с  маленькими
зелеными точками. А лоб у  нее  был  благородный.  Однажды  мисс  Матильда
накрыла ее, когда она гляделась в зеркало.
   - Кто слишком много любуется собой, тот любуется  дьяволом,  -  сказала
мисс Матильда в своей противной, сухой немецкой манере.
   Когда Эвелин минуло двенадцать лет, они переехали на Дрексел-бульвар, в
более просторный  дом.  Аделаида  и  Маргарет  отправились  на  восток,  в
Нью-Хоп, в пансион, а мать поехала на  всю  зиму  к  знакомым  в  Санта-Фе
поправлять здоровье. Забавно было завтракать  по  утрам  только  с  папой,
Джорджем и мисс Матильдой,  которая  сильно  постарела  и  уделяла  больше
внимания домашнему хозяйству и романам сэра Гилберта  Паркера  (*23),  чем
детям. Эвелин в школе не нравилось, но ей правилось, когда папа  занимался
с ней по вечерам латынью и решал  для  нее  алгебраические  уравнения.  Он
казался ей прямо изумительным,  когда  он  так  благостно  проповедовал  с
амвона; и по воскресеньям, на уроках закона божьего,  она  гордилась,  что
она дочь пастора. Она очень много думала о боге-отце, и самаритянке (*24),
и Иосифе Аримафейском (*25),  и  прекрасном  Бальдуре  (*26),  и  братстве
людей, и любимом Христовом апостоле (*27). На рождестве она раздала  массу
корзин с подарками бедным семьям. Какой ужас -  нищета,  и  какие  забитые
бедняки, и почему бог не обращает внимания на чудовищные условия  жизни  в
Чикаго, спрашивала она отца. Он улыбался и говорил, что  она  еще  слишком
молода, чтобы ломать себе голову над такими вопросами. Она теперь называла
его папой и была его "дружком".
   В день ее рождения мама послала  ей  дивную  иллюстрированную  книгу  -
"Небесную подругу" Данте Габриеля Россетти с  цветными  репродукциями  его
картин и картин Берн-Джонса (*28). Она часто повторяла про себя имя "Данте
Габриел Россетти", как слово traurig, - до  того  оно  ей  нравилось.  Она
начала рисовать и писать стихи об ангельских хорах и бедных рождественских
малютках. Первая ее картина,  написанная  масляными  красками,  изображала
светлокудрую Елену, и она послала ее  маме  в  подарок  к  рождеству.  Все
говорили,  что  картина  свидетельствует  о  незаурядном  таланте.  Папины
друзья, приходившие к обеду, говорили, знакомясь с ней: "Ага, это та,  что
такая талантливая".
   Аделаида и  Маргарет,  вернувшись  из  пансиона,  ко  всему  относились
свысока. Они сказали, что дом имеет жалкий вид, и во всем  Чикаго  нет  ни
намека на стиль,  и  это,  в  сущности,  препротивно  -  быть  пасторскими
дочерьми, но папа,  разумеется,  не  был  обыкновенным  пастором  в  белом
галстуке, он был унитарием (*29) и человеком  широких  взглядов  и  скорей
походил на выдающегося писателя или ученого.
   Джордж превратился в неприветливого мальчишку с  грязными  ногтями,  он
никогда не мог как следует повязать галстук и вечно  разбивал  свои  очки.
Эвелин работала над его портретом, она писала его таким, каким  он  был  в
младенчестве, - голубоглазым, с золотыми локонами. Она часто  плакала  над
своей палитрой, до того она любила его и бедных малюток, которых встречала
на улице. Все говорили, что она должна посвятить себя искусству.
   С Салли Эмерсон  первой  познакомилась  Аделаида.  Однажды  они  решили
поставить в  церкви  на  пасху  благотворительный  спектакль  "Аглавену  и
Селизетту" (*30). Мисс Роджерс, учительница  французского  языка  в  школе
доктора  Гранта,  согласилась  пройти  с  ними  роли  и  посоветовала   им
обратиться к миссис  Филипп  Пени  Эмерсон,  которая  видела  за  границей
оригинальную постановку и могла дать им указания относительно декораций  и
костюмов; помимо того, ее участие обеспечит спектаклю успех: все,  к  чему
Салли Эмерсон проявляет  интерес,  имеет  успех.  Девочки  Хэтчинс  ужасно
волновались, когда доктор Хэтчинс позвонил миссис Эмерсон  по  телефону  и
спросил, можно ли Аделаиде зайти к ней  как-нибудь  утром,  посоветоваться
относительно любительского спектакля. Аделаида вернулась,  когда  они  уже
сидели за вторым завтраком; глаза ее сияли. Она сообщила очень  немного  -
только что миссис Филипп Пейн Эмерсон лично знакома с  Метерлинком  и  что
она придет к ним пить чай, - но все время твердила:
   - Я никогда еще не видала такой стильной женщины.
   "Аглавена и Селизетта" не имели того успеха,  на  который  рассчитывали
девочки  Хэтчинс  и  мисс  Роджерс,  хотя  все  находили  бездну  вкуса  в
декорациях и костюмах, расписанных Эвелин, но через неделю после спектакля
Эвелин утром сообщили, что миссис  Эмерсон  пригласила