МЕННЫМ  СТОЛОМ.  Вообще   говоря,   им   приходится   выбирать   между
революционным социализмом и анархией. Англия  уже  вступила  в  социализм,
Франция колеблется, Бельгия сброшена со счетов, Италия идет к нему,  в  то
время как тень Ленина все явственнее витает над конференцией.

   Десять кораблей образовали барьер внезапной смерти
   от Оркнейских островов до Скагеррака

   НЕТ УГЛЯ? ТОПИТЕ КОКСОМ

   Ты, ищешь генералов
   Я знаю где они
   Ты ищешь генералов
   Я знаю где они.

   массы все еще не знают, как началась война,  как  она  велась  и  каким
образом кончилась, пишет  Максимилиан  Гарден  (*97).  Демонстранты  взяли
военное министерство приступом, выволокли г-на Нейринга и  бросили  его  в
Эльбу; когда он сделал попытку доплыть до берега, его прикончили ружейными
выстрелами
   Вильсон заявил конгрессу: вздорожание продовольст-
   вия вызвано преступными манипуляциями

   Я видел их
   Я видел их
   В землянке на карачках



КАМЕРА-ОБСКУРА (41)

   хочешь пойти на пикник анархистов сегодня пикник анархистов  непременно
пойдем сегодня после обеда на пикник анархистов было это где-то в Гарше  в
каком-то парке идти туда было очень далеко мы опоздали  там  были  юнцы  и
девицы в очках и бородатые старики в длинных белых  балахонах  и  на  всех
черные артистические банты кое-кто снял башмаки и чулки и ходил босиком по
высокой траве молодой человек с черным артистическим  бантом  читал  вслух
стихи Voila сказал кто-то  c'est  plutot  le  geste  proletaire  [вот  это
истинно пролетарский жест (франц.)] был ясный день мы сидели  на  траве  и
Смотрели по сторонам le geste proletaire
   Но черт побери у них все пулеметы на свете все печатные станки линотипы
телеграфные ленты щипцы для завивки волос шикарные лошади "Риц" а мы ты я?
с голыми руками и несколько песен не очень хороших песен plutot  le  geste
proletaire

   Les bourgeois a la lanlerne nom de dieu
   [Буржуев на фонарь, черт подери (франц.)]

   et l'humanite la futurite la lutte des classes  l'inepuisable  angoisse
des foules la misere du travailleur tu  sais  mon  vieux  sans  blague  [и
человечество, будущность, борьба  классов,  неиссякаемые  страдания  масс,
нищета труженика, сам знаешь, старина, шутки в сторону (франц.)]
   когда мы отправились домой были  знобкие  сумерки  раннего  лета  среди
подстриженных на манер восемнадцатого века деревьев я сидел  на  империале
вагона третьего класса с дочерью анархиста (Патрик  Генри  наш  наконец-то
отдай или умри) славной девушкой ее отец сказала она никуда  не  отпускает
ее одну нипочем не позволяет ей знакомиться с молодыми  людьми  все  равно
как в монастыре а она мечтает  о  свободе  братстве  равенстве  о  молодом
человеке, который будет  повсюду  ее  водить  в  туннелях  мы  кашляли  от
угольного газа и она мечтала об l'Amerique la vie le theatre  [Америке,  о
жизни, о театре (франц.)] файф-о-клок о куренье фокстроте она была славная
девушка мы сидели бок о бок на крыше вагона  и  смотрели  на  banlieue  de
Paris [предместье Парижа (франц.)]  пустыню  пряничных  кирпичных  домишек
распластавшихся под широкими сумерками она и я tu sais  mon  ami  [знаешь,
друг (франц.)] но как это надо понимать, черт возьми.



НОВОСТИ ДНЯ XL

   ПРЕСТУПНИК В ПИЖАМЕ ПЕРЕПИЛИЛ РЕШЕТКУ, ПЕРЕЛЕЗ ЧЕРЕЗ СТЕНУ, СКРЫЛСЯ

   Итальянцы! Вопреки всем и всему помните, что в Фиуме зажжен маяк и  что
смысл всех речей сводится к трем словам; Фиуме или Смерть.

   Criez an quatre vents que je n'accepte aucune transaction. Je reste ici
centre tout Ie monde et je prepare de tres mauvais jours.
   Criez cela je vous prie a tue-tete
   [Кричите на все четыре стороны света,  что  я  не  пойду  ни  на  какую
сделку. Я остаюсь здесь вопреки всему  миру,  и  я  готовлю  тяжелые  дни.
Кричите об этом, прошу вас, во все горло (франц.)]

   в  воззвании,  призывающем  вступать  в  ряды  армии,   упоминается   о
соблазнительной  возможности  заработать  золотые  нашивки,  охотиться  за
крупной дичью и заниматься  увлекательным  водным  спортом,  помимо  общих
преимуществ, связанных с путешествиями по чужим странам

   Chi va piano
   Va sano
   Chi va forte
   Va'la morte
   Evviva la liberta
   [Идущий медленно - идет верно, идущий быстро
   - идет к смерти. Да здравствует свобода (итал.)]

   ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В ИТАЛИИ - БЕДСТВИЕ, РАВНОЕ ПО РАЗМЕРАМ ВОЕННОМУ

   девушки - члены ХСМЛ  -  имеют  возможность  путешествовать  только  на
военных транспортах; часть флота выйдет в море навстречу Вильсону

   ДЕМПСИ НОКАУТИРУЕТ УИЛЛАРДА В ТРЕТЬЕМ РАУНДЕ

   Ils sont sourds.
   Je vous embrasse.
   Le coeur de Fiume est a vous
   [Они глухи. Я обнимаю вас.
   Сердце Фиуме принадлежит вам (франц.)].



ДЖО ХИЛЛ

   Молодой швед по фамилии Хилстрем ушел в море, заработал себе мозоли  на
руках, плавая  на  парусниках  и  грузовых  пароходах,  научился  говорить
по-английски в кубриках пароходов, ходивших из Стокгольма в Гулль, грезил,
как грезят все шведы, о Западе;
   приехав в Америку, он нашел работу - чистить плевательницы в кабаке  на
Бауэри.
   Он двинулся на запад, в Чикаго, и работал на машиностроительном заводе.
   Он двинулся на запад и шел  вслед  за  сбором  урожая,  околачивался  в
посреднических конторах, переплатил немало долларов, чтобы получить  место
на стройке, переходил с места на место, когда харчи были  больно  поганые,
или хозяин больно свирепый, или клопов больно много в бараке;
   читал Маркса и устав ИРМ и грезил о создании нового общества в скорлупе
старого.
   В Калифорнии он участвовал  в  стачке  на  Южной  Тихоокеанской  (Кейси
Джонс, два паровоза, Кейси Джонс), играл на гармонике у входа в  барак  по
вечерам после ужина (Долгогривые попы день  и  ночь  подряд),  навострился
подбирать мелодии к бунтарским словам (В единенье наша сила).

   На побережье, в бараках, ночлежках, лесах  безработные  бродяги,  члены
профсоюза "Индустриальные рабочие мира", начали распевать песни Джо Хилла.
Их пели в окружных тюрьмах штатов Вашингтон, Орегон,  Калифорния,  Невада,
Айдахо, на скотных дворах  Монтаны  и  Аризоны,  их  пели  в  Уолла-Уолла,
Сан-Кинтине и Ливенуорсе, создавая новое общество в оковах старого.

   В Бингэме, штат Юта, Джо Хилл организовал единый большой  союз  рабочих
"Ютаской строительной  компании",  добился  новых  расценок,  сокращенного
рабочего  дня,  лучшего  харча   (Ангел   Морони   (*98)   любил   рабочих
организаторов не больше, чем их любила Южная Тихоокеанская).
   Ангел Морони подвигнул сердца мормонов обвинить Джо  Хилла  в  убийстве
бакалейщика  Моррисона.  Шведский  консул  и  президент  Вильсон  добились
пересмотра дела, но Ангел Морони подвигнул сердца Верхнего суда штата  Юта
утвердить приговор. Джо Хилл сидел в тюрьме, продолжал сочинять  песни.  В
ноябре 1915-го его поставили к стенке тюремного двора в Солт-Лейк-Сити.
   "Не оплакивайте меня,  организуйтесь",  -  были  его  последние  слова,
обращенные к трудящимся ИРМ. Джо Хилл  встал  к  стенке  тюремного  двора,
взглянул в дуло винтовок и скомандовал "огонь".
   Его облекли в черный костюм, крахмальный воротничок и галстук бабочкой,
перевезли в Чикаго, устроили ему пышные похороны  и  сфотографировали  его
прекрасную каменную маску, глядящую в будущее.
   Первого мая его прах развеяли по ветру.



БЕН КОМПТОН

   История всех до сих пор существовавших  обществ  была  историей  борьбы
классов (*99).

   Старики были евреи, но в школе Бенни всегда говорил нет, он  не  еврей,
он американец, потому что он родился в Бруклине и жил в Флетбуше  на  25-й
авеню, 2531, и у них был собственный дом. Когда он был в  седьмом  классе,
учитель сказал, что он косит,  и  послал  его  домой  с  запиской,  папаша
отлучился из ювелирной лавки, где с лупой в  глазу  чинил  часы,  и  повел
Бенни к оптику, который накапал ему чего-то  в  глаза  и  заставил  читать
крохотные буквы на белой таблице.  Папаша  был,  кажется,  польщен,  когда
оптик сказал, что Бенни придется носить очки.
   - Глаза часовщика... как у отца, - сказал он и потрепал Бенни по щеке.
   Стальные очки давили Бенни на нос и резали за ушами. Ему стало  смешно,
когда папаша сказал оптику, что раз мальчик носит очки, то он уже не будет
таким лодырем и бейсболистом, как Сэм и Исидор, а будет усердно заниматься
и станет адвокатом и ученым человеком, какие бывали в старину.
   - Может быть, даже раввином, - сказал  оптик,  но  папаша  сказал,  что
раввины - бездельники и пьют кровь из бедняков, он и старуха едят кошер  и
блюдут субботу по примеру отцов, но синагоги и раввины... он  презрительно
чмокнул губами.
   Оптик  рассмеялся  и  сказал,  что  лично  он  -  свободомыслящий,   но
простонародью  религия  необходима.  Когда  они  вернулись  домой,  мамаша
сказала, что очки ужасно старят Бенни.
   - Эй ты, четырехглазый! -  заорали  Сэм  и  Изи,  когда  пришли  домой,
распродав свои газеты,  но  на  следующей  день  в  школе  объяснили  всем
ребятам, что издевательство над человеком, носящим очки, карается тюремным
заключением. С того дня как Бенни начал носить очки, он стал очень  хорошо
учиться.
   В средней школе он руководил  дискуссионным  кружком.  Когда  ему  было
тринадцать лет, папаша тяжело заболел и год не  работал.  Они  выехали  из
дома, который был почти уже целиком оплачен, и поселились  в  квартире  на
Миртл-авеню. Бенни по вечерам работал в аптекарском магазине.  Сэм  и  Изи
ушли из дома. Сэм поступил в скорняжную мастерскую  в  Ньюарке.  Изи  стал
шляться по бильярдным, и папаша сам выгнал его. Он с детских лет увлекался
атлетикой и теперь сдружился с одним ирландцем по имени Педж Рили, который
хотел сделать из него боксера. Мамаша плакала,  а  папаша  запретил  детям
произносить его имя, тем не менее вся семья знала,  что  Глэдис,  старшая,
работавшая стенографисткой в Манхэттене, время  от  времени  посылала  Изи
пять долларов. Бенни выглядел старше своих лет и думал только об  одном  -
как бы заработать  побольше  денег,  чтобы  старики  опять  могли  жить  в
собственном доме. Когда он вырастет, он будет адвокатом и сразу заработает
кучу денег - тогда Глэдис бросит службу и выйдет замуж,  а  старики  купят
большой дом и будут жить за городом. Мамаша часто  рассказывала  ему,  как
она в дни молодости на родине ходила с подругами в  лес  за  земляникой  и
грибами и заходила на ферму и пила молоко, теплое и пенистое, прямо из-под
коровы, Бенни решил разбогатеть и повезти всю семью куда-нибудь  на  дачу,
на какой-нибудь летний курорт.
   Когда папаша окреп настолько, что смог  опять  взяться  за  работу,  он
арендовал половину двухквартирного дома в Флетбуше,  чтобы  избавиться  по
крайней мере от шума воздушной дороги. В том же году Бенни кончил  среднюю
школу  и  получил  награду  за   сочинение   на   тему   об   американском
государственном строе. Он очень вытянулся и похудел и  страдал  отчаянными
головными болями. Старики сказали, что он слишком быстро растет, и  повели
его к доктору Кохену, который жил в том же квартале, но принимал в  центре
города близ муниципалитета. Доктор сказал,  что  ему  нельзя  работать  по
ночам и вообще  слишком  много  заниматься,  а  нужно  проводить  побольше
времени на воздухе и укреплять тело.
   - Постоянная работа и никаких развлечений - от этого ребята  хиреют,  -
сказал он, почесывая седую бороду над кадыком.
   Бенни сказал, что летом ему надо заработать денег, так  как  осенью  он
хочет поступить в Нью-Йоркский университет. Доктор Кохен сказал,  что  ему
нужно есть побольше молочной пищи и яиц  и  поехать  куда-нибудь  в  такое
место, где можно весь день валяться на солнце и все лето ничего не делать.
Он взял за консультацию два доллара. По дороге домой старик все время  тер
себе лоб ладонью и говорил, что он никудышный человек, тридцать лет жил  и
работал в Америке, а теперь он старая  развалина  и  не  может  прокормить
своих  детей.  Мамаша  плакала.  Глэдис  сказала,  чтобы  они  не  болтали
глупостей, Бенни - умный и способный мальчик, и какой  толк  из  всей  его
книжной премудрости, если он не найдет себе заработка в этой стране. Бенни
лег спать, не сказав ни слова.
   Несколько дней спустя Изи вернулся домой. Он позвонил в дверной звонок,
как только старик ушел утром на работу.
   - Ты чуть было не встретился с папашей, - сказал Бенни,  открывший  ему
дверь.
   - Ничего подобного. Я ждал за углом, пока он уйдет... Как вам живется?
   На Изи был светло-серый костюм, зеленый галстук и мягкая шляпа  в  цвет
костюма. Он сказал, что в  субботу  едет  в  Ланкастер,  Пенсильвания,  на
состязание с филиппинским чемпионом веса пера.
   - Возьми меня с собой, - сказал Бенни.
   - Ты для этого дела не годишься... Ты ведь у нас маменькин сынок.
   В конце концов Бенни все-таки поехал с ним. Они доехали до Бруклинского
моста по надземке, а потом пошли пешком до парома. Они  купили  билеты  до
Элизабета. Когда поезд остановился на  товарной  станции,  они  прокрались
вперед, в  багажный.  В  Западной  Филадельфии  они  соскочили  и  удрали,
преследуемые железнодорожным шпиком. Фургон с пивом подобрал их и довез до
Уэст-Честера. Остальную часть  пути  они  прошли  пешком.  Фермер-меннонит
(*100) пустил их ночевать на сеновал,  но  наутро  заставил  их  два  часа
колоть дрова и лишь после этого накормил завтраком. Когда они добрались до
Ланкастера, Бенни был  совершенно  измотан.  Он  лег  спать  в  раздевалке
атлетического клуба и проснулся, когда матч уже кончился. Изи нокаутировал
филиппинца в третьем раунде и получил приз в двадцать  пять  долларов.  Он
отослал Бенни вместе с негром, сторожем при раздевалке, в гостиницу, а сам
отправился с приятелями  кутить.  Наутро  он  явился  с  зеленым  лицом  и
налитыми кровью глазами, он промотал все деньги, но зато  определил  Бенни
помощником к одному типу - мелкому импресарио кулачных боев и  содержателю
столовки на строительстве близ Моч-Чанка.
   Прокладывали шоссе. Бен пробыл в  лагере  два  месяца,  получая  десять
долларов в неделю и харчи. Он научился править  лошадьми  и  вести  книги.
Содержатель столовки, Хайрам Волли,  обжуливал  рабочих  при  расчете,  но
Бенни это не волновало, потому что они были по  большей  части  итальяшки,
покуда он не подружился с  одним  молодым  парнем  по  имени  Ник  Джильи,
работавшим в гравийном карьере. Ник обычно поджидал его вечером  у  выхода
из столовки,  потом  они  ходили  вместе  гулять,  курили  и  болтали.  По
воскресеньям они уходили с воскресной газетой далеко в поле  и  весь  день
валялись на солнце, читали сегодняшнюю газету, болтали о том, что прочли в
иллюстрированном приложении. Ник был  родом  из  Северной  Италии,  а  все
остальные рабочие из его партии были сицилийцы, так что он чувствовал себя
одиноким. Его отец и старшие  братья  были  анархистами,  и  он  тоже,  он
рассказал Бенни про Бакунина и Малатесту и пристыдил его  за  то,  что  он
мечтал стать богатым дельцом; учиться и  заниматься  науками,  разумеется,
следует, может быть, даже следует стать  адвокатом,  но  только-для  блага
рабочего класса, революции, а быть дельцом -  это  значит  быть  акулой  и
грабителем, подобно  сукиному  сыну  Волли.  Он  научил  Бенни  скручивать
папиросы и рассказал ему о всех девочках, которые были  в  него  влюблены,
взять хотя бы кассиршу из кино в Моч-Чанкс, он мог в любую минуту  сойтись
с ней, но революционер должен быть очень осмотрителен в выборе  любовницы,
женщины отвлекают классово сознательного рабочего от его прямых целей, они
представляют собой самый страшный соблазн капиталистического общества, Бен
спросил его, не следует ли ему уйти от Волли, раз Волли такой прохвост, но
Ник сказал, что всякий другой капиталист будет точно таким же  прохвостом;
они могут только одно - ждать Дня. Нику было восемнадцать лет, у него были
суровые глаза и темная, как у мулата, кожа. Бену он казался исключительным
человеком, кем он только не был - и  чистильщиком  сапог,  и  матросом,  и
шахтером, мыл посуду в ресторане и  работал  на  текстильной  фабрике,  на
обувной фабрике, на цементном заводе, и жил со всевозможными женщинами,  и
три недели сидел в тюрьме во время патерсонской стачки. В лагере, если Бен
шел один, каждый встречный итальяшка окликал его:
   - Эй, паренек, а где Ник?
   В пятницу вечером у окошка, где выдавалась заработная  плата,  поднялся
шум и крик. Ночью, когда Бен лежал на своей койке  в  углу  крытого  толем
барака, где помещалась столовка, к нему зашел Ник и шепотом рассказал, что
десятники обжулили рабочих и что завтра начнется забастовка.  Бен  сказал,
что если все забастуют, то и он забастует. Ник сказал  по-итальянски,  что
он хороший товарищ, и обнял его и поцеловал в обе щеки. На следующее утро,
после свистка, на земляные работы  вышло  только  несколько  человек.  Бен
стоял у кухонной двери и не знал, что  ему  делать.  Волли  увидел  его  и
приказал запрячь  лошадей  и  ехать  на  станцию  за  ящиком  табака.  Бен
посмотрел себе под ноги и сказал, что он не поедет, потому что он бастует.
Волли расхохотался и сказал, что он, должно быть,  шутит  -  он  сроду  не
видал, чтобы жид бастовал вместе с итальяшками. Все тело Бена похолодело и
напряглось.
   - Я такой же жид, как и вы... Я коренной  американец.  И  я  не  изменю
моему классу, слышите, грязный жулик?
   Волли побелел и подступил к нему, и поднес к его носу огромный кулак, и
сказал, что он уволен и что, не будь он жалкий жидовский очкарик,  он  ему
охотно набил бы морду, но все равно его  брат  с  ним  расправится,  когда
узнает, как он себя ведет.
   Бен вернулся к своей койке, сложил и связал вещи и пошел  искать  Ника.
Ник стоял  на  шоссе  возле  бараков  в  толпе  орущих  и  машущих  руками
итальяшек. Производитель работ и десятники явились с револьверами в черных
кобурах у пояса, и один  из  них  произнес  речь  по-английски,  а  другой
по-сицилийски о том, что фирма у них честная и солидная и всегда  прилично
обращалась с рабочими, а кому тут не нравится, тот  может  проваливать  ко
всем чертям. У них никогда не бывало  забастовок  и,  надо  надеяться,  не
будет. В дело вложены большие средства,  и  компания  отнюдь  не  намерена
терпеть, чтобы дело рушилось из-за каких-то глупостей. Кто  не  станет  на
работу после второго свистка, тот  будет  уволен  и  может  проваливать  и
пускай  не  забывает,  что  в  штате  Пенсильвания  существует   закон   о
бродяжничестве.
   После второго свистка все вышли на работу, кроме Бена и Ника.  Оба  они
пошли по шоссе со своими свертками. У Ника были слезы на глазах, и он  все
время твердил:
   - Слишком сговорчивы, слишком терпеливы... Мы еще не знаем нашей силы.
   Ночью они отыскали полуразвалившееся школьное здание в стороне от шоссе
на холме над рекой. Они купили в лавке хлеба и растительного масла и, сидя
на приступке, ели и советовались, как им быть дальше.  Когда  они  кончили
есть, было уже темно. Бен никогда еще не ночевал один  за  городом.  Ветер
шумел в деревьях, а внизу, в долине, журчала быстрая река. Была прохладная
августовская ночь, выпала обильная роса. У них не было с собой  одеяла,  и
Ник научил Бена  снять  куртку  и  накрыться  ею  с  головой  и  поплотнее
прижаться к стене, чтобы не отлежать боков на голых досках.  Он  заснул  и
тотчас проснулся, окоченелый и дрожащий. Одно окно было разбито,  на  фоне
облачного лунного неба он разглядел оконную  раму  и  зазубренные  осколки
стекла. Он опять улегся, должно быть, ему приснился сон. Что-то  ударилось
в крышу и покатилось по черепицам над его головой и упало на землю.
   - Бен, ради бога, что это такое? - послышался хриплый шепот Ника.
   Они оба встали и уставились в разбитое окно.
   - Оно уже раньше было разбито,  -  сказал  Ник.  Он  пошел  к  двери  и
распахнул ее. Оба затряслись от холодного ветра, поднявшегося из долины  и
зашелестевшего в деревьях, точно дождь, река внизу  кряхтела  и  скрипела,
словно целый карав